ТРИ ВОЙНЫ

Агатон Фэн

Записи 1812 года,
служащие к истории императора Наполеона

Благодаря той картине, что нарисовал нам барон Фэн, вызывающей подлинную и воистину национальную гордость, признательность граждан ему обеспечена.

В его повествовании войны, смены событий и бедствий, характерные черты души и сердца Наполеона раскрываются во всех их оттенках и своеобразии; и для
тех, кого подобно мне особливо занимают все сии предметы, разумеется, должно быть приятно, как и всем читателям находить известные совпадения в столь
многоразличных повествованиях о столь же разнящихся меж собой временах и обстоятельствах.

Лас-Каз

Нации, народу, армии, всем никогда не следует забывать о своем прошлом: ведь оное составляет их славу.

Наполеон

Эпиграф^[1], заимствованный из «Мемориала Святой Елены» графа Эмманюэля Дьедонне де Лас-Каза, точнее из его позднейшего примечания к основному тексту, относится не к «Записям 1812 года», а к другому сочинению секретаря императора французов, но вполне может быть отнесен ко всем прочим произведениям Фэна, в том числе и к ныне впервые публикуемому на русском языке его сочинению о войне 1812 г.

Барон Фэн писал свои основательно документированные хроники, так сказать, в обратном порядке, то есть сначала о 1814 г., в особенности об обстоятельствах, предшествовавших и сопровождавших первое отречение Наполеона.^[2] Книга о событиях 1814 г. вышла в свет, когда Наполеона уже не было в живых, но он читал это сочинение в рукописи, и, вероятно, копий было несколько, поскольку рукопись была обнаружена, как значится на титульном листе изданной книги, в нескольких каретах императора после сражения при Ватерлоо.^[3] Возможно, что сочинение было написано Фэном по прямому поручению его августейшего патрона.

Затем из-под пера личного секретаря Наполеона вышло сочинение под названием «Записи тысяча восемьсот тринадцатого года»^[4] о военно-дипломатических событиях, характеризовавших противостояние Франции коалиции Пруссии и России, которая выросла из возникшей в 1812 г. коалиции России, Швеции и Великобритании, всегда поддерживавшей антифранцузские коалиции любого состава.

И только после этого в свет вышло документальное повествование Фэна о войне в России.^[5]

Вышеприведенное примечание графа де Лас-Каза о Фэне и другие места в самом тексте «Мемориала» дают представление о том, что и автор, и сам Наполеон одобрительно отзывались о повествовательной манере, с которой Фэн передает содержание и последовательность событий, отдавая должное его характеристике отдельных лиц и оценкам их поведения в различных обстоятельствах.^[6]

Агатон Жан Франсуа Фэн родился в Париже 11 января 1778 г. в семье смотрителя королевских дворцов. Его предки происходили из Нормандии. Шестнадцати лет Фэн поступает сверхштатным чиновником в военный комитет Национального конвента. Благодаря случаю он обратил на себя внимание особым складом методического ума, который позволял, так сказать, проницать содержание документа и разбираться не только в том, что в нем написано, но и в том, что оказывалось очевидным только при ближайшем и внимательнейшем рассмотрении. Обратил он на себя внимание всесильного тогда Поля-Франсуа Барраса, этого сокрушителя диктатуры Максимилиана Робеспьера и главы правительства Директории. Благодаря всеопределявшему влиянию Барраса Фэн был назначен на один из важнейших постов: он отвечал за работу сотрудников бюро, в ведении которого находилась вся переписка правительства Директории. Это имело место в 1796 г., когда имя генерала Бонапарта начинает произноситься все чаще как следствие французских побед над имперскими войсками в Италии. В это время генеральный секретарь Директории Жозеф Лагард обратил на Фэна свое профессиональное внимание и принял его в число своих сотрудников шефом кабинета. Со временем Фэн становится начальником отделения и в генеральном секретариате его влияние становится исключительным.

По выражению автора статьи о Фэне в известном биографическом словаре, тот был посвящен «во все дипломатические тайны, которые сопровождали заключение Базельских мирных договоров Франции с Испанией и Пруссией», соответственно, 22 марта и 5 июля 1795 г.^[7]

4 марта 1796 г. Агатон Фэн женился на Аделаиде Луизе Софии Ле Лорнь, и со временем у него не раз случалось «мужское» прибавление в семействе, так что он мог не заботиться о том, кому передать пожалованный ему впоследствии баронский титул.

При Консульстве Фэн был назначен в одно из отделений Национального архива, подчинявшееся Югу-Бернару Маре, будущему герцогу де Бассано, а в то время государственному секретарю (важным обстоятельством для Фэна было то, что в продолжение своей карьеры Маре становится главным хранителем Императорских архивов, а с 1811 г. — министром иностранных дел Империи).

Уже после провозглашения Империи, благодаря протекции Маре, Фэн в конце января 1806 г. был принят в штат сотрудников личного кабинета Наполеона на должность секретаря-архивиста, сохранив при этом место хранителя в Национальном архиве. Фэн не был для Наполеона новым человеком, они были знакомы с 1795 г., ибо им пришлось вместе поработать в канцеляриях парижского военного округа; именно тогда Наполеон мог оценить изрядную работоспособность Фэна и его административные способности.

Отношения Наполеона и его секретаря вскоре вышли за привычные рамки формальных отношений начальника и подчиненного. В письме к жене, датированном 10 октября того же 1796 г., Фэн пишет о своих впечатлениях от визита в Мальмезон: «Мне был оказан наилучший прием. Госпожа Бонапарт сказала мне, что смущена тем обстоятельством, что я вынужден остановиться в гостинице, и пригласила отобедать у себя; после чего я предложил ей руку, дабы сопровождать ее в тот вечер в театр; она весьма любезна,> не напускает на себя Бог весть чего и в совершенством владеет искусством привлекать к себе сердца всех…»^[8]

С тех пор Фэн не покидал императора, а Наполеон не расставался с Фэном, усердие которого вознаграждалось приличным жалованьем — в 18 000 франков в год — и единовременными денежными подарками. 31 декабря 1809 г. Фэн был пожалован в бароны Империи. Командором ордена Почетного легиона он стал в 1811 г., тогда же на Фэна возложили обязанности главы канцелярии и принятия прошений в Государственном совете. Являясь чиновником администрации императора, Фэн сопровождал Наполеона во всех военных кампаниях. Когда же Клод-Франсуа де Меневаль, состоявший при Наполеоне в должности «секретаря портфеля», или личного секретаря (secrétaire du portfeuille), вынужден был уйти по состоянию здоровья, его место занял Фэн. Сделать ему это было тем более легко, что со времени отъезда Наполеона из армии в Сморгони в 1812 г. он уже выполнял такого рода обязанности. Вдобавок Фэн был в большей мере наделен теми качествами, которые требовались личному секретарю императора. В отличие от Меневаля Фэн мог, буквальным образом, постоянно находиться при императоре, не покидая своего государя ни днем, ни, если требовалось, даже ночью, выдерживая на себе весь тот абсолютно «невозможный» ритм диктовок, на ходу выправляемых черновиков и переписываний набело писем, рескриптов, нот, проектов договоров и конвенций. Назначение Фэна состоялось весной 1813 г., во время особого напряжения сил в противостоянии новых коалиций держав. Барон Фэн с готовностью соглашается на предложение императора и, став его личным секретарем, выполняет свои обязанности вплоть до отречения Наполеона от престола в Фонтенбло 6 апреля 1814 г.^[9] На известной картине Антуана Монфора (1825 г.), одного из учеников Ораса Верне, повторившего (d’après Horace Vernet) полотно своего учителя «Прощание Наполеона с императорской гвардией во дворе Белой лошади дворца Фонтенбло», которую можно видеть выставленной в Версале, по некоторым предположениям, художник изобразил слева от Наполеона барона Фэна стоящим справа позади императора.

Наполеон всегда ценил его исключительную скромность, очевидное для него и для всех бескорыcтие, а также ровный характер общения с подчиненными.

После Первой реставрации Бурбонов Фэн удалился в свое поместье Луаре. Барон Фэн вновь вступил в прежнюю должность при Наполеоне вечером того же дня, как император возвратился в Париж после пребывания на острове Эльба, то есть 20 марта 1815 г. Возможно, зная о приближении Наполеона к Парижу, он, как и другие сановники и придворные, явился в Тюильри, как только ему стало известно, что Наполеон покинул Эльбу. Фэн не оставлял императора во время Ста дней, последовал за ним во время последней кампании в Бельгию, где находился при нем в сражении при Ватерлоо. Вслед за тем он возвратился вместе с Наполеоном в Париж и, после того как 22 июня 1815 г. состоялось вторичное отречение императора от престола, несколько дней состоял в должности помощника министра-государственного секретаря при временном правительстве (с 6 по 8 июля 1815 г.). Не предлагая свои услуги королевской власти, воцарившейся с помощью иностранных штыков, он удалился от дел и до 1830 г. пребывал в отставке, занимаясь своими историческими трудами и собственными воспоминаниями о Наполеоне.

По своем восшествии на престол «король французов» Луи-Филипп, всегда желавший привлечь на свою сторону дворянство Первой империи, выразил желание видеть у себя барона Фэна. В августе 1830 г. он пригласил его в Тюильри и предложил ему занять пост «первого кабинет-секретаря короля французов» (premier secrétaire du cabinet du roi des Français). В 1831 г. Фэн был восстановлен в достоинстве командора ордена Почетного легиона, которое было ему пожаловано в 1815 г.

Дважды король делал ему предложение занять пост в генеральном интендантстве цивильного листа (в канцелярии, которая занималась пополнением и распределением средств цивильного листа — части государственного бюджета, которая предоставляется в личное распоряжение монарха для содержания как его особы, так и членов его семейства) по случаю нового назначения генерал-интенданта Короны графа Ж.-П. де Монталиве, занимавшего этот пост, и дважды Фэн отвечал согласием, отдавая всего себя привычному и кропотливому труду с документами.

Маршал Эспри Виктор Элизабет Бонифас де Кастеллан записал свои впечатления о встрече с Фэном в 1833 г.: «Барон Фэн, первый секретарь королевского кабинета, исполнял те же обязанности при императоре в то время, когда я состоял при генеральном штабе Наполеона. Я всегда отзывался о нем с похвалой. Барон Фэн, человек изрядного ума и безукоризненно умевший держать себя, старался скрыть свое влияние на императора. Между тем как влияние его было немалым; в настоящее время он оказывает таковое на Луи-Филиппа, причем влияние это еще более велико. Во время Реставрации барон Фэн удалился в свое поместье: со своей стороны я не преминул посылать ему уведомления о рождении моих детей и о других семейных событиях. В то время он пребывал в уединении и был признателен за таковое внимание; за это не раз он благодарил меня и заверял, что я могу рассчитывать на него…»^[10]

21 июня 1834 г. барон Фэн был избран в Палату депутатов по 5-му избирательному округу (Монтаржи). Вынужденный подвергнуться процедуре переизбрания в связи с тем, что был избран генеральным интендантом цивильного листа, он добился возобновления своего мандата 25 марта 1836 г. За время, пока его полномочия сохраняли свою силу, он оставался в стороне от партийной борьбы и ограничивался тем, что всегда голосовал вместе с консервативным и министерским большинством.^[11] В 1836 г. Фэн был пожалован в высшие офицеры ордена Почетного легиона (grand-officier de la Légion d’honneur). На закате своего жизненного поприща, 3 июня 1836 г., Фэн был назначен генеральным советником кантона Шато-Ренар (Луаре).

Фэн умер 16 сентября 1837 г. в Париже.^[12]

Сочинения барона Фэна, в том числе и «Записи 1812 года», отличает их несомненно мемуарный характер, хотя автор большей частью остается в тени, нигде не упоминая о себе даже в третьем лице в стараниях везде придерживаться строгого тона историка описываемых им событий. Вместе с тем в конце каждой из частей, составляющих его сочинения, он публикует документы, копии которых имел привычку оставлять у себя. Это составляет немалое и весьма важное отличие сочинений барона Фэна от того, что выходило из-под пера прочих мемуаристов. Кроме всего прочего, самое положение и обязанности, которыми был облечен личный секретарь Наполеона, его близость к императору и постоянное соучастие в судьбоносных событиях сообщало его взгляду на происходящее присущее только ему своеобразие. «И если автор не говорит всего, что знает, и всего, что видел, то, по крайней мере, чаще всего можно быть уверенным, что он уже сказал достаточно для того, чтобы искушенные читатели могли догадаться об остальном».^[13] Но здесь важно иметь в виду и то, что документальные поглавные приложения, помещенные в книге Фэна, важны и сами по себе, поскольку многое из штабной документации Великой армии, так или иначе, погибло во время отступления из России. Об этом, в частности, свидетельствует собственноручно подписанное Фэном письмо, обнаруженное моим французским коллегой П. Жюэлем (Juhel) в Военно-историческом архиве Франции (Serviсe historique de la Defense, Vincenne). В этом любезно предоставленном мне документе — письме секретаря императора от 19 февраля 1813 г. (Париж) — идет речь о том, что «почти все» документы кабинета Наполеона были сожжены при отступлении Великой армии, и вследствие этого в материалах документального собрания кабинета оказались многочисленные лакуны, а между тем император, память которого, как не раз отмечает Фэн, оставалась всегда феноменальной, тем не менее часто обращался туда за теми или иными сведениями.^[14]

Кроме «Записей 1812 года», сочинения Фэна неоднократно переиздавались. Его собственные воспоминания, отредактированные еще в 1829 г., но изданные только в 1909 г.^[15], увидели свет вновь в 2001 г.^[16] Это издание, а также его перевод на английский язык с предисловием Ж. Тюлара способствовали тому, что на мемуары личного секретаря императора французов обратили внимание предприниматели и банкиры. В новых условиях Фэн оказался востребованным и как администратор, предложивший разработанную им успешную систему функционирования личного кабинета императора, которая основывалась на предложенных им методах организации работы. Отзывы специалистов в разных областях предпринимательства позволяют утверждать, что система Фэна до сих пор признается лучшей при организации аппарата управления.

Книга барона Фэна «Записи 1812 года» появилась на прилавках парижских магазинов в начале лета 1827 г. Во всяком случае, в газете «Journal des débats politiques et littéraires» за 8 июня было напечатано повторенное затем несколько раз следующее объявление:

«Несколько дней назад выпущена в продажу книга „Записи 1812 года“ барона Фэна, которому современная история уже обязана „Записями 1813 и 1814“. Новая книга написана по тому же плану, что две предыдущих. Самое положение барона Фэна доставило ему немалое преимущество: он наблюдал события с некоей высоты и показывает их такими, какими они открывались его взору; правдивость изложения, ясность слога и глубокая убедительность — это те редкие качества, кои особливо являются достоинством сего сочинения… ».^[17] C этим трудно не согласиться, и именно эти качества подчеркивал рецензент сочинения Фэна в июньском номере парижского журнала «Revue encyclopédique».^[18]

Во французской историографии кампании 1812 г. сочинение барона А. Фэна о войне в России со времени его выхода в свет всегда пользовалось вниманием как первостепенный источник. Выдающийся историк эпохи Консульства и Империи Ж. Тюлар специально указывал на книгу Фэна в «Новой критической библиографии», составленной в конце прошлого века.^[19] В российской историографии ссылки на сочинение барона А. Фэна о кампании 1812 г. можно найти практически у всех тех, кто писал об этой войне, начиная с М. И. Богдановича; редко кому из российских историков удавалось обойтись без обращения к этому весьма компетентному сочинению историка-мемуариста о войне 1812 г.

Барон Фэн не ограничивается собственными воспоминаниями об описываемых им событиях эпохи 1812 года. В сочинении личного секретаря Наполеона используются опубликованные мемуары и практически все напечатанные к тому времени описания войны современниками. В особенности это касается русской армии, приводя данные о которой, он ссылается на сводки, помещенные во французском издании сочинения Д. П. Бутурлина о войне 1812 г., вышедшем в Париже в 1824 г. Подробное и обстоятельное знакомство с сочинением Фэна дает представление об уровне образованности автора и общей культуре историка, для которого характерна изрядная начитанность и воспринятые им из лучших образцов исторической словесности стиль изложения и аргументации.

Первый перевод «Manuscrit de l’An mille huit cent douze» подготовлен Д. В. Соловь­евым; научная редакция всех текстов перевода осуществлена С. Н. Искюлем. Им же составлен необходимый комментарий к тексту «Записей» Фэна. При комментировании использованы не только справочники и литература, хранящиеся в отечественных Российской национальной библиотеке, Библиотеке Академии наук и Библиотеке Санкт-Петербургского Института истории РАН, но во французской Национальной библиотеке им. Ф. Миттерана, библиотеках Института славянских исследований, а также Наполеоновского фонда (Париж).

Сергей Искюль

1 Las Cases E. O. D. de. Mémorial de Sainte-Hélène. Préface de J. Tulard. Présentation et notes de J. Schmidt. Paris: Aux édition du Seuil. 1968. P. 563.

2 Fain A. Manuscrit de l’An 1814, contenant l’histoire des six derniers mois du régime de Napoléon. Paris, 1823—1825.

3 Fain A. Manuscrit de 1814, trouvé dans les voitures Impériales prises à Waterloo, contenent l’histoire de six derniers mois du regne de Napoleon. Paris, 1824.

4 Fain A. Manuscrit de l’An 1813, contenant le précis des évènements de cette année pour servir à l’histoire de l’empereur Napoléon. Paris, 1824—1825.

5 Fain A. Manuscrit de l’An mille huit cent douze contenant le précis des événements de cette année, pour servir à l’Histoire de l’Empereur Napoléon par me Baron Fain, son secrétaire-archiviste à cette époque. Paris, 1827.

6 Las Cases. Op. cit. P. 496, 561, 565.

7 Michaud L.-G. Biographie universelle ancienne et moderne. Paris, 1855. T. XIII. P. 333; см. также компетентную статью о Фэне Э. Франсешини (Dictionnaire de Biographie français. Publié sous la direction de R. d’Amat. Paris, 1948. T. 4. P. 482—483).

8 Fain P. La notice sur le Baron Fain // Memoires de Baron Agathon-Jean-Francois Fain, presentés par Christophe Bourachot. Paris, 2001. P. X.

9 Ibid. См. также: Normand Fr. Le Baron Fain, premier secrétaire du cabinet de Napoléon (1778—1837). Paris, 1912.

10 Castellane E. V. E. B. de. Journal du maréchal de Castellane. 1804—1862. Paris, 1896. T. III (1831—1847). P. 77.

11 См.: Robert A., Boudoton E. et Cougny G. Dictionnaire des parlementaires français. Paris, 1889. T. II.

12 У разных авторов даются различные даты кончины барона А. Фэна. Например, в издании «Histoire et dictionnaire du Consulat et de l’Empire», авторами которого являются А. Фьерро, А. Паллюэль-Гийяр и Ж. Тюлар, указана дата 14 сентября 1836 г. (Paris, 1995. P. 767). Согласно же «Notice sur le baron Fain» барона П. Фэна, бывший личный секретарь императора умер именно 16 сентября 1837 г. См.: Fain P. Op. Cit. P. X.

13 Michaud L. — G. Biographie universelle… P. 333.

14 Service historique de la Defense. Шифр документа: 2C 139.

15 Mémoires du Baron Fain, premier secrétaire du Cabinet de l’Empereur, publiés par ses arrière-petits-fils. Avec une introduction et des notes par P. Fain, chef d’escadron d’artillerie. Paris, 1909.

16 Fain Op. cit. P. IX—XIII.

17 Journal des débats politiques et littéraires. 8 juin. 1827. P. 3.

18 Revue encyclopédique. 1827. № 6. P. 464—466.

19 Tulard J. avec le concours de Jacques Garnier, Alfred Fierro et Charles d’Huart. Nouvelle bibliographie critique des mémoires sur l’époque napoléonienne écrits ou traduits en français. Genève: 1991. P. 60.

Том I

Предисловие

Как говорил Паскаль, «есть такие люди, которые не желают слышать от авторов чего-нибудь, уже прежде них сказанного. Иными словами, в таковом случае их обвиняют в повторении общеизвестных истин… Однако, если даже содержание и не ново, оно может быть совершенно по-иному представлено… и те же самые мысли, в ином порядке расположенные, могут привести к совершенно другим рассуждениям».

Я долго колебался, прежде чем публиковать Записи 1812 года. В них единым очерком обрисована историческая правда в главном своем содержании, но создаваемая таким образом картина может оказаться намного бледнее ярких красок вырванных из общей панорамы фрагментов.

Тем не менее именно большое число появившихся трудов побудило меня опубликовать и мою книгу.

Столкнувшись со столь различными трактовками и описаниями происшедших событий, многие читатели придут в недоумение перед сим нагромождением противоречивых и второстепенных подробностей и пожелают углубиться в существо дела, для чего необходимо приблизиться к самому Наполеону… Именно такова предлагаемая нами точка зрения.

У современной истории несколько обличий, но лишь одна грань ее пирамиды обращена к будущему. Сподвижники Александра Македонского начали играть собственные роли лишь после его смерти; соратники Цезаря сохранились в памяти одних эрудитов, а герои, окружавшие Карла Великого, живы только в романах о рыцарях Круглого Стола… Во всех великих делах взгляды всегда прикованы к вождям. Посему прежде всего надобно по справедливости оценить их.

Сколь легко было осуждать отступление из Москвы! Страсть к завоеваниям, безмерные амбиции, неосторожность, безумное ослепление и даже полный обвал — все сии обвинения сыпались из-под пера критиков. Как справедливо пишет г-жа де Сталь, «большинство людей плетутся вслед за событиями, не в силах мысленно возвыситься над ними, стараясь лишь оправдать происходящее: они, по-видимому, чувствуют определенную необходимость отдать должное судьбе, какой она б ни была, как если бы в этом способ жить в мире с ним».

Бесспорно, следы великих завоеваний отвратительны, в этом смысле философия истории являет нам ужасающие и кровавые игры народов и королей. Но разве можно, основываясь на неправде, присущей всем войнам, выводить заключение в частном случае о неправде какой-то отдельной эпохи и действовавших тогда людей? Оставаться посреди арьергарда, не значит ли это уподобляться акуле, плывущей вслед за кораблем, чтобы поживиться кидаемыми с него отбросами?

Мне нечего бояться подобных упреков. Я не намерен приукрашивать происходившее, а напротив того, склонен скорее к выявлению таких событий, каковые могут привести к противоположному заключению. Надеюсь, я не погрешил против истины при подневном изложении хода сей кампании, в котором не принималось во внимание то, что случилось в 1813 и 1814 годах, которым посвящены отдельные книги.

Часть первая

Разрыв между Россией и Францией.
Европа становится на сторону Наполеона

Перед битвой при Акциуме в шатре Антония собрались четырнадцать царей.

Вольтер

Глава I

Париж в январе 1812 года

Уже несколько лет, особливо после свидания в Эрфурте, европейские народы привыкли почитать нерушимой дружественность императоров Франции и России. Ничто не могло поколебать сей уверенности: ни примечавшиеся уже признаки охлаждения, ни зловещие слухи, ни сообщения из Польши и Пруссии о том, что с прошлого года русская армия поставлена под ружье и, расположившись вдоль границ Великого герцогства Варшавского, ждет лишь удобного момента, чтобы из сего угрожающего положения опять наброситься на Европу.^[1] Однако люди отказывались верить в возможность разрыва. Сам характер императора Александра, его прямодушие, демонстрируемые им чувства к Наполеону, все это не допускало каких-либо серьезных опасений, и каждый вспоминал эрфуртское единодушие, сцену в театре при полном партере королей и ту ставшую знаменитой аллюзию:

«Быть в дружбе с гением — богов благодеяние».^[2]

Если между обоими кабинетами и возникали какие-то поводы для недовольства, то их почитали не более чем легкими облачками, каковые быстро исчезнут благодаря дружеским отношениям обоих императоров.

И сам Наполеон разделял таковую уверенность. В начале 1812 года он был всецело поглощен войной с Англией. Всеми его мыслями овладела идея Континентальной системы. Но как не поддаться обаянию уже почти свершившихся надежд, слыша бедственные вопли английских промышленников? Наконец-то созрели плоды готовившихся с таким трудом ударов! Его завороженный взгляд не может оторваться от Англии, где бунтуют голодные работники, сбивающиеся в банды так называемых луддитов, сеющих повсюду ужас и смятение. В Лондоне Палату Общин осаждает толпа жалобщиков… повсюду открытое недовольство, переходящее в безнадежное отчаяние. Еще немного усилий, и британская гордыня будет повержена.

Остается лишь закрыть последний склад английских товаров на немецком побережье, в портах шведской Померании. Швеция наш союзник и уже объявила войну Англии, но сия двойная гарантия не более чем фикция, и на самом деле существующее положение было прямо противоположно заявленным декларациям. Война прикрывала весьма оживленные торговые отношения с Англией, а под видимостью союза шла глухая борьба против французской системы.^[3] Подобные отношения не могли длиться долго. Континентальная система по своей природе абсолютна. Последующие меры определяются предыдущими действиями, подобно тому, как заграждение устья Эльбы требует присоединения Ольденбурга. Но и сего будет недостаточно, если Штральзунд останется открытым для английской контрабанды. В этом отношении у Наполеона не могло быть никаких сомнений, хотя сие сопровождалось сожалением о неизбежности подобных мер против самого старого друга Франции, который отошел от нашей системы лишь вследствие усилий государя, которому надлежало превыше всего ценить связывавшие нас узы. Померания была занята в начале января.

Император не только все теснее сжимал блокаду, но прибегнул и к другому, не менее мощному, способу ведения войны, развивая на континенте новые виды промышленности. Он всемерно поддерживал те предприятия, которые стремились возместить вынужденную недостачу колониальных товаров. Найдя среди произведений нашей страны сахар и индиго, Наполеон как бы второй раз открыл Америку и не замедлил оповестить мир о сем блестящем успехе. Он неустанно побуждал европейскую торговлю к смелому развитию и указывал ей те пустоты на ярмарках и рынках, которые возникли после удаления английских купцов и которые подобны оставленным неприятелем позициям. Наконец, дабы еще более усилить вытеснение английской торговли при одновременном поощрении французских предпринимателей, создается министерство коммерции. Во главе его поставлен граф Колен де Сюсси, которому подчинены также таможни и мануфактуры.

Благодаря сей новой системе мастерские частных владельцев превращаются в своего рода вспомогательные арсеналы. Во время своих январских и февральских прогулок Наполеон не упускает случая, чтобы посетить их и расспросить обо всем работников, вникая в малейшие подробности и осведомляясь о возникающих препонах. Он раздает рабочим деньги, а начальникам кресты Почетного легиона, и можно подумать, что вслед за ним следует тень великого Кольбера^[4], который впервые с улыбкой встречает сии воинственные приготовления.

Наши лучшие профессора принимаются за внедрение в промышленность новых способов. Под Сен-Дени открыта опытная школа для производства сахара. В газетах политические новости уступают место тем рекомендациям, каковые наука предлагает промышленности. Как и в эпоху Египетского похода, ученые вновь становятся соратниками Наполеона.

Теперь только на самом краю Иберийского полуострова^[5] продолжается вооруженная борьба с Англией. Там скопилась чуть ли не вся британская армия, и Наполеон намерен удерживать ее в этом месте, почитая сие последним средством до крайности обескровить и истощить в сей дальней экспедиции войска Веллингтона.

Король Жозеф царствовал уже два года^[6], и вокруг его трона собрались самые знатные семейства Испании. На юге столица Валенсии поднесла ключи от города маршалу Сюше вместе со всеми магазинами и всей защищавшей ее армией. На севере генерал Бонне занял Астурию. Кортесы сопротивлялись на полуострове только у Кадиса.

Все это не могло не обескуражить Англию, однако ей удалось изыскать выход из положения, каковой предоставила ей Россия.

Глава II

Петербург в феврале 1812 года

Вследствие Континентальной блокады богатые собственники в России лишились возможности продавать свою пеньку, лес и смолу. Потребности русских помещиков в английских товарах всегда противоречили намерениям петербургского кабинета отделить свою политику от английской, а иногда даже оттесняла их на второй план. Чрезмерная несговорчивость дорого обошлась императору Павлу… Происходившее теперь в Петербурге явилось еще одним свидетельством того, сколь влиятельны могут быть иные интересы и память о не столь еще отдаленных событиях.

Английские министры никогда не теряли надежду на возобновление отношений с Россией. Когда в 1807 году она объявила Англии войну, они были столь дальновидны, что предусмотрели в своем ответе основы неизбежного примирения, указав: «Его Британское Величество будет счастлив, когда представится возможность восстановить мир. Договоренность касательно оного не представит каких-либо затруднений или сложностей. Его Величество, не видя поводов для каких-либо уступок, со своей стороны, не имеет никаких притязаний».^[7]

И теперь Англия могла надеяться на то, что в ближайшее время она станет пожинать плоды своей политики. Уже начали договариваться русские и английские коммерсанты. Установилось состояние мира >de> facto, а британская торговля возвратила себе многие весьма существенные привилегии. «По дорогам Севера ехало великое множество повозок с колониальными товарами и произведениями английской промышленности, каковые проникали во внутренние губернии России».^[8]

Тем не менее петербургский кабинет почитал необходимым соблюдать некоторую осторожность, и для прикрытия английских грузов использовался американский флаг. Император Александр говорил: «Я не договаривался ни о чем, что мешало бы моей стране торговать с нейтральными державами. <…> Сие есть вещь невозможная».^[9] Вместе с тем царь утверждал, что его отношение к Франции и ее союзникам остается столь же миролюбивым, чему свидетельством служит и отсутствие протестов в ольденбургском деле, и его молчание по поводу захвата Гамбурга и Любека. «Наконец, я вполне сознаю, и в этом нет никакой тайны, что я не такой великий полководец, как император Наполеон, и у нас нет ни одного генерала, который мог бы противостоять ему. Уже одно это должно побуждать меня к сохранению мира».^[10]

Но когда в Петербург пришло известие о захвате Померании, русские забеспокоились. Для одних это обостряло старый спор, другим давало новый предлог к войне.

Шведский наследный принц^[11] заявлял жалобы, словно не он первый давал серьезнейшие поводы для претензий и не он нарушал условия договора. Он изображал дело как враждебную угрозу там, где по сути дела было лишь употребление силы со стороны недовольного друга. Забыв об интересах обеих стран, принц заботился лишь о собственной персоне, воображая, что Наполеон хочет окончательно унизить его, и, побуждаемый уязвленным самолюбием, сделал первый шаг в сторону России… Фатальный демарш, следствия коего омрачат для него всю остальную жизнь!

В Петербурге также не хотели видеть в истинном свете действия Наполеона в Померании, объясняя его политику совсем не тем, чем она определялась на самом деле: последовательным проведением своей системы, созданной против английской торговли. Уже в течение двух лет императором владела одна великая идея борьбы с Англией, которая определяла все его дела, пронизывала его речи и его письма; все часы каждого его дня были заняты мыслями и делами, направленными против Англии.

В Петербурге видели в захвате дивизией Фриана Померании не что иное, как появление на берегах Одера большой французской армии. В Париж должен был приехать г-н Нессельроде для улаживания разногласий, но было заявлено, что при существующем положении подобная миссия не совместима с достоинством императора Александра. В Петербург явился граф Карл Лёвенхейм, адъютант шведского кронпринца^[12], и поползли слухи, будто со дня на день будет заключено прелиминарное соглашение между Швецией и Россией.

Перевод Дамира Соловьева под редакцией Сергея Искюля

Публикация Сергея Искюля

Продолжение следует

Полный текст читайте в бумажной версии журнала