БЛОКАДА

Андрей Сорокин

«ТРЕБУЕМ НЕМЕДЛЕННОГО ОТВЕТА…»

Немедленного ответа на директиву об одновременном наступлении на противника для соединения 54-й армии и Ленинградского фронта потребовал Сталин 18 августа 1941 года в 0:30 от Жданова и Кузнецова.

И мы сегодня, вглядываясь в недавнее историческое прошлое, требуем от него и, кажется, не можем получить ответов на вопросы, которые продолжают волновать российское общество. В том числе и потому, что мы не особенно их ищем, предпочитая, как правило, спекуляции анализу исторических фактов и исследованию документов. Эту особенность отечественного общественного сознания подметил еще Ключевский, записавший столетие назад в своем дневнике: «…Интересовались красивыми историческими лицами или драматическими эпизодами, не историей, чем интересуются дети или незрелые взрослые. Анекдот лег краеугольным камнем в основу исторического общественного сознания». Рискнем оспорить это утверждение классика российской исторической науки, ибо такого рода подход к историче­скому прошлому свойствен массовому сознанию любого (а не только российского) общества и, видимо, в любые времена. Сожалеть приходится лишь о том, что сегодня стереотипы массового сознания все активнее вытесняют научное знание из области истории (и не только), как и признание необходимости вообще такового. Полезность мифов для формирования и функционирования национального сознания отстаивают представители противоположных мировоззренческих систем. «Анекдоты» о российском историче­ском прошлом либо исключительно героического, либо исключительно негативистского характера до предела заполнили пространство массового сознания. Понятно, что анекдот, как и миф, не нуждается ни в факте, ни в документе.

Именно по этой причине, по-видимому, и сегодня мало востребованными остаются целые архивные комплексы. В том числе документы по истории Великой Отечественной войны, несмотря на всю риторику вокруг этой темы. В этом ряду находится и история обороны Ленинграда. А документов таких — немало. Так, например, в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) хранятся фонды Государственного комитета обороны (ГКО), Центрального штаба партизанского движения, личные фонды Сталина, Жданова, Микояна, Молотова и др. Личный фонд Сталина включает в себя в том числе материалы переговоров Сталина по прямому проводу с командующими фронтами, приказы наркома обороны и проч. Некоторые из этих фондов, прежде всего сталинский, известны лучше, другие, такие как документы Технического секретариата Оргбюро ЦК ВКП(б), — хуже. В листах использования целого ряда архивных дел вообще отсутствуют записи, их не держал в руках никто, кроме тех, кто создавал эти документы более семидесяти лет тому назад, и архивистов, описавших и поставивших эти документы на государственный учет. Есть такие папки и в личном фонде А. А. Жданова, например.

Автор этой статьи не искал в этих папках ответов, но нашел при этом основания для ряда вопросов, структурированная совокупность которых, наверное, и формирует предметное поле научного поиска. Именно этими вопросами, возникшими в результате знакомства с документами, и хочется поделиться с заинтересованной аудиторией.

* * *

Среди перечисленных комплексов документов РГАСПИ в первую очередь привлекают к себе внимание те, которые отражают ход и характер боевых действий на северо-западном и ленинградском направлениях в начальный — самый драматический — период боевых действий. Война, как мы знаем, началась для страны трагически, к осени 1941 г. становится очевидным, что Красная армия терпит поражение, в результате которого во весь рост встал вопрос о выживании и государства и социума. Об обстоятельствах этого поражения рассказывают многочисленные документы.

Прежде всего приходится констатировать, что армия, в значительной своей части, очевидно, деморализована. 8 июля член Военного совета Северо-Западного фронта корпусной комиссар Богаткин сообщает начальнику Главного управления политической пропаганды Мехлису: «До сего времени в частях, особенно в пехотных, продолжает иметь место некоторая неустойчивость, боязнь противника, главным образом его авиации, танков» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 1).

14 июля военный прокурор Северо-Западного фронта Блауберг направляет члену Военного совета того же фронта генерал-майору В. М. Бочкову справку «по делу расследования об оставлении Псковского УРа» (укрепрайона. — А. С.). Из нее становится ясным, что укрепрайон был сдан из-за того, что приданные ему 118-я и 111-я стрелковые дивизии, «еще не войдя в соприкосновение с противником» и не получив соответствующего приказа, «начали поспешно отходить». При этом отступавшие части успели взорвать мост через р. Великая в Пскове, из-за чего части самого укрепрайона, продолжившие сражаться и отступившие под давлением превосходящих сил, были вынуждены переправляться вплавь под обстрелом, в результате чего были «потери в людском составе <…> и из всех станковых пулеметов (215) переправили только 9» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 9).

24 июля 2-й секретарь Ленинградского обкома и в это время член Военного совета СЗФ Штыков сообщает Жданову из 11-й армии: «Приказ командующего армией (о контрнаступлении с целью вернуть Дно. — А. С.) большинством частей не выполнен, больше того 183 сд и 202 мсд бросили без разрешения поле боя и ушли в тыл. <…> 202 мсд в ночь с 20 на 21 июля отошла без всякого основания в тыл. <…> 21 числа командование не знало, где находятся его полки и что они делают, какое положение у соседа справа и слева, кто перед ними <…>. Мы при приезде на место застали и в полках и руководство дивизии по сути дела спящими. <…> 183 сд в ночь с 20 на 21 число отошла в глубокий тыл <…> на 70 км от линии фронта <…> это рекорд, которого не знает история, чтобы пехотная дивизия делала в одни сутки такие переходы <…>. Это было сделано командованием сд без всякого приказа и разрешения, <…> сейчас ведется следствие» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 39—41).

Булганин и Мерецков из Валдая 15. 09. 1941 г. отказываются от предложения Сталина получить новейшие реактивные установки залпового огня, опасаясь того, что они попадут в руки врага в результате возможного беспорядочного отхода: «За всякую помощь танками будем благодарны. Эресы только что получили, больше просить боюсь, так как войска мало устойчивы. Если обстановка будет более подходящей, обращусь дополнительно». На ту же тему высказывается в докладе из Ленинграда от 31 августа Сталину командующий артиллерией Красной армии Воронов: «Всеми мерами нужно добиться укрепления стойкости нашей пехоты в бою». Такого рода претензии адресуются не только рядовому составу. Богаткин в упомянутом донесении Мехлису прямо говорит о случаях «оставления поля боя командирами и политработниками, средством пресечения которых становятся суды и расстрелы» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 3). Главным деморализующим фактором для низового состава является потеря стратегической инициативы, поражения начального периода. «Пехота действует вяло и нерешительно» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 125) — так не единожды описывается поведение советских частей представителями командования.

Конечно, трудно в свете приведенных цитат согласиться с умозаключением Богаткина о том, что «моральное состояние войск фронта — в основной своей массе, замечательное». Богаткин уверен, что «бойцы и командиры хотят драться и нередко возмущаются, что „мы все отступаем, да отступаем“…» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 5). Однако и это — тоже правда о войне. В том числе на северо-западном и ленинградском направлении. На этом направлении, между прочим, не было котлов и прорывов такого масштаба, как на других фронтах, — и не только потому, что это направление довольно скоро стало для вермахта второстепенным. Нам известно об успешных контрударах советских войск — под Сольцами в июле 1941-го, в августе под Старой Руссой и др. Известно высказывание начальника штаба сухопутных войск Германии Гальдера, что события на Севере развиваются «не так, как надо». Медленное, против ожиданий, продвижение группы армий «Север» стало одной из причин «кризиса командования» вермахта, который достиг своего апогея в начале сентября. Именно эти всплески боевого духа, в повсеместном характере распространения которого так хочет убедить и себя и начальство Богаткин, в конечном итоге «повсемест­но» овладеют армией, что позднее и реализуется в переломе настроения солдатских и офицерских масс и обеспечит победу в войне.

В свете процитированных выше донесений совсем не случайным выглядит появление приказа Ставки Главного командования Красной армии № 270 от 16 августа 1941 г. о применении суровых мер к командирам и политработникам, оставившим поле боя или сдавшимся в плен врагу, а также к их семьям.

Правда, если обратить внимание на контекст, становятся более понятными и причины подобного поведения во многих описываемых случаях. С одной стороны, документы слишком часто фиксируют, что у нас «расход боеприпасов <…> ограничен, так как у нас их мало», а с другой — противник «держит наши части под сильным артиллерийским и минометным огнем». Так что не только отсутствием боевого духа объясняются вялость и нерешительность советских частей.

Проблемы кадрового состава Красной армии не исчерпываются временной утерей боевого духа. 23 октября командующий Ленинградским фронтом Федюнинский, переговариваясь по прямому проводу с заместителем начальника Генштаба Василевским и докладывая о неудаче контрнаступления в восточном секторе фронта, сообщает, что «основная причина — слабое руководство своими подразделениями со стороны среднего командного состава, взвод, рота (так в тексте. — А. С.). А в некоторых случаях доходит до прямой трусости». Решать проблему Федюнинский намерен, не стараясь изобрести велосипед: «Военным Советом фронта приняты решительные меры для того, чтобы ускорить продвижение вперед, меры вплоть до репрессий» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 84).

В этот начальный период войны проверку на прочность и профессиональную состоятельность проходят сталинские военные кадры, пришедшие к управлению войсками после тотальных чисток командования Красной армии конца 1930-х годов. Равным образом проверяются результаты и качество их подготовки. Приказ наркома обороны № 0263 от 9 апреля 1942 г. констатирует: «В ходе войны с особой резкостью вскрылся серьезный недостаток в существующей системе подготовки наших командных кадров. Этот недостаток заключается в том, что наши школы, давая нашим общевойсковым командирам — <…> полков, дивизий, корпусов, командующим армиями — подготовку по пехоте или кавалерии, не дают <…> никакой подготовки по специальным родам войск (по авиации, артиллерии, танкам и т. д.), ввиду чего они не могут выполнять обязанности общевойсковых командиров» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 465. Л. 3).

Сталин не раз сетует на безынициативность и пассивность начальству­ющего состава. Однажды в переговорах со Ждановым отзывается о Ворошилове и Попове (командующий Ленинградским фронтом) так: «Что делают Попов и Ворошилов? Откуда у них такая бездна пассивности и чисто деревенской покорности судьбе? Что за люди — ничего не пойму» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 35). Сталин, конечно, прав. Нельзя, однако, не вспомнить, как тот же Сталин устраивает выволочку Жданову, Ворошилову, Кузнецову и Попову во время переговоров по прямому проводу в конце августа 1941-го за то, что те проявили эту самую инициативу и создали Военный совет обороны Ленинграда (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 487. Л. 30). Примерно о той же проблеме, что и Сталин, рассуждает и сам Жданов в своем письме, адресованном Сталину: «…у нас люди все еще не отучились от привычки расти как трава, не подводят итогов, не анализируют…» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 730. Л. 193—194). Проблемы, однако, возникают, как мы уже видели, не только с высшим начальствующим составом. Член Военного совета СЗФ Штыков в донесении Жданову 24 июля констатирует: «Плохо у нас с командирами, особенно с отделенным, ротным… (нрзб. — А. С.). Очень плохо командуют» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 43).

Оставляет желать лучшего моральное состояние значительной части офицерского корпуса. Руководитель одной из групп инспекторов, секретарь Ленинградского горкома ВКП(б) Тюркин пишет Жданову 25. 05. 1942 г.: «...борьбу вынуждены <…> вести крепкую, особенно с пьянством старшего начальствующего состава. Отдельные из них буквально спились <…> (следует перечисление имен. — А. С.). Полковник NN дошел до того, что пропил свой френч с двумя орденами!» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 95—96. См. также: РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 51. Л. 66).

И профессионально многие из них оказываются не готовы к той роли, которая выпала на их долю. Член Военного совета Штыков в уже цитированном письме от 24 июля докладывает Жданову: «22. 07 приехал в штаб фронта, проинформировал командующего (фронтом. — А. С.) Собенникова и Ватутина, условились, что и как надо делать. <…> Началось все благополучно <…> части начали продвигаться <…> даже в отдельных местах не встречая сопротивления противника. В 9.00 23. 07 получаем для нас совершенно неожиданное сообщение, что Иванов (16 ск) якобы с согласия фронта отошел на второй рубеж <…>. Это было для нас большим ударом. <…> очень важную в военном и политическом отношении операцию сорвали. Это прямое предательство <…>. Иванов воспользовался двойственностью руководства, т. е. от штаба армии ему приказ не понравился, он начал звонить во фронт убеждать тов. Собенникова в необходимости отвода войск. Тов. Собенников видимо колебнулся. <…> [Иванов] ссылаясь на разговор по телефону, отвел войска и по существу сорвал операцию. Сейчас ведется подробное расследование <…>. Уровень Собенникова это уровень командира дивизии, а не фронта» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 42—43).

Низкий уровень дисциплины характеризует донесение от 26 мая 1942 г., которое Жданов, Говоров и Попов направляют Сталину об инциденте, произошедшем в расположении 1247-го стрелкового полка 377-й стрелковой дивизии 59-й армии. Командир 28-й минометной бригады полковник С. проводил занятия на командном пункте полка, мимо проходили «с песнями  в нетрезвом состоянии два разведчика» — Д. и Б., бывшие штрафники. Выйдя из землянки, С. потребовал прекратить пение и вслед за этим ударил сначала одного, а потом стал избивать и другого разведчика. Д. и Б. открыли по С. стрельбу из личного оружия. Сопровождавшие С. лица открыли ответную стрельбу, в результате Б. был убит, а Д. ранен и задержан (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 97). О том, что этот случай — не единичный, свидетельствует приказ наркома обороны № 0391 от 4 октября 1941 г. «О фактах подмены воспитательной работы репрессиями», в котором приведен ряд конкретных случаев, похожих на только что описанный. «За последний период наблюдаются частые случаи незаконных репрессий и грубейших превышений власти со стороны отдельных командиров и комиссаров по отношению к своим подчиненным <…>. Необоснованные репрессии, самоуправство и рукоприкладство <…> являются проявлением безволия и безрукости, нередко ведут к обратным результатам, способствуют падению воинской дисциплины и политико-морального состояния войск и могут толкнуть нестойких бойцов на сторону противника». Одной из причин авторам приказа видится тот факт, что «отдельные командиры и политработники в сложных условиях боя теряются, впадают в панику и собственную растерянность прикрывают применением оружия без всяких на то оснований».

Потребовались неимоверные усилия, жесточайшие меры, в том числе и карательные, для восстановления воинской дисциплины и морального духа армии, ее готовности сопротивляться и побеждать. Об этом свидетельствуют приказ № 270 от 16. 08. 1941 г. «Об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия», известный приказ № 227 от 28. 07. 1942 г. «О мерах по укреплению дисциплины и порядка в Красной армии и запрещению самовольного отхода с боевых позиций» (содержащий знаменитый призыв «Ни шагу назад!») и ряд других.

Бросается в глаза отсутствие должного взаимодействия родов войск, причем на уровне азов боевой подготовки, что констатируется во многих донесениях. В цитированном выше донесении Богаткина Мехлису указывается на «отсутствие организованности и потерю управления начальниками своими подчиненными во время боевых действий», «отсутствие должного взаимодействия родов войск, так например — если идут в бой танки и пехота, нет авиации; если идет в бой пехота — нет артиллерии или танков и т. п.» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 1).

Командующий артиллерией Красной армии Воронов, направленный Сталиным в Ленинград, 31. 08. 1941 г. в развернутом виде сообщает Сталину о проблемах такого взаимодействия, резюмируя свой подробный доклад: «Слабыми местами артиллерии фронта являются: неудовлетворительная работа штабов, плохое взаимодействие внутри самой артиллерии и с другими родами войск, недостаток средств связи (телефонный кабель и рации), недостаток средств тяги и средств для ее восстановления» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 66. Л. 38—40).

Сам Сталин несколько раз втолковывает руководству Ленинградского фронта азы взаимодействия войск и требует их выдерживать. 29 августа: «В Ленинграде имеется теперь много танков КВ, много авиации, эресы. Почему эти важные технические средства не действуют <…>? Что может сделать против немецких танков какой-то пехотный полк, выставленный командованием против немцев без этих технических средств?» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 35). 8. 11. 1941 г. в переговорах по прямому проводу он вдалбливает Жданову и командующему фронтом Хозину: «<…> вы должны знать, что пехота без танков не пойдет. После артиллерийской подготовки нужно пустить танки и только после танков и за ними пустить пехоту, дав артиллерии задачу бить по противнику километра на 3—4 к востоку от линии фронта впереди наших танков <…> и вообще по мере продвижения… огонь надо переносить дальше <…>. Понятно, что авиация и эресы должны делать свое дело» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 66). «Не может пехотная дивизия с ее винтовками и пулеметами справиться с укрепленными районами противника. Надо сначала уничтожить укрепрайоны артиллерией, минометами, пустить после этого в ход танки и только вслед за танками пехотная дивизия может показать себя как настоящая сила» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 69). Это наставление в переговорах повторяется им несколько раз. «В танках спасение вашей пехоты и секрет успеха вашего наступления» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 128—129). Аналогичные наставления звучат из уст Шапошникова (начальник Генерального штаба) и Маленкова, ведущих переговоры по прямому проводу в отсутствие Сталина по его поручению. Жданов подобострастно заверяет Сталина: «Будем перестраивать работу артиллерии так, как вы указываете» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 69).

Однако у руководителей обороны города получается не все.

Несколько раз в течение осени Сталин обращает внимание Военного совета и командования Ленинградского фронта на необходимость использовать в попытках прорвать кольцо окружения Ленинграда в сентябре-ноябре лучшие на тот момент в своем классе тяжелые танки КВ, которых на Ленинградском фронте, как оказывается, больше, чем на любом другом (что объяснимо, поскольку их до последнего продолжают производить Кировский и Ижорский заводы, даже в период своей растянувшейся эвакуации). Для этого их нужно переправить на противоположный берег Невы. Несколько раз Сталин и Маленков задают один и тот же вопрос — удалось ли переправить КВ, и каждый раз получают один и тот же — отрицательный — ответ. Об этом Жданов докладывает 8 ноября (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 66). Наконец, 16. 11. 1941 г. Жданов сообщает Маленкову: «Средства для переправы КВ через реку Нева найдены». Найденное решение заключается в том, что необходимо строить понтоны, заказ на изготовление которых размещен на четырех ленинградских предприятиях (!). В разговоре Маленкова с Ленинградом 19 ноября присутствует показательный пассаж. Маленков за­прашивает Кузнецова: «Сегодня у вас продвижение на фронте слабое?» Кузнецов: «Совершенно верно, даже по существу нет никакого, так как до сих пор наступали валом, рубили живую силу». «КВ переправили хоть один?» — запрашивает Маленков. «Переправляем сегодня ночью», — отвечает Кузнецов (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 85). Только 1 декабря Хозин и Жданов сообщают Сталину и Молотову, что им удалось наконец переправить на левый берег Невы 20 танков КВ (и некоторое количество средних и легких танков). На принятие очевидного (но так и не реализованного) решения уходят драгоценные дни, а в это время стрелковые дивизии, оставленные без поддержки танков, не прекращают попыток прорвать кольцо обороны противника!

Неплохо обстоит дело и с артиллерией на Ленинградском фронте. В упомянутой шифровке Сталину Воронов резюмирует: «По количеству и калибрам артиллерия Ленинградского фронта имеет превосходство над артиллерией противника».

Хуже обстоит дело с авиацией. Мало того что ее катастрофически не хватает настолько, что однажды (13 ноября) Маленков даже переспрашивает с недоверием Жданова и Хозина: «Повторите еще раз, сколько у вас осталось бомбардировщиков? Неужели только 12 штук?» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 129). Но и то, что есть в распоряжении командования Ленинградского фронта, используется не лучшим образом. 4 сентября Сталин и Шапошников устраивают Ворошилову и Жданову разнос: «В Тихвине стоят 2 авиадивизии 39 и 2, обе они находятся в Вашем распоряжении, но они не получают от Вас заданий» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 487. Л. 75). Положение с авиацией настолько серьезное, что нормой на определенный период времени становится передача авиации во временное пользование особо нуждающимся в поддержке с воздуха участкам фронта. В цитированных выше переговорах Маленкова со Ждановым и Хозиным те просят его «доложить тов. Сталину, что завтра кончается срок, на который нам выделены Дугласы и ТБ. <…> Просим продлить срок их работы» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 130).

Отсутствие необходимого вооружения, боеприпасов и снаряжения становится стандартным пунктом переговоров представителей высшего командования Красной армии. Батальонный комиссар Крымов («старшина группы политработников») докладывает Жданову из 125-й сд 8-й армии войск северо-западного направления 21. 07. 1941 г.: «По штату в каждом полку должно быть 6 орудий 76 мм, 12 орудий 45 мм, 27 — 50 мм, минометов 18 — 82 мм и 4 — 120 мм минометов, ничего этого сейчас в полках нет. Вместо 36 станковых пулеметов полки имеют по 2—4 пулемета. Ручных пулеметов и другого автоматического оружия очень мало. Противотанковых пушек имеется всего 3 вместо 18, зенитных имеется 1 вместо 12-ти. <…> Гранат недостаточно. Танков и бронемашин нет. Наша авиация в расположении части не действует <…>. Медсанбат дивизии имеет всего 4 автомашины вместо 50 положенных <…>. Большой недостаток ощущается в санимуществе, — бинт, инструменты и т. д.» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 37).

Недостаток боеприпасов носит хронический характер. Начальник артиллерии Красной армии Воронов, сообщая Сталину о состоянии артиллерии Ленинградского фронта, в числе главных проблем называет отсутствие или недостаток боеприпасов. Ситуация с обеспечением боеприпасами не меняется и в начале декабря; на этот раз уже Жданов в очередной раз докладывает Сталину о той же проблеме. Недостаток техники и боеприпасов, возникающий по объективным и субъективным причинам, и сказывается в том способе ведения боевых действий, который Кузнецов определил как «рубим живую силу».

Жданов пытается подвести под этот способ ведения боевых действий теоретическую базу и оправдаться в глазах Сталина. 5 декабря 1941 г. Жданов пишет письмо Сталину: «За эти дни мы очень много занимались вопросом о том, как улучшить и усовершенствовать способы нашего наступления. Пришли к выводу, что основной причиной наших неудач является слабое использование огневых средств пехоты. <…> Мы вспомнили все, что вы указывали в финскую войну <…> и пришли к выводу, что надо произвести настоящую революцию в мозгах наступающих армий <…> и отучить людей от мысли, что все сделает за них дальняя артиллерия и авиация <…> считаем, что в этом ключ наших успехов. <…>». Далее следует пассаж, полностью опрокидывающий все предшествующие рассуждения: «<…> тем более что снарядов 122 мм, 152 мм орудий и мин для 120 мм минометов у нас почти нет, а снаряды 45 мм орудий и 50 минометов в избытке. <…> Эти простые истины приходится вдалбливать с боем всем от мала до велика <…>» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 730. Л. 191—194). В архиве Жданова сохранился некий материал неясного назначения — то ли агитационного, то ли своего рода инструкция (озаглавлен: «Записка „Об обороне противника под Ленинградом“»), предназначенный для использования в войсках. Его квинтэссенцией, пожалуй, является фраза: «Немец боится и не выдерживает русской штыковой атаки. Зная слабую сторону врага — быстрее переходи в штыковую атаку» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 63).

В результате этих штыковых атак (вынужденных обстоятельствами снарядного голода, недостатка современных вооружений и т. д.), под которые подведена еще и теоретическая база, и сложились те боевые потери Красной армии, которые, очевидно, могли быть значительно меньшими.

Сталин в описанных ситуациях выглядит, конечно, не совсем привычно. Оказывается, это не он гонит в штыковую советских пехотинцев, оказывается, это он раз за разом требует от командующих фронтами и армиями беречь живую силу. В переговорах с Поповым Сталин сообщает, что запрашиваемые фронтом «дивизии Клыкова передать не можем, они совершенно сырые, не сколоченные, и было бы преступно бросать их на фронт, все равно разбежались бы, а технику сдали бы врагу. Если бы ваши люди умели работать по плану и недели две назад в порядке предвидения потребовали бы от нас 2—3 дивизии, сейчас они были бы готовы для вас. <…>» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 487. Л. 59).

Однако провалы в оперативной ситуации на фронте диктуют свое, и в определенные моменты Сталин требует: «Не останавливаться ни перед какими жертвами: пробить себе дорогу на восток» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 68). И главным фактором остается тот, что слишком часто в распоряжении командования живая сила становится едва не единственным ресурсом и обороны и наступления. В критические моменты ожесточение достигает уже крайних пределов.

Проблемы первого периода войны заключаются, конечно, не только в недостатке вооружений, но и в дезорганизации управления войсками. Показательным является диалог о «потерянных авиадивизиях», последовавший в цитированных выше переговорах Сталина по прямому проводу с командованием Ленфронта, рисующий уровень неразберихи первых месяцев войны. Сталин спрашивает: «В чем дело, неужели вы не нуждаетесь в авиации?» Ворошилов, Жданов: «Для нас это неожиданная и приятная новость. <…> Нас никто не информировал об авиадивизиях в Тихвине, предназначенных нашему фронту». Сталин: «Вы нас не поняли. Обе эти авиадивизии являются вашими старыми дивизиями. Ваш фронт просто не знает или забыл об их существовании <…>. Вы просто не знаете или не знали, а теперь от нас узнаете, что в районе Тихвина, а не в самом Тихвине, сидят ваши две дивизии, которые до сих пор не получали заданий <…>». Ворошилов, Жданов: «Нет, мы не забыли о существовании этих дивизий, но эти дивизии получали и получают задания от начальника воздушных сил, и только нелетная погода последних дней мешала использовать эти дивизии <…>». Сталин: «Одно из двух — либо эти дивизии представляют для вас приятную неожиданность, либо они давно известны вам были. Что-нибудь одно из двух» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 487. Л. 76—77).

Нескоординированными оказываются действия целых войсковых соединений. Не раз пеняет Сталин командованию за несвоевременное информирование Ставки. Маленков запрашивает Жданова и Хозина 13. 11. 1941 г.: «Действительно ли 12 ноября у вас началось наступление, где и какими силами ведется это наступление?» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 123). Правда, оказывается, что такой упрек с легкостью может быть возвращен обратно. Тюркин, вернувшийся из Москвы, обеспокоенно пишет Жданову 25. 05. 1942 г.: «Моему возмущению нет границ. Вам до сих пор не передается содержание последних указаний Ставки, ссылаясь (утверждение начальника штаба) на якобы существующее запрещение Ставки передавать документ в полном его содержании. Проходит вот уже второй день, а мне точно известно, что и „своими словами“ документ Вам не передается» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 93).

Командование в Москве оказывается то лучше, то хуже информированным, чем командование на местах. Шапошников 8. 09. 1941 г. упрекает генерал-лейтенанта Гореленко: «<…> о прорыве у Цветаева я узнал раньше по телефону из Лодейного Поля от генерала Захарова, чем от Вашего штаба <…>» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 48. Л. 91—92).

Показательный в этом отношении разговор состоялся у Сталина 20. 09. 1941 г. с маршалом Куликом, возглавлявшим некоторое время 8-ю армию, которая предназначалась для прорыва блокады с восточной стороны. В ответ на предложение Сталина включить армию в состав Ленинградского фронта Кулик возразил: «…у меня очень плохая связь с Ленинградом, с Москвой связь полностью обеспечена. Лучше было бы, чтобы Генштаб увязал наши действия». Пришла очередь возразить Сталину: «Но у Генштаба меньше связи с Ленинградским фронтом чем у вас. Генштабу очень трудно увязать ваши действия с действиями Ленинградского фронта <…>» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 487. Л. 118).

Возможно ли было избежать установления блокады Ленинграда летом—осенью 1941-го? Многочисленные просчеты в организации управления войсками, взаимодействии родов войск, тактической выучке, снабжении, очевидные из простого знакомства с доступными документами, свидетельствуют о том, что ее перспектива не была фатальной.

* * *

Трагическую роль в судьбе огромного количества жителей Ленинграда сыграл недостаточный организационный уровень мероприятий по обороне, в том числе и по эвакуации. Проблемы Ленинграда и угрозы на этом направлении становятся очевидными в Москве очень скоро после вторжения вермахта. Положение дел в Ленинграде и на подступах к нему не устраивает Москву. 22. 08. 1941 г. Сталин пеняет Жданову, Ворошилову, Кузнецову и Попову за не согласованное с Москвой создание Военного совета обороны Ленинграда, самоустранение от участия в нем; его крайне удивляет допущение ленинградским руководством выборности командования в рабочих батальонах (удивимся, пожалуй, и мы этому решению); специально говорит он о торможении эвакуации населения, специально выговаривает за «непонимание обязанности информировать Ставку» о предпринимаемых мерах защиты, указывает на ошибки в строительстве обороны, пассивность, отсутствие контрударов. «По вашему приказу о создании Совета обороны выходит, что оборона Ленинграда ограничивается созданием рабочих батальонов, вооруженных более или менее слабо, без специальной артиллерийской обороны <…>. Возможно, что в вашем плане обороны, если таковой имеется, у вас артиллерийская оборона учтена, но Правительству и Ставке об этом ничего не известно. Мы требуем, чтобы Ворошилов и Жданов безусловно сообщали нам о своих планах операций. Они этого не делают, к сожалению, они стали на путь непонятной нам самостийности и допускают ошибки, которые отражаются на качестве обороны Ленинграда. <…> Вы просто неорганизованные люди и не чувствуете ответственности за свои действия, ввиду чего и действуете как на изолированном острове, ни с кем не считаясь…» В ходе этого знаменательного разговора Ворошилов делает показательное признание о качестве вооружения упомянутых рабочих дивизий. Руководство обороны города ставит в Красногвардейский укрепрайон дивизию, созданную «из рабочих Ленинграда», которая «почти совсем не обучена. Девятнадцатого числа вынуждены были поставить в УР третью рабочую дивизию, только наполовину вооруженную винтовками. Кроме того, в УРе имеется 14 стрелково-пулеметных батальонов, из которых ни одного нет полностью вооруженного пулеметами, а винтовок имеет 25—50 %» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 6—9).

В конце августа — первой декаде сентября не раз встречаем однотипные инвективы Сталина в адрес ленинградского руководства: «Встревожен непонятным для меня бездействием ленинградского командования», «Боюсь, что Ленинград будет сдан идиотски глупо, а все ленинградские дивизии рискуют попасть в плен», «Нас возмущает ваше поведение, выражающееся в том, что вы сообщаете только о потере местности. Может, вы уже предрешили сдать Ленинград?» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 35). Неудовлетворенность положением дел приводит к тому, что Москва направляет в Ленинград представительную комиссию во главе с Молотовым и Маленковым, чтобы на месте разобраться в происходящем и наладить управление, видимо, не рассчитывая на то, что это окажется возможным сделать там собственными силами. Среди основных задач, которыми занималась группа «в течение первого дня», таких как приведение в ясность дел в отношении имеющейся здесь артиллерии, авиации, возможной помощи со стороны моряков, вопросов эвакуации и продовольственного снабжения, оказалось и «выселение 91 тысячи финнов и 5 тысяч немцев» (Там же. Л. 39). Результаты деятельности этой группы «руководящих работников» еще ждут своего исследования. Как известно, в конечном итоге Ворошилов был отозван 26 сентября из Ленинграда и из действующей армии вообще.

Не раз Жданов получает упрек от Сталина за «торможение дела эваку­ации населения». Впервые эта претензия прозвучала в середине лета 1941-го (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 39). Пеняет на это Жданову и Микоян — спустя уже полгода (!) на пике самой страшной блокадной зимы. 14 января 1942 г. Микоян требует от Жданова: «По имеющимся данным автотранспорт, идущий за продовольствием в Войбокало, мало используется для эвакуации из Ленинграда населения. <…> Необходимо усилить эвакуацию, чтобы разгрузить Ленинград от лишних едаков (так в тексте. — А. С.), используя полностью автомашины, идущие за продовольствием» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 26). Происходит это потому, что изначально, судя по всему, «ледяная дорога» — так называется она в документах — предназначена прежде всего для решения задач материально-технического снабжения. Да и в этом качестве ей не придается серьезного значения. Формальное решение о ее строительстве принято 19 ноября Военным советом Ленинградского фронта по инициативе Жданова (хотя 1-я нитка проложена уже 18-го, а 22-го на лед вышли первые машины). Сталин в директиве Хозину (командующий Ленинградским фронтом) 27. 11. 1941 г. подтверждает это решение, но прямо заявляет, что «все это дело малонадежное и не может иметь серьезного значения для Лен. фронта». Задача ставится все та же — прорвать кольцо. Невозможность решить эту задачу и приводит к осознанию реального значения этой транспортной артерии. Общая протяженность пути по ней составляет 308 км в один конец, при этом темп движения был крайне низким, транспорты находились в пути по 10 суток. В декабре 1941-го после разгрома немцев под Тихвином сокращается и протяженность рейсов (до 111 км), и продолжительность нахождения в пути, задействуются уже 6 ниток дорог. Среднесуточная отправка нарастала быстрыми темпами: в ноябре—декабре 376 тонн, в апреле уже 3695 тонн.

С 21. 01. по 20. 04. 1942 г. по трассе было эвакуировано 514 069 человек. Именно этими датами оперирует Микоян в своих сводках, и, видимо, не случайным является совпадение, что всего неделей раньше первой из этих дат он прямо указывает Жданову на необходимость эвакуации гражданского населения из города. Вопрос о том, почему массовая эвакуация по «ледяной дороге» началась только с конца января и с очередной «подсказки» Москвы, — один из самых тяжелых, которые могут быть адресованы руководству обороны города. Распространенное мнение о том, что нам так до сих пор и неизвестно реальное количество эвакуированных, требует определенной корректировки. Начиная с января 1942-го учет эвакуированных налажен довольно точный. Помимо уже названных цифр следует иметь в виду, что в дальнейшем из Ленинграда были эвакуированы 528 400 человек в навигацию с 22. 05 по 7. 01. 1943 г. и 83 011 человек по ледовой трассе с 24. 12. 1942 г. по 30. 03. 1943 г. (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 51. Л. 68).

Надо сказать, что недостатки в организации эвакуации присущи действиям не только местных властей. Отнести этот упрек нужно и в адрес Москвы. Мероприятия по эвакуации во многом носят не вполне продуманный и временами хаотичный характер. Это следует признать. Могло ли по-другому обстоять дело? Скорее всего — нет. Предусмотреть и безошибочно рассчитать объем перевозок такого масштаба и в подобных условиях было вряд ли возможно. Так, например, 28 августа Сталин останавливает объявленную ГКО днем ранее эвакуацию Кировского и Ижорского заводов, а всю бронетанковую продукцию оставляет в распоряжении фронта (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 27—28). Однако 4 октября Сталин вновь передает Жданову и Кузнецову «предложение Москвы» «вывести на восток из Ленинграда» оборудование, кадры инженеров, техников и квалифицированных рабочих заводов, занятых производством танков и танковых пушек, — Киров­ского, Ижорского, завода № 174, «причем для Ленинграда оставить 50 штук готовых танковых пушек». Предлагает Сталин даже «переименовать Челябинский тракторный завод в Кировский завод, а Уралмашзавод в Ижорский завод» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 71). Судя по этим решениям, практически лишающим войска, обороняющие Ленинград, боевой техники, сдача города рассматривается Верховным главнокомандованием как один из возможных сценариев развития событий. Позднее, когда линия обороны стабилизируется, будет опять предпринята попытка остановить эвакуацию. 19 ноября Маленков запросит Кузнецова: «...нельзя ли в короткий срок восстановить в Ленинграде производство КВ» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д.  492. Л. 82). Однако будет уже поздно, так как оборудование и большинство рабочих этих и других оборонных заводов в значительной степени уже вывезено.

О том же самом говорит и история с эвакуацией оборудования Волхов­строя. Первоначально эвакуированное в Узбекистан на Чирчикстрой, уже в январе 1942 г. оно направляется в обратном направлении двумя эшелонами (70 вагонов) (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 50—58).

Неизбежно возникает вопрос: не отразилась ли отрицательным образом на обороне города эта беспорядочная эвакуация и в результате дезорганизация систем жизнеобеспечения и не стало ли все это одной из причин повышенной смертности населения города в первый блокадный период?

Следует отметить, что объем перевезенных из Ленинграда зимой 1941—1942 гг. эвакогрузов огромен, их транспортировка потребовала 3677 железнодорожных вагонов. В навигацию 1942-го вывезли 141 тысячу тонн промышленного оборудования и материалов, 139 паровозов, 1058 платформ. Насколько был оправдан вывоз всех этих грузов по сравнению с эвакуацией людей — этот вопрос также ждет своего исследования. Эвакуация оборудования продолжалась в течение двух лет! Лишь 12 ноября 1943 г. по предложению Микояна, Косыгина и Жданова ГКО примет постановление № 4544, согласно которому следовало «прекратить эвакуацию оборудования из г. Ленинграда» (РГАСПИ. Ф. 644. Оп. 2. Д. 243. Л. 18).

Надо сказать, что просчеты в организации жизни блокированного города, судя по всему, были очевидны современникам событий. В бумагах Жданова находим личное письмо члена Военного совета 67-й армии (и впоследствии начальника политуправления Ленинградского фронта) Тюркина, который пишет Жданову: «…подготовка к весне была явно сорвана и не один десяток людей умер с голоду или изменили родине из-за прескверных условий. Все, однако, осталось безнаказанным» (РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 48. Л. 93).

К чести руководства страны и города следует отметить, что эвакуация гражданского населения с течением времени нарастала. В летнюю навигацию 1942 г. из Ленинграда было вывезено еще 539 597 человек, из них гражданских 448 010, зимой 1942—1943 гг. еще 88 932 человек, притом что постановлением ГКО предусматривался вывоз лишь 300 тысяч человек.

Управление городом, так же как и управление войсками, во многом зависело от морально-психологического состояния представителей класса управ­ляющих. В каком состоянии подошла ленинградская элита к блокаде (как и элиты страны в целом — к испытаниям начального периода войны), была ли она внутренне мобилизована и психологически готова к предстоящим испытаниям — вот вопрос, на который стоит поискать ответ. В делах отдела партийных органов Бюро ЦК КПСС по РСФСР, находящихся в РГАСПИ, хранится письмо на имя Н. С. Хрущева за подписью И. Т. Иванкина от 15. 03. 1955 г. «по решению январского Пленума ЦК КПСС „О тов. Маленкове Г. М.“». Иванкин (в годы войны — зав. отделом пропаганды и агитации Выборгского РК ВКП(б), в конце 1940-х — секретарь Новгородского обкома) в этом письме пересказывает содержание своего последнего разговора с П. С. Попковым незадолго до его ареста в Академии общественных наук при ЦК, куда тот был направлен на учебу. В ходе этой беседы Попков пожаловался Иванкину на Маленкова, который «со скрежетом зубовным наговаривает на нас И. В. Сталину, и наговаривает усердно всякие небылицы». Среди этих небылиц была названа и такая. «…Когда гитлеровские войска подошли вплотную к Ленин­граду, якобы Кузнецов, как секретарь горкома КПСС и член Военного совета Ленинградского фронта, Ворошилов К. Е. — командующий Ленинградским фронтом настойчиво ставили перед Ждановым А. А. вопрос объявить Ленинград открытым городом, как это сделали итальянцы с Римом. Мотивируя это тем, что защищать Ленинград у нас нет военных сил, а при обороне будут разрушены <…> исторические и культурные ценности Ленинграда» (РГАСПИ. Ф. 556. Оп. 14. Д. 57. Л. 86). В независимости от того, насколько маленковские «изветы» отражали реальность, наличие подобного дискурса обозначает психологическую неустойчивость той социальной среды, которая их порождала. Впрочем, и само высшее руководство страны осенью 1941-го, судя по всему, совсем не исключало сдачи Ленинграда. Помимо косвенных на это указаний вроде эвакуации предприятий, ключевых для обороны города и его жизнеобеспечения, имеются документы, которые прямо указывают на возможность такого сценария. Василевский (в то время зам. начальника Генштаба) в переговорах по прямому проводу с командующим Ленфронтом Федюнинским 23 октября передает указание Сталина и требует довести его до сведения Жданова и Кузнецова. Требование Сталина сводится к приказу прорвать кольцо окружения, восстановить «прочную связь» с 54-й армией «не только для того, чтобы снабжать войска Ленфронта, но и особенно для того, чтобы дать выход войскам Ленфронта для отхода на восток для избежания плена, если необходимость заставит сдать Ленинград». Эта мысль повторяется дважды, причем в конце повторяется почти кутузовское: «для нас армия важней» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 483. Л. 91—92, 95—97). Разговор «не столько о спасении Ленинграда, сколько о спасении и выводе армии Ленфронта» зайдет еще раз в переговорах Василевского с командующим Северо-Западным фронтом Хозиным, который наносил со своей стороны удар с целью прорыва замкнувшегося кольца окружения навстречу войскам Федюнинского (Там же. Л. 100).

В любом случае, настроения элиты несомненно оставляют желать лучшего. Об этом свидетельствует в том числе и одно из писем Жданова Сталину от 9. 06. 1942 г., в котором он признается: «При всех золотых качествах ленинградского народа приходится все время следить, чтобы никто не вешал нос на квинту, а элементов депрессии немало в том числе и в активе и они питаются затяжной блокадой» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 731. Л. 14—15).

Конечно, многие аспекты истории блокады остаются недостаточно изученными. Нам известно о нескольких решениях, в результате которых увеличивались нормы снабжения войск и населения. 22 апреля 1942 г. Микоян направляет Сталину письмо со сводными данными «о перевозке по ледяной дороге на западный берег Ладожского озера с 1-го декабря 1941 г. по 21-е апреля 1942 г. продовольствия и фуража для населения г. Ленинграда и войсковых частей Ленинградского фронта». В результате этой работы, докладывает Микоян, созданы 2—5-месячные запасы продовольствия по новым — увеличенным — нормам, утвержденным ГКО с 11 февраля (по муке на 60 дней, по крупе, макаронам и концентратам на 59, по мясу и мясным изделиям и рыбе на 162 дня, по жирам на 163 дня, по сахару, кондитерским изделиям, варенью и повидлу (в расчете на сахар) на 121 день (РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 92. Л. 64—65. См. также Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 10; Ф. 82. Оп. 2. Д. 688. Л. 81, 83). С течением времени в результате напряженной работы запасы продовольствия нарастают еще больше, по итогам летней навигации они возросли до 4—5-месячного уровня. По расчетам аппарата Микояна, сделанным в начале декабря 1942-го, продовольствия должно было хватить уже до начала апреля 1943-го (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 688. Л. 90). При этом Микоян в одной из упомянутых шифровок, которыми сообщается о выделении продовольствия сверх нормативов, указывает, что следует «расходовать продовольствие, получаемое от пищевых предприятий г. Ленинграда из указанного сырья в счет установленных норм выдачи продовольствия», подчеркивая тем самым недопустимость увеличения норм снабжения (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 49). Какие соображения лежали в основе этих решений, было ли вполне оправданным создание таких (не избыточных ли?) запасов продовольствия и не следовало ли увеличивать нормы отпуска продовольствия населению за счет сокращения этих запасов — это еще вопросы, на которые следует поискать ответ. А ведь осенью 1941-го в приказе наркома обороны № 313 от 22 сентября («Об упорядочении снабжения Красной армии продовольствием и фуражом»), в котором устанавливались «переходящие запасы продовольствия», для Ленинградского фронта был установлен лимит всего лишь на 20 суток, в то время как для остальных фронтов и армий — на 15 суток; бЛльший лимит запасов был установлен только для Карельского фронта — 30 суток. В доступных документах нет свидетельств стремления с чьей бы то ни было стороны пересмотреть в сторону увеличения нормы снабжения, сократив накопленные запасы.

Оказываясь перед необходимостью решать такого рода вопросы, бюрократическая система советского образца делает это не слишком оперативно. 5 марта 1942 г. Вознесенский (зампред Совета народных комиссаров) сообщает шифровкой из Москвы в Ленинградский горком Кузнецову и в Ленсовет Попкову о том, что «Совнарком СССР утверждает пункт постановления Ленинградского горкома ВКП(б) от 16 февраля 1942 г. об оплате рабочих, инженерно-технических работников и служащих на предприятиях г. Ленинграда, временно переведенных на консервацию» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 114). Другими словами, тысячи людей несколько недель ждут решения, не получая денег, без которых они не могут выкупить полагающуюся им пайку хлеба. А ведь мы не знаем еще (поскольку обнаруженный документ не содержит такой информации) о том, сколько времени было потрачено на подготовку решения горкома.

Москва пристально следит за происходящим в Ленинграде. Микоян трудной зимой 1941—1942 гг. несколько раз уведомляет Жданова об отгрузке продовольствия сверх согласованных нарядов.

Первую такую шифровку Жданов получает от начальника Главного управления продовольственного снабжения Красной армии Павлова, который сообщает, что «за счет Москвы выделили 560 тонн соевых бобов и 40 тонн соевой муки, 100 тонн сухого молока, 50 тонн сухого творога, 500 тонн сала, дополнительно отгружено 700 килограммов сахарина» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 33). 18 января Микоян сообщает об отгрузке 120 вагонов сухих овощей и сухофруктов из Узбекистана (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 35). 27 января Жданову от Микояна уходит шифровка, затем 30 января — об отгрузке «сверх январских нарядов» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 49, 60). Вечером 13 февраля Микоян шифровкой сообщает Жданову о том, что Совнарком обязал ряд наркоматов (Наркомзаг, Наркомпищепром, Наркоммясомолпром и Центросоюз) отгрузить «для создания в Ленинграде запасов продовольствия на период весенней распутицы» в течение февраля дополнительно, сверх уже выданных на февраль нарядов, значительное количество продовольствия и товаров. Центр допускает «прокол», кажется, только однажды. В этой же шифровке содержится сообщение о том, что «наркомрыбпром обязан закончить к 25 февраля отгрузку 5000 тонн рыбы по январским и февральским нарядам» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167.
Д. 61. Л. 77). Тем самым фактически признается, что план январских поставок не выполнен. Стоит ли дополнительно пояснять, что это означало для жителей города? Мы не знаем, кто именно должен был получить недопо­ставленную рыбу — гражданское ли это население города, части ли это КА, КБФ, аппарат управления, может быть, рабочие столовые, но так или иначе от недостатка продовольствия в этот период страдают все категории потребителей. Вопрос о том, исключителен ли этот случай, требует дополнительного исследования. В документах техсекретариата Оргбюро ЦК мы найдем таблицы транспортов с продовольственными грузами, состоящими в плане перевозок и не отгруженными до 1 января 1942 г. из-за неподачи подвижного состава. Всего к указанной дате не дошло до адресатов 3354 вагона, из них до Ленинградского фронта — 387 вагонов (в т. ч. 238 с крупой и 149 с разным продовольствием), до Карельского — 433, а более других пострадал Западный фронт — 1055 вагонов (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 125. Л. 39).

Как явствует из документов, нормы снабжения были выработаны в городе, а не спущены сверху. Об этом прямо говорится в шифровке Микояна Жданову от 10 января 1942 г., в которой Микоян пишет о том, что считает «приемлемыми» «нормы снабжения продовольствием рабочих и войск», намеченные в телеграмме Жданова. В этой же шифровке Микоян пресекает попытку Жданова «восстановить старый порядок отпуска столовым оборонных предприятий вне карточек». «В столовых полностью должны за­считываться за счет карточек хлеб и мясо, а крупа в половинном размере» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 167. Д. 61. Л. 21). Жданов, очевидно, пытался таким образом добавить к рациону рабочих оборонных заводов питание через столовые сверх карточек. Следов других подобных попыток нам обнаружить не удалось.

Об организационных проблемах на Ладоге со стороны города свидетельствует еще одно письмо Микояна Жданову, от 30 июня 1942 г., копию которого накануне он направляет для сведения Молотову, Маленкову и Берии. В этом письме он анализирует ситуацию с перевозками продовольствия через Ладожское озеро и его разгрузкой, которая ухудшается: простаивают неразгруженными баржи на западном берегу, в результате чего на восточном скапливаются грузы для Ленинграда. Микоян предупреждает Жданова, что
«с погрузкой по июльскому плану приступим, когда наметится серьезный перелом в погрузках по Ладоге» (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 688. Л. 84).

«Настроение у нас хорошее, самое тревожное — это то, что голодно», — написал Жданов Сталину 5 декабря 1941 г. (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 730. Л. 195). Насколько в действительности было голодно представителям партноменклатуры в городе, население которого массово от голода умирало, этот вопрос традиционно вызывает повышенное внимание. Среди документов РГАСПИ нам не удалось обнаружить тех, которые проливали бы свет на этот вопрос. Рискну, однако, высказать крамольную для многих мысль о том, что этот вопрос не следует относить к числу главных. Управляющий и управляемый нигде и никогда в истории не обеспечивались продуктами питания и другими материальными благами одинаково. Трудно было бы ожидать этого в ситуации блокированного города, как и в других кризисных ситуациях. Проблема ленинградской (как и всей советской) элиты в том, что она принадлежала к классу управляющих, не перестававшему прокламировать принцип справедливости в распределении. Причем этот принцип бытовал в широких массах и культивировался в самом упрощенном исполнении — именно как необходимая во всем уравнительность. И происходило это во многом благодаря тому примитивному уровню дискурса о социализме, который был выстроен самими большевиками. В нашем стремлении непременно уличить руководство города в лучшем самообеспечении и потреблении (которое должно было иметь место по определению) наличествуют, кажется, рудименты советского сознания с его псевдосоциалистическими представлениями об идеальном общественном устройстве, которое не состоялось, да и не могло состояться. Другое дело, что помимо этих соображений важно было бы понять, насколько верхний слой ленинградской элиты был готов к самоограничению, какова была конкретно диспропорция в потреблении управляющих и управляемых.

Анализируя документы, освещающие тему снабжения города в период его блокады, не следует, однако, абстрагироваться от общего контекста. Необходимо помнить, что проблемы со снабжением, в том числе продовольствием, испытывает не только Ленинград. Даже действующая армия в этот период находится в крайне стесненном положении, и не только на ленин­градском направлении. В первых числах января 1942 г. Главное интендант­ское управление Красной армии в экстренном порядке решает вопрос об обеспечении продовольствием войсковых частей и госпиталей, расположенных в Кировской области, оставшихся без нарядов на муку, крупу, овес, сено. Аналогичным образом в том же январе 1942-го складывается ситуация с обеспечением продовольствием и фуражом Карельского фронта (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 121. Д. 141. Л. 7—11). Как следует из переписки, железные дороги не справляются с объемом перевозок.

В феврале 1942 г. военный комиссар интендантского управления Калининского фронта Федотов обращается к секретарю ЦК А. А. Андрееву с сообщением о «крайне тяжелом положении в отношении продовольственного снабжения» войск фронта в связи с тем, что фронтом не получено продфуража за декабрь 1941 г. и январь 1942 г. «Кроме того, в состав фронта влились 3-я и 4-я Армии, на которые своевременно не было выделено нарядов на продовольствие. Согласно политдонесений комиссаров частей имеются случаи смерти от истощения. Ряд войсковых частей стрелковых, авиационных и т. д. не производит боевых операций ввиду отсутствия продовольствия, боеприпасов и горючего» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 12. Д. 141. Л. 37—38). В том же феврале — 18-го числа — Маленков направляет с пометкой «Срочно» Микояну, Щаденко и Хрулеву полученное от секретаря ЦК КП(б) Эстонии Н. Каротамма донесение. Оно содержит аналогичную жалобу на состояние дел с питанием недавно сформированных эстонских дивизий (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 12. Д. 141. Л. 41). «Люди сильно истощены, <…> кормить нечем. Просим срочно выручить; питание ненормально плохое, нет овощей, крупы. Перебои мукой, хлебом. Без всяких запасов…» — вот цитаты из телеграмм, полученных Каротаммом из частей, которые он приложил к письму в адрес Маленкова. И это притом, что формирование национальных частей для Сталина — действительно «большой политический вопрос».

* * *

Шок от поражений 1941-го постепенно преодолевался. Армию и страну удалось удержать на пороге катастрофы. Усилиями и Большой земли, и тех, кто оказался от нее отрезанным.

Вообще кажется более предпочтительным, между прочим, говорить именно об обороне, а не о блокаде Ленинграда. Город не был пассивным объектом внешнего воздействия, он был действующим лицом, субъектом, он активно сопротивлялся этому разрушающему внешнему воздействию и в конечном итоге выстоял. Город не просто выживал, хотя и это само по себе в сложившихся условиях — подвиг. Город сражался, город продолжал обеспечивать гигантский объем производственных, строительных, научно-исследовательских работ. Причем не только для собственных нужд. Военная продукция ленинградских заводов уходила на Большую землю. В самый сложный — начальный — момент организации обороны Москвы Жуков, только что переброшенный из Ленинграда, пишет личное письмо Жданову и просит переслать ему «дугласом» несколько десятков минометов, которых у него нет. 9 декабря 1941 г. с похожим поручением, ссылаясь на Сталина, обращается к Кузнецову Маленков: «Нам очень нужны полковые пушки, 120 мм минометы и 82 мм минометы <…>. Нам нужны конечно и 50 мм минометы…» (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 492. Л. 94).

На Ладоге проводились огромные по своим объемам земработы в портах, сооружались новые пирсы, осуществлялось строительство судов, была принята и реализовывалась программа нового судостроения и ремонта кораблей для КБФ. В городе разрабатываются «системы активной радиоинтервенции», именно в Ленинграде в период блокады создаются отечественные армейские радиостанции и налаживается их серийное производство, здесь же появляются самолетные радиолокаторы и авиасистемы телевизионной разведки и наведения на цель. Институт вакцин и сывороток в марте 1942-го становится производителем «противодезинтерийного бактериофага» для всей страны. Ленинградские инженеры, готовясь к новой блокадной зиме 1942—1943 гг., разработали уникальный проект строительства двух веток железной дороги, предполагая использовать искусственное намораживание льда. Весной—летом 1942 г. всего за полтора месяца был построен самый длинный на тот момент трубопровод по дну Ладожского озера (общая протяженность 33 км, из них 21 — по дну озера). Таким образом, было реализовано постановление Государственного комитета обороны (ГКО) от 25 апреля. Это позволило обеспечить город светлыми нефтепродуктами (авиабензин, керосин, автобензин) и высвободить озерный тоннаж для перевозок продовольствия, боеприпасов и проч. (РГАСПИ. Ф. 84. Оп. 1. Д. 92. Л. 89). Успешное функционирование «ледяной дороги», больше известной нам как Дорога жизни, грузоперевозки в период летней навигации, строительство уникального трубопровода, успешные мероприятия по обороне коммуникаций дали вполне законные основания авторам аналитической записки, подготовленной на имя Жданова весной 1945 г., констатировать: «Борьба блокированного города за коммуникацию <…> увенчалась полным успехом».

К сожалению, записка эта (не прочитанная, кстати, никем, кроме автора этой статьи), вполне содержательная и информативная, принадлежит к числу тех документов, которые создавали канон описания событий Великой Отечественной войны в советской историографии и пропаганде, подход, который не изжит до сих пор, несмотря на его очевидную уязвимость. Насквозь проникнутая оправданным, подчеркнем, победным пафосом своих авторов, внесших вклад в копилку общей победы, она абсолютно игнорирует вопрос потерь — материальных и людских, обходит стороной анализ допущенных просчетов, которых как будто и не было вообще.

Перечень всего того, что было сделано для обороны города, можно длить долго (и это дело следующего этапа работы), но завершить его следует констатацией: Ленинград был сражавшимся, а не умиравшим городом. Это был не концлагерь, но осажденная крепость. Население Ленинграда — и гражданское и военное — выстояло и победило, несмотря на все обстоятельства, поражения и неудачи начального периода Великой Отечественной войны. Какие именно факторы определили происшедший перелом, удержали страну на пороге катастрофы и привели к победе — это та благодарная задача инструментализации исторического опыта, которую цитированный в начале этой статьи Ключевский столетие назад уже сформулировал, пусть и в несколько поэтизированной форме: «Если история и способна чему-нибудь научить, то это осознанию себя самих, ясному взгляду на настоящее».