ВОЙНА И ВРЕМЯ

Вера фон Ренненкампф

Из воспоминаний
о Первой мировой войне

Первая мировая война — одно из наиболее значимых исторических событий начала XX в. — оставила глубокий след в памяти современников. Невиданная ранее широта военного конфликта, принесшего с собой не только уничтожение огромного числа людей, но и гибель целых империй, а с ней и конец привычного уклада жизни, поражала воображение своей роковой предопределенностью, чрезмерной жестокостью и эсхатологичностью.

«Мне думается, что это — только преддверие того ада, в который скоро превратится весь мир. Ужасы бесчисленных убийств во всей Европе, страшное неминуемое разорение ее должны перевернуть и преобразить жизненный и социальный строй всего земного шара. Затаив дыхание, глядишь на это великое и чудовищное событие и не можешь объять его непомерного значения и высокой тайны. Господи, воля Твоя!» — записал в самом начале войны в своем дневнике искусствовед Н. Н. Врангель, пополнивший в 1915 году число ее жертв.¹

Стремление постичь «высокую тайну», понять смысл и значимость Великой, как ее называли современники, войны вместе с желанием оставить потомкам достоверное свидетельство о пережитых трагических событиях побуждали их заняться воспоминаниями. Мемуарная литература о войне состоит главным образом из воспоминаний военных, политиков, дипломатов, представителей высшей бюрократии. Воспоминания о Первой мировой женщин — сестер милосердия и тех, кто трудился в тылу, жен военных и просто современниц, — по понятным причинам встречаются значительно реже и потому представляют особый интерес.

К числу таких мемуаров относятся воспоминания супруги героя Русско-япон­ской и Первой мировой войн генерала Павла Карловича фон Ренненкампфа² — Веры Николаевны фон Ренненкампф. По счастливой случайности они были обнаружены в одном из парижских архивов, куда рукопись передал зять П. К. Ренненкампфа — известный французский историк-наполеоновед Ж. Саван. Эти мемуары ранее не публиковались и до сих пор остаются неизвестными ни историкам, ни широкому читателю.

По своему рождению Вера Николаевна принадлежала к военной среде: она появилась на свет в 1877 году в семье полковника Николая Леонутова. Выпавшая ей на долю судьба, как и судьба многих ее современниц, оказалась весьма непростой, а порой и трагичной. Первый недолгий брак Веры Николаевны с банкиром Георгием Крассаном закончился ранней смертью мужа. В смуте революции и Гражданской войны она потеряла дочь от первого брака и второго мужа — генерала Ренненкампфа, казненного большевиками в 1918 году. С дочерью от второго брака Татьяной Вера Николаевна бежала в Константинополь, затем переехала в Париж. Там в 1969 году и закончилась ее полная лишений жизнь.

Воспоминания Вера Николаевна писала в 1930-х годах во Франции. Особая роль в их появлении принадлежит ученому эксперту Русского заграничного исторического архива при Министерстве иностранных дел Чехословацкой Республики генералу В. В. Чернавину. В поисках материалов о Первой мировой войне он обратился к Вере Николаевне в 1930 году с просьбой сообщить, имеются ли у нее какие-либо документы, связанные с военной деятельностью мужа. Между ними сразу же завязалась оживленная переписка, которую в конце 1938 года прервали политические события. Затронутые в письмах Чернавина вопросы, связанные с различными обстоятельствами служебной карьеры и биографии Ренненкампфа, и подтолкнули Веру Николаевну к тому, чтобы заняться собственными воспоминаниями.

Будучи женой командующего Виленским военным округом, Вера Николаевна являлась попечительницей и членом правления местного отделения общества Красного Креста и с началом Первой мировой войны активно участвовала в организации помощи раненым, в создании госпиталей и обеспечении их сестрами милосердия. В воспоминаниях она подробно пишет и о том, что ей самой удалось сделать на этом поприще: о том, как она основала Комитет помощи семьям призванных в армию запасных нижних чинов, мастерские по пошиву белья для фронта, как принимала участие в формировании летучего автомобильного отряда Евангелического общества Красного Креста, вывозившего раненых с поля боя.

Пишет Вера Николаевна, разумеется, и о своем муже — личности замечательной, яркой, в особенности популярной в эпоху Русско-японской и Первой мировой войн. В публикуемом отрывке из ее воспоминаний речь идет о Восточно-Прусской операции, закончившейся по вине высшего командования и в первую очередь Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича неудачей. Однако ответственность за провал этой операции была целиком возложена на П. К. Ренненкампфа.³

Его отстранили от командования 1-й армией, и в отношении него началось следствие под руководством генерала П. П. фон Баранова. Не выявив никаких признаков нелояльности и тем более государственной измены со стороны Ренненкампфа, оно было прекращено после его отставки в 1915 году. Однако реабилитации генерала не последовало, и до самой смерти над ним тяготело обвинение в предательстве и измене, причинявшее ему, по свидетельству супруги, глубокие нравственные страдания. В связи с этим одной из причин написать воспоминания стало желание Веры Николаевны посмертно реабилитировать своего мужа. Другой, не менее, а может быть, и более веской, причиной послужило ее намерение оставить их дочери в память об отце.

Ниже впервые публикуется отрывок из воспоминаний Веры Николаевны фон Ренненкампф, посвященный Первой мировой войне. В публикации сохранены характерные для эпохи и автора особенности написания имен собственных, а также авторское написание заглавных букв в отдельных словах. Целиком опубликовать воспоминания Веры Николаевны предполагается в издательстве «Посев».

Наталия Андреева

¹ Врангель Н. Н. Дни скорби. Дневник 1914—1915 гг. СПб., 2001. С. 40.

² Павел (Пауль Георг) Карлович Эдлер фон Ренненкампф (1854—1918), генерал от кавалерии (1910), генерал-адъютант (1912). Участвовал в подавлении Боксерского восстания в Китае (1900—1901), в Русско-японской (1904—1905) и Первой мировой войнах. Командующий войсками Виленского военного округа (1913—1914), командующий 1-й армией (август—ноябрь 1914). Отчислен от командования армией и назначен в распоряжение военного министра (ноябрь 1914), с 1915 г. в отставке. Расстрелян в 1918 г.
в Таганроге по приказу главковерха Южного фронта В. А. Антонова-Овсеенко.

³ См., например: Головин Н. Н. Из истории кампании 1914 года на русском фронте. Прага, 1925. С. 172; Деникин А. И. Путь русского офицера. М., 1991. С. 252—253; Андоленко С. П. Восточно-Прусская операция 1914 г. // Возрождение. 1964. № 153. С. 79—86.

* * *

<…> При Красном Кресте в Вильно была Община сестер милосердия и школа. Она готовила сестер милосердия и сиделок. Сестры обслуживали военный госпиталь, который помещался визави общины, что было для них очень удобно. Госпиталь был огромный и во время войны вмещал до трех тысяч больных и раненых. Правда, кроме главного здания лазарета во дворе были устроены деревянные бараки и в большом саду госпиталя раскинуты палатки.

При Общине Красного Креста действовала пресимпатичная больничка для детей, больных туберкулезом костей. Она находилась в очень красивой местности — в сосновом лесу на берегу реки Вилии. Там был здоровый чистый воздух, а само здание — игрушечка, светлое и чистое, выкрашенное внутри в белый и голубой цвет. Ухаживали за детьми идеально, думаю, они и дома не видели того уюта, заботы и ласки, которые их здесь окружали. Я сама очень любила это учреждение и в особенности посещать там детей. Эта больничка находилась в двух шагах от Общины сестер милосердия.

Приходилось немало работать, чтобы достать средства и для этого дела. Хотя петербургский Красный Крест давал деньги для своего отделения, но их не хватало, и хотелось улучшить быт сестер милосердия. С этой целью устраивались вечера, спектакли, лотереи, кружечный сбор по городу и тому подобное. Зимой лотереи проходили в военном собрании, а летом — в Ботаническом городском саду. Вещи жертвовали не только отдельные лица, но и магазины, кроме того, мы всегда получали два прекрасных подарка от Императрицы Александры Феодоровны и Государыни Императрицы Марии Феодоровны. Они украшали лотерею, привлекали массу публики, чтобы выиграть Царские призы; билеты брались наперебой.

Обе Государыни обыкновенно жертвовали роскошные вазы или большие фарфоровые группы царских заводов. На последнюю лотерею Государыня Императрица Александра Феодоровна прислала громадную, чудную опаловую вазу, а Государыня Императрица Мария Феодоровна — большую фарфоровую группу в красках, изображавшую Ахтырского гусара на серой в яблоках лошади. У тех, кто выигрывал эти прекрасные вещи, радости не было предела. Как жаль, что война с ее последствиями поглотила столько полезных, хорошо поставленных учреждений и обществ. Все погибло надолго, если не навсегда…

Красный Крест доставлял немного забот и хлопот, так как главное общество Красного Креста вообще было богато. Да и отделение его в Вильно было поставлено, как я уже говорила, прекрасно благодаря заботам четы Огонь-Догановских.¹ С началом войны генерал Огонь-Догановский оставил попечение о Красном Кресте и, как начальник артиллерии округа, отправился на театр военных действий. Для меня это было очень тяжело — все наши помощники, секретари и казначеи находились на действительной службе и ушли на фронт. Я осталась совершенно одна, вся работа легла на меня. В такой спешке было трудно найти им замену, надо было познакомиться с новыми лицами и с новым ответственным делом.

Приходилось формировать отряды сестер для госпиталей, находившихся вблизи театра военных действий. К тому же прибывали большие партии больных и раненых. Надо было работать на питательных пунктах, на вокзале, куда направляли с поездов голодных раненых, и отправлять на фронт целые транспорты белья, а их упаковка занимала много времени. Помимо этого следовало принимать разные пожертвования — бельем, медикаментами, перевязочными средствами и деньгами.

Мне много помогали дамы ушедших на войну военных и отставные генералы, например у нас работал отставной судейский генерал Иван Жиркевич.² Большое ему спасибо за неутомимую работу и прекрасное отношение к делу. Жена генерала Заверняева³ никогда не отказывалась сопровождать меня, помогала посещать раненых и ревизовать работу сестер милосердия в госпиталях. Много помогала вдова генерала Арбузова⁴, которая с редким умением и неутомимостью упаковывала белье для раненых к отправке на фронт. Мы всегда знали, что у нас осталось после последней отправки, что в каком ящике и прочее. Она была удивительно аккуратной и умелой и все делала быстро.

Сестры наши работали самоотверженно, и за все время мы с Madame Заверняевой нашли только одну неисправность. Глубокой ночью мы подъ­ехали к военному госпиталю на автомобиле и тихо пошли по палатам, чтобы видеть ночную работу сестер. Все сестры бодрствовали и смотрели за больными.

Войдя в одну из палат, мы сразу увидели раненого немца. Он метался в бреду, без конца говорил и сорвал повязку с раненой ноги. Сестра дремала, не слышала ни нас, ни бредившего немца. Я подошла к ней и окликнула. Сделала замечание, что ночная сиделка должна бодрствовать ночью, а спать днем. Сказала, что если ей доверены человеческие жизни, а она манкирует своими святыми обязанностями, то недостойна своего звания. Сестра была очень взволнована и расстроена. Она обещала, что такое никогда больше не повторится и начала поспешно накладывать больному новую повязку.

Пошли дальше. Нас остановил больной офицер-немец. Он просил мадеры, так как был ранен в ногу и ему это было необходимо. Я ответила, что он получает в лазарете то, что полагается нашим раненым офицерам и исключений для него не будет. Пообещала спросить у врача, и если его просьба исполнима и требование законно, то он получит мадеру. Если же врач решит, что этого не нужно, то пусть не гневается — исключений не будет. Конечно, немец-офицер не знал, с кем он говорил. Может быть, полагал, что с какой-нибудь патронессой госпиталя. Я и не хотела, чтобы он знал, кто я. Ему, наверное, не особенно приятно было бы встретиться не только с генералом Ренненкампфом, но и с его женой.

Было много офицеров, которые могли ходить. Они заходили ко мне в комитет, в дом командующего войсками, чтобы получить белье. Отказа никогда не было, оделяли чем могли.

Однажды ко мне приехал доктор Ренненкампф⁵ из петербургского Евангелического общества. Он предложил сформировать и отправить в Первую армию летучий автомобильный отряд Красного Креста для оказания помощи раненым сразу же после боя. Я слышала, что можно многим раненым спасти жизнь, если, вовремя наложив повязку, не дать им потерять много крови; наконец, если вовремя напоить их горячим и согреть. Потеря крови вызывает охлаждение организма, и случалось, что при умеренно холодной погоде раненые окоченевали.

Я ухватилась за эту мысль. Договорились, что я найду автомобили, не подходившие для военных целей, а возглавлявшееся доктором Ренненкампфом Евангелическое общество Красного Креста за свой счет оборудует их и приспособит для отряда. Сам отряд также будет содержать Евангелический Красный Крест. Это общество и доктор требовали, чтобы отряд непременно носил мое имя. В противном случае они отказывались что-либо делать. Я же не хотела шумихи и рекламы. Дело полезное, хорошее, святое, в конце концов, я уступила и согласилась. Наконец все было сделано — автомобили доставили, доктор Ренненкампф их осмотрел. Он и возглавил эту общину. Сестер милосердия этого отряда я сама проводила на вокзал. Снабдила их на дорогу конфетами, чтобы хоть немного скрасить им путь.

Таким образом был создан целый летучий отряд Евангелического общества без затрат главного общества Красного Креста. В него входили автомобиль-кухня, перевязочный и перевозочные автомобили, доставлявшие раненых с поля сражения в ближайшие лазареты. Немало жизней спасла эта затея. Честь и хвала доктору и сестрам, иной раз самоотверженно работавшим под огнем.

Сестра Государыни — великая княгиня Елизавета Феодоровна⁶ видела работу этого летучего отряда на позициях и восхитилась ею. Она узнала, чей это отряд, и представила меня к награде. Я получила золотую медаль на Анненской ленте, когда Первой армией командовал генерал Литвинов.⁷ Моего мужа при армии уже не было, но отряд остался и спас многие жизни. Другие летучие отряды Красного Креста были сформированы по его образцу и принесли немало облегчений несчастным страдальцам за Родину.

Теперь хочу сказать несколько слов об организованном мною комитете помощи женам, вдовам и детям запасных нижних чинов, мобилизованных в действующую армию. Как-то рано утром, когда все еще в доме спали (дело было в начале войны), меня разбудили доносившиеся со двора движение и говор. Позвонив прислуге, я узнала в чем дело. Быстро оделась и вышла на балкон.

Оказалось, что у нас во дворе собрались жены запасных, чтобы просить у меня помощи. Все они остались с детьми без работы и без средств. Их мужья — большей частью простые рабочие — зарабатывали мало, и на черный день ничего не было отложено. Меня тронули та непосредственность и простота, с которой они ко мне обратились, будучи уверены в моих силах помочь им. Я сказала, что мне тяжело и неудобно сразу говорить со всеми. Их много, и все они говорят вместе. Будет лучше, если они выбирут трех-четырех умных и толковых женщин. С ними я и потолкую о том, что делать, в чем у них нужда и как им помочь.

Сказано — сделано. Все остались довольны моим решением. Выборов не пришлось долго ждать. Женщины робко вошли ко мне, и я усадила их в своем кабинете. Они мне сказали: «Твой муж, генеральша, забрал наших мужей-кормильцев на войну, а ты уж, родная, позаботься о нас и наших детках. Твое дело благородное, и ты умнее нас, да и работать мы горазды. От работы не бегаем». Я им ответила, что они правильно говорят. Мой генерал забрал их мужей по приказу Царя, да и сам ушел с ними, а что мне помочь им с Божьей помощью надо — это я и сама вижу. Просила сказать, в чем у них была спешная нужда, и составить списки тех, кто нуждается, сообщить, сколько у кого детей и какого возраста. Сказала, чтобы через три дня снова зашли, а я тем временем подумаю, посоветуюсь с умными людьми, со своими помощниками и помощницами, как всем помочь.

Они начали шептаться между собою, я спросила, в чем дело. Оказалось, что они в смущении, так как многие из них староверки и у них нет церковного брака, как у православных. Они беспокоились не буду ли я «гнушаться» (их подлинное выражение), узнав об этом. Я их успокоила, сказав, что у каждого свой закон и их брак для меня также брак, а их дети законные и что всем будет равная помощь. Они поблагодарили меня. Сказали, что у них острая нужда в дровах. Наступают холода, а топить нечем. Нет теплой одежды, нет денег кормить детей. Одним словом, помощь нужна большая и не единовременная, а постоянная. Я им ответила, что Бог поможет нам во всем, так как это дело хорошее, Божие. Раз они не прочь работать, то все будет хорошо, будут и дрова и хлеб.

Итак, я с ними попрощалась. Они стали извиняться за беспокойство. Я обошлась с ними как можно ласковее, объяснив, что нет никакого беспокойства. В такое трудное время все должны работать для Родины, и грех не помочь тем, кто нуждается в нашей помощи. Будем все вместе работать, тогда все будет хорошо. По лицам баб было видно, что они не только довольны, но успокоены и вполне доверяют моим словам.

Оставшись одна, я долго думала об этих семьях и о том, как им помочь. Решила, что временная денежная помощь им была бы ни к чему. Их много, и сколько бы ни жертвовало наше общество, оно не сможет содержать всех. Значит, нужна какая-нибудь постоянная работа, но пока надо быстро помочь.

Села и написала чувствительную статью в местную газету «Виленский вестник». В ней просила патриотов — владельцев дровяных складов помочь нуждающимся несчастным женам запасных и прислать дров кто сколько может ко мне, на наш большой двор. Статейка имела блестящий результат. Спустя день-два весь наш двор и даже подъезд к дому были в полном смысле завалены дровами. Хорошо, что мы жили в тупике и можно было так сделать. Ночью приставленные к парадной двери часовые невольно охраняли и эти дрова.

Господь помог мне, послал в мой комитет двух особенно ценных и дельных помощников — двух священников — отца Александра Соболева и отца Петра. Его фамилию, к моему сожалению, я никак не могу вспомнить. Такая досада! Это были честнейшие, добрейшие, сердечные люди! Работали оба не покладая рук, без устали, очень успешно и умно! Пусть Господь воздаст им за это святое дело сторицей. Оба имели приходы на окраинах города, там, где ютится беднота, и многих из тех, кто нуждался в помощи нашего комитета, знали в лицо.

Мы решили взять у интендантов большой подряд на пошив солдатского белья и белья для госпиталей. Работа простая, незатейливая, и каждая женщина — жена запасного сумеет сшить такое белье. Оно шьется быстро, и этим можно много заработать. Вполне достаточно, чтобы прокормить себя и детей. Радости моей не было границ! Господь помог! Как приятно работать, имея результат, и какой результат!

Вскоре в газете появилось еще одно наше объявление. Мы просили у владельцев магазинов материал на белье и одежду для семей запасных, ушедших проливать свою кровь за нашу безопасность. Результат был не меньший, чем в первом случае. Мою огромную гостиную просто завалили необходимым материалом, и она напоминала мануфактурный магазин.

Оба священника — мои помощники раздали и дрова, за которыми по спискам приезжали бабы на санках, и материал. Помогавшие мне дамы заботливо разрезали его для нуждающихся на куски. Радости у бедняков не было конца. Получив быструю и обильную помощь, жены запасных воочию убедились, что о них заботятся и их жалеют. С этим огромным делом я никогда бы одна не справилась.

Наконец от интендантов мы получили заказ на белье. По правде говоря, помогло то обстоятельство, что я была женой командующего армией. Одного из священников отрядили в Варшаву для большой закупки ниток, тесьмы, пуговиц, т<о> е<сть> приклада для белья. На фабрике все продавалось несравненно дешевле, да и нам сделали большую скидку, так как знали цель покупки. Виленский магазин «Зингер»⁸ дал напрокат бесплатно много машинок для организации мастерских. Работницы, имевшие машинку, могли брать работу на дом, те же, у кого ее не было, работали в мастерской. Многие частные лица также дали свои машинки для наших мастерских.

И вот работа закипела. Дамы кроили и давали шить уже скроенное, так как белье надо было сдавать по известной форме. Трудно вспомнить, какое огромное количество белья вышло из наших мастерских. Кто работал, тот был сыт. Все работавшие в мастерских имели особый входной билет, чтобы не было никаких злоупотреблений. Те, кто брал белье на дом целыми партиями, оставляли нам в залог свой паспорт. Это была единственная гарантия, что белье нам возвратят готовым. Не было ни одного случая пропажи белья, и это приятно вспомнить.

Мастерскими заведовали оба названных выше священника. Они же нашли помещение для мастерских в пустовавшем здании депо железной дороги. Оно было светлым, удобным, большим и, главное, недалеко от окраины, поэтому работницы тратили немного времени, чтобы посетить его или получить там работу. Дорога бесплатно дала нам это помещение.

Работа шла очень быстро, ежедневно шились целые груды белья. Правда, работающих была уйма. Работали до последней возможности, пока не пришлось покинуть город. Прощание мое с комитетом и с женами запасных было трогательным и сердечным. Все мы плакали. Мне поднесли чудный образ Христа Спасителя византийского стиля. Где теперь этот образ?! К сожалению, все погибло. Все пришлось оставить и бежать из России, спасая свою жизнь. От нашей семьи осталась только половина — я и моя младшая дочь.⁹ Это все, что сохранилось от прежней жизни. <…>

Хочу рассказать о манифестации, устроенной жителями Вильно в самом начале войны после победоносного вступления наших войск в пределы Германии. Первый взятый у немцев пулемет дня три стоял на балконе нашего дома, на видном месте. Потом его как первый трофей увезли к великому князю Николаю Николаевичу.¹⁰

После ухода генерала во главе Первой армии на фронт наша семья зажила тихой и спокойной жизнью. Не было никаких приемов, никаких визитов — только работа для фронта, лазарета и для семей мобилизованных запасных, которым необходимо было помогать. Рано ложились, рано вставали — дабы работа не терпела урона; все время, весь день были распланированы строго по часам.

Война была в самом разгаре. Было много страданий, торжественное настроение, страх за Родину и за близких и постоянная молитва за них. Пришла весть о взятии Гумбиннена¹¹  — весь город торжествовал и ожидал еще больших побед над врагом.

Вечером мы все собрались к обеду в столовой, но, услышав необычный шум и пение толпы, вышли на балкон. Перед нами предстала удивительная картина: возле нашего дома-дворца стояла огромная толпа. Впереди несли портрет Государя, национальные флаги, горящие факелы и пели гимн «Боже, Царя храни!». Я сейчас же велела зажечь электрические вензеля Государя императора и Государыни императрицы с коронами, находившиеся на фасаде дома. Они сразу вспыхнули, стало красиво и торжественно — соответственно случаю.

Толпа кричала: «Ура Государю Императору! Ура генералу Ренненкампфу!» Энтузиазм и народный патриотизм всецело завладели мной. Я не выдержала и крикнула: «Ура нашему серому герою, герою-солдату!» Волнение мое было велико, слезы стояли на глазах, и я вся дрожала. Я знала от мужа, что наш русский солдат — беззаветный герой и страдалец. Он безропотно, мужественно несет на себе всю тяжесть войны, и его часто обходят наградами, которые в большинстве случаев получают только его начальники.

По меньшей мере полчаса толпа не уходила от нашего дома, пела и любовалась взятым у немцев пулеметом.

Скажу несколько слов о приезде Государя в Вильно. После взятия Первой армией Гумбиннена наш город посетил Государь император. Он приехал с небольшой свитой — всего человек десять, в том числе генерал Орлов, Владимир Александрович и Сухомлинов.¹²

Губернатор Веревкин сообщил мне по телефону о том, что приезжает Государь. Прямо с вокзала он прибудет в собор, где архиерей Тихон совершит молебен.¹³ Часов в десять утра, одетые в белые костюмы, мы вместе с маленькой дочерью Татьяной — крестницей Государыни императрицы Александры Феодоровны, отправились в собор на своем автомобиле. Дочь моя горела желанием поскорей увидеть Царя, которого она еще ни разу не видела.

Все места в церкви были строго распределены, особое лицо указывало, кому где стоять; наше место оказалось сразу же за Государем. Повсюду была масса полиции и охраны, в самом же cоборе находилось не так много людей. Это объяснялось тем, что многие, да почти все, ушли на войну как кадровые военные или как призывные. Вокруг церкви собралась тысячная толпа, все хотели видеть обожаемого Монарха. По собору пробежал шепот: «Государь приехал...»

Все как-то подтянулись, а духовенство, как и следовало по чину, во главе с архиереем Тихоном (впоследствии митрополитом) двинулось Государю навстречу. Бодро, скорыми шагами Царь вошел в храм и встал перед нами на приготовленный ковер, от чего моя Татьяна пришла в восторг и просто впилась в Государя глазами. Она очень волновалась, и я не узнавала свою дочь, всегда такую храбрую.

Краткий молебен и служба кончились. Царь круто повернулся и подошел прямо ко мне. Протянув руку, поздоровался со мной и сказал с чувством, что мой супруг так много сделал — взял Гумбиннен и он даже не знает, чем его наградить и отблагодарить за эту победу.

Я не ожидала таких слов от Императора. Ответила ему, что генерал Ренненкампф воюет не ради своей славы и наград. Он готов свою жизнь отдать для славы России, любит отечество и сознает свой долг перед ним. Государь приласкал мою маленькую дочь, погладил ее по щечке и сказал, что ему известно о ее любви к наследнику. Он знал это от моего мужа, и как-то перед войной Наследник-Цесаревич прислал нашей дочери свою фотографию. Татьяна моя вспыхнула, потерялась первый раз в жизни и не нашлась, что ответить Государю, а ведь всегда была бойкой и смелой. Объясняю это тем большим престижем, которым пользовался Царь в нашей семье. Дочь просто не посмела ответить Государю, чувствуя себя маленькой девочкой.

Затем Государь объезжал госпитали. Я знала расписание посещений и поспешила в самый большой — военный госпиталь на Антоколе. Он вмещал в себя три тысячи раненых, и в нем работали сестры милосердия из моей общины, а также военные дамы. Государь посетил его, и я имела возможность представить ему всех моих дам, в том числе жену генерала Епанчина.¹⁴ Государь поздоровался с каждой из них и поразил нас своей любезностью и удивительной памятью. Здороваясь с дамами, он называл должности, в которых состояли их мужья. Madame Епанчиной он даже перечислил, когда и чем командовал ее супруг.

Царь был необычайно ласков с ранеными и умирающими. Многих тяжелораненых он наградил Георгиевскими крестами. Какая это была радость и счастье для солдатиков! Никогда не забуду, как Государь подошел к одному умирающему. Он уже терял сознание, но, как только Государь положил Георгиевский крест ему на грудь, умирающий на несколько мгновений пришел в себя и радость светилась в его прояснившихся глазах. Через пять минут его уже не было в живых. Да, велико было обаяние Государя!

Через несколько часов он покидал Вильно. Все собрались на вокзале провожать Государя, в том числе и я и дамы в форме сестер милосердия. Появился Государь со своей свитой. Поклонился всем общим поклоном. Взгляд его упал на меня. Он быстро подошел и попрощался, пожав руку только мне одной.

Случайно я поймала полный ненависти взгляд генерала Сухомлинова и поняла, что его ненависть к моему мужу перешла и на меня. За что? Мы даже не были знакомы, и, встречаясь с ним где-нибудь в Петербурге, например в театрах и на концертах, я видела его только издали. Люди, хорошо знавшие Сухомлинова, говорили мне, что он ненавидел моего мужа «за все»: за то, что тот имел два Георгиевских креста, а он — только один, за то, что Ренненкампф раньше него был зачислен в генерал-адъютанты к Государю
и, наконец, за Гумбиннен. Нечего сказать, патриот!

Я так рада, что мой муж никогда никому не завидовал, не льстил, не был злопамятен и прощал всем, всем своим врагам. Генерал П. К. Ренненкампф всей душой любил Родину, был большим патриотом, и его радовала доблесть каждого сына Родины, т<ак> к<ак> она вела к величию России. Он очень скорбел о том, что лишь немногие действительно ратовали о победе, большинство же думало только о наградах и о том, как бы подставить другому ножку, чтобы тот не отличился и не перехватил бы очередную награду. У нас не было бы стольких неудач в этой последней, Великой войне, если бы не зависть и не интриги в высшем командном составе. <…>

Следует сказать несколько слов о госпиталях. С самого начала войны они были заполнены ранеными, и нашими и германцами. Наш постоянный госпиталь в Вильно на Антоколе вмещал до трех тысяч человек. В его саду устроили дополнительные деревянные бараки и разбили палатки, чтобы принять еще раненых. Уход и лечение там были идеальными, доктора — опытными и знающими, питание очень хорошим.¹⁵

С дочерью или со своими дамами-помощницами я часто посещала этот госпиталь, т<ак> к<ак> его обслуживали сестры моей общины Красного Креста. Я не делала никакого различия между страдающими своими — русскими или врагами — немцами. Раненый пленный уже не враг, а просто — несчастный страдалец. К немцам была приставлена сестра, которая отлично говорила по-немецки, — дочь генерала Чагина — удивительная девушка, умница и сердечный человек в полном смысле слова.¹⁶

Обычно я раздавала раненым шоколад и папиросы (папиросы были подарком от моего мужа), также он велел давать слабым для подкрепления хорошее старое вино. Я привозила его и оставляла смотрителю госпиталя, а он давал вино только по распоряжению доктора.

Сколько терпеливых страдальцев мне пришлось видеть! Да, наш русский народ ради своей дорогой Родины умел безропотно идти в бой, часто неравный, умел смиренно умирать и страдать без стона и ропота. Слава нашему серому герою — мученику солдату! Наши раненые офицеры, без всякого сомнения, находились на высоте положения, и никаких жалоб от них не было слышно. Часто я спрашивала: не хотят ли они чего-нибудь или может быть чем-то недовольны? Они же никогда не жаловались, всегда говорили, что все хорошо, всем довольны, только быстрее бы выздороветь и снова на фронт. Были большой энтузиазм и вера в победу.

Обходя палаты с ранеными, как-то я заглянула к немцам. Эту палату охраняли вооруженные часовые, и я полагала, что мне нельзя туда входить. Но «сестрица» Инна Чагина сказала, чтобы я вошла. Часовые, по ее словам, стояли лишь для того, чтобы не было побега. Однако эти раненые вряд ли могли бежать, дай Бог было им выздороветь. У одного не было ноги, у другого — осколком снаряда снесено полчерепа, и все остальные тяжелораненые.

Уже не молодой офицер, которому отрезали ногу, очень капризный и нетерпеливый, один был на пути к выздоровлению. Он заявил мне свои претензии — он желал сигар и хорошего старого вина для подкрепления своих сил. Я ему ответила, что раздаю всем табак и папиросы и в этом отношении ему не будет никаких преимуществ. Принять или не принять от меня папиросы — его дело. Сказала еще, что у нас — русских жалеют пленных и раненых и не делают никакой разницы между своими и чужими, а у них — германцев, как нам известно, этого нет. Наши военнопленные в Германии очень страдают и терпят даже ненависть и издевательство. Если доктор найдет нужным и не опасным для его ран, то ему дадут вина такого, какое дают русским раненым офицерам. Не больше и не меньше, чем им.

Разговор окончился, и я ушла, оставив ему папирос. Конечно, я не забыла сказать доктору о вине. По его словам, этот немец был самым невыносимым из больных, он слишком много о себе мнил. Ему давали хорошее вино в нужном количестве, но он всем был недоволен. Состояние его было хорошим, он находился вне опасности и капризничал, как это часто случалось с такими больными.

Я посещала лазареты и в других городах — была в Ковно и на фронте, где наблюдала работу своего летучего автомобильного отряда. Помню в Ковно одного раненого, вернее, разбившегося офицера. Это был полковник, впо­следствии — генерал Бискупский.¹⁷ Оказалось, что он пострадал, исполняя поручение П. К. Ренненкампфа. Бискупский должен был во что бы то ни стало отвезти одно донесение. Дорога проходила через поврежденный мост — в середине его зиял большой пролет. Бискупский, как я слышала, отличался находчивостью, удалью, храбростью и был отчаянным человеком. Он всегда шел на риск и надеялся на свое шальное счастье.

Бискупский разогнал автомобиль и благополучно проскочил эту дыру на скорости. Удача окрылила его: исполнив поручение и уже ничего не боясь, он повторил свой опыт, но на этот раз очень неудачно. Автомобиль проскочил дыру и повис, зацепившись за мост передними колесами, а Бискупский выпал из него, разбился и чудом остался жив. Его подобрали, и он с забинтованной головой лежал в госпитале. Потом совершенно выздоровел и жив до сих пор, по крайней мере теперь, когда я пишу эти строки. Каких только чудес не бывало на войне!

После отхода наших войск из Пруссии я ехала на фронт. Всюду попадалось много раненых, больше всего в Ковно. Меня спасала форма сестры милосердия — сестер повсюду было много, и я сливалась с ними. Да и проще все относились. Многие не знали меня в лицо и принимали за рядовую сестру милосердия, к чему я всей душой и стремилась.

Пока добралась до мужа, натерпелась разных неудобств. Муж, как всегда, со своим штабом помещался в вагоне, стоявшем на рельсах в открытом поле. Он знал, когда я прибываю, и мы условились о том, где муж встретит меня с автомобилем. В этот момент на фронте было временное затишье, и обе воюющие стороны, как говорят, «зализывали» свои раны.

Поездку по железной дороге я совершала весьма оригинально: ехала на паровозе с одним прицепленным вагоном. Путь был испорчен, рельсы сняты, поэтому приходилось часто останавливаться и привинчивать их. Ехали черепашьим шагом и каждую минуту ждали катастрофы, но я совершенно не боялась. По дороге встречались картины разрушения — следы войны, полное безлюдье; порой попадались жители, покидавшие насиженные места. Они ехали, шли, вели с собой свой скот и тащили какие-то пожитки. Печальные картины, незабываемые впечатления!..

На одной станции встретился офицер, что-то растерянно искавший. Он заглянул в окно моего вагона. Я ехала не одна — со мной была жена генерала Чагина, которая везла на фронт вещи для солдат Второй армии. Я поинтересовалась у этого офицера, в чем дело, что он ищет и могу ли я чем-нибудь ему помочь. <…>

Оказалось, офицер ехал по поручению Государя в штаб генерала Ренненкампфа, но поезда туда не ходили, и путь был испорчен. Тогда я сказала, что тоже еду в штаб генерала и предложила ему ехать вместе с нами. Конечно, офицер с радостью согласился и вошел в наш вагон.

Он выразил большое удивление, что я, сестра милосердия, пользуюсь таким преимуществом — пути нет, а я со своей спутницей все-таки путешествую. Я ответила, что у меня неотложные дела, еду со своей спутницей, везущей большое пожертвование для солдатиков — вещи, табак, белье. Вот почему мы спешим. Да и преимущество у нас только одно — из-за того, что шпалы прыгают, как клавиши рояля, мы можем в любую минуту попасть в катастрофу и погибнуть. Так я ничего не сказала офицеру ни про себя, ни про мою спутницу. Я спросила его, если это не секрет, почему он так спешит в штаб. Оказалось, он должен был лично вручить генералу орден за Восточную Пруссию.¹⁸

Приехав к месту назначения, мы покинули вагон и разошлись, попрощавшись. Как же был удивлен этот офицер, когда увидел меня в вагоне-ресторане, обедающую с генералом Ренненкампфом за его отдельным маленьким столиком. Конечно, ему объяснили, что я — супруга генерала. Потом до меня дошло, что этот офицер рассказал штабным о моем бесстрашном путешествии по разваливающейся железной дороге. Местами даже рельсов не было и их приходилось привинчивать. Рассказал, как я была любезна и взяла его в единственный вагон, в котором ехала вместе с еще одной дамой.

Мужа я нашла спокойным и сдержанным. Он отлично владел собой, несмотря на отступление и потерю множества людей. Все же армия была спасена и не потерпела поражения, выпавшего на долю Самсонова, от армии которого ничего не осталось .¹⁹ У армии генерала П. К. Ренненкампфа было очень потрепано правое крыло. Он сознательно пожертвовал им, чтобы прикрыть отход центра и левого крыла. Это дало возможность остальной части армии уйти от германцев. Другого выхода не могло быть. Потом я слышала от многих военных, что отход генерала П. К. Ренненкампфа был классическим и очень трудным. Только он один и мог справиться с этой ситуацией. За такое отступление нужно было дать орден.

Говорили, что наступление на Инстербург²⁰ было куда легче, чем отступление. При значительном превосходстве германцев и по численности и по количеству снарядов сохранить армию было непросто. В этом я ничего не понимаю, но думаю, что военные знатоки совершенно правы и справделивы. В их числе и профессор, историк генерал Головин²¹, у которого есть много документов об этом отступлении.

Да и сам генерал П. К. Ренненкампф был вполне спокоен, уверен, что поступил правильно, удачно в смысле постановки дела и во всех обстоятельствах, сопровождавших наше отступление. Никто не мог сомневаться в его личной храбрости, и выбранная стратегия была верной. Не тот умеет воевать, кто победил, но и тот, кто вынужден отступить с наименьшими потерями. К тому же обстоятельства бывают сильнее нас и нашего умения. Да и один в поле не воин — говорит наша пословица. Один на десятерых не пойдешь, да еще при недостатке снарядов. Это была бы не храбрость, а глупость. Погубить всю армию легко, а какая цель была бы достигнута? Была бы победа? Судить и осуждать легко, и это было у нас в ходу.

Командующий фронтом²² обещал поддержку, давал честное слово и не сдержал его. Это глубоко возмутило П. К. Ренненкампфа. Он не получил подкрепления и должен был скрепя сердце отступить. После случившегося у меня не было уверенности в нашей победе. Муж об этом мне ничего не сказал, но думается, что и у него на душе было то же самое. Однако есть вещи, о которых лучше не говорить. Начались всегдашние наши русские интриги, зависть, подвохи, нелады. Да, надо сознаться, мало было патриотизма во всем этом! Высшими начальниками часто руководило желание прославиться, получить за счет других как можно больше орденов и отличий. Они боялись, что кто-нибудь другой перехватит награды. Зависти и интриг было сколько угодно. Один подводил другого, а дело и, главное, Россия от этого страдали и гибли.

Такой ужасной была эта война, что, вспоминая ее много лет спустя, вновь переживаешь все почти с той же силой, как в то былое время. Говорят, все хорошо, что кончается хорошо. Но война кончилась, вернее, прервалась плохо. Началась революция, которая смела все и, можно сказать, всех со своего пути. Но верится, что засияет солнце и для России. Да, она больна, очень больна, но восстанет с одра своего искупленная, обновленная и чистая, вновь займет свое место среди других держав. Опять в России будут главенствовать достойные люди, сыны своей Отчизны, движимые любовью к несчастному многострадальному русскому терпеливому мученику — народу.

Несмотря на то что мне уже было за тридцать лет, я все еще не могла свыкнуться с людской мерзостью, а в первый год войны ее было сколько угодно. Подлость всегда коробила мою душу и страшно меня возмущала.

Когда мой муж был уже не у дел и переехал в Петербург, я собиралась и старалась так быстро, как только возможно, покинуть опостылевший мне город Вильно. Мебели у нас уже не было, но все-таки багажа набралось порядочно — масса коллекций, оружия, посуды и разных мелочей, с которыми не хотелось расставаться. Были наняты специалисты — упаковщики, <…> работавшие в одной из больших комнат. Они понатащили сена, соломы, бумаги, всякого упаковочного материала, и в доме стоял хаос, который всегда образуется перед отъездом.

Накупили порядочно ящиков, но их все-таки не хватило, и я послала человека купить еще. Он получил их в книжном магазине «Лектор», где управляющим был какой-то Пагер.²³ Этот магазин находился недалеко от нас на Георгиевском проспекте и был самым лучшим в городе. В нем продавались великолепные, прекрасно изданные книги. Большинство их, если не все, магазин выписывал из Германии, где они были дешевы и дорога недалекая. Книги приходили в ящиках, и эти ящики было легко получить. На них, конечно, стояло клеймо, которое указывало на место отправки. Человек привез ящиков пять и сложил их внизу, в антре нашего дома. <…>

Я дала в местную газету объявление о продаже рояля. Одним из первых по нему явился какой-то странный тип: плохо одет, довольно простого, мещанского вида, с неприятным лицом. Обыкновенно рояль показывали служащие, но, как нарочно, я шла из упаковочной, куда ходила посмотреть, хорошо ли укладывали нежные, шитые шелками ширмы, и наткнулась на этого странного, чтобы не сказать больше, «покупателя» рояля.

Меня удивило то обстоятельство, что такой человек пришел смотреть рояль — по виду я приняла его за жулика. В роялях он, конечно, ничего не смыслил. Я хотела проверить, не обманывает ли меня моя интуиция, решительно подошла к нему и спросила: для себя ли его покупает или он — комиссионер? Человек страшно смутился и не знал, что ответить. Видно, он не ожидал увидеть меня — «генеральшу».

Сказал, что рояль приобретает для себя. Тогда я просила его сесть и сыграть что-нибудь, чтобы знать, как звучит рояль. Музыкальный инструмент — это не мебель, и надо знать, что покупаешь, а не осматривать его кругом. Добавила, что рояль не новый, ему лет шесть, но на нем мало играли и он в хорошей сохранности. «Покупатель» потыкал по клавишам одним, не особенно чистым пальцем. Это окончательно убедило меня, что он и понятия о роялях не имеет, а пришел с какой-то другой целью.

Я решила еще его помучить: просила обратить внимание на то, что моль совсем не тронула рояль. «Покупатель» стал ходить вокруг него и осматривать полировку. Тут я не выдержала, сказала, что полировку моль не ест, а нужно поднять крышку и осмотреть молоточки. Спросила: зачем он пришел, если ничего не понимает в роялях. Если кто-то послал его осмотреть рояль, то это неразумно, т<ак> к<ак> он, не разбираясь в инструменте, не может быть комиссионером. «Покупатель» переменился в лице, извинился и ушел. Людям же я сказала, чтобы были осмотрительны и не вводили в зал таких подозрительных типов. Возможно, что это — жулик.

После ухода «покупателя» ко мне явился с докладом один из дежуривших внизу жандармов. Он объяснил, что это был не жулик, а какой-то сыщик. Жандарм это понял по его поведению и расспросам, но что искал этот человек и кто его подослал, было не ясно. По словам жандарма, его особенно заинтересовали ящики из-под книг. Сыщик читал на них надписи и спрашивал, где купили эти немецкие ящики, не продадут ли их хозяева.

Жандарм на это рассмеялся, ответил, что пришел во дворец покупать рояль, а вместо него решил взять ящики, но они не продаются. Их купили вчера, генеральша насовсем уезжает из Вильно и велела паковать свои вещи. Куплены же они в книжном магазине «Лектор» на Георгиевском проспекте. Сыщик записал адрес магазина и сказал, что купит себе ящики там.

Я долго не могла понять, кто это был. Но нет ничего тайного, что не стало бы явным. Все вышло наружу. Через несколько дней я пошла в магазин «Лектор» купить ходкие книги «Золотой библиотеки» в награду для лучших учеников и учениц школы «Белого креста».²⁴ Книги мне показывал сам управляющий магазином. Я их выбрала, уложила и велела отослать по адресу.

Управляющий Пагер провожал меня до дверей. Я уже уходила, но он почтительно, вежливо просил разрешения мне что-то сказать. Пагер мялся, мялся, не знал, как начать. Потом вполголоса, хотя никто не мог слышать, т<ак> к<ак> это было антре магазина, просил простить его за смелость и сказал, что считает своим долгом предупредить меня о какой-то интриге и низости.

Как выяснилось, в магазин приходил сыщик и расспрашивал управляющего о проданных мне ящиках для упаковки. Пагер подтвердил, что мой служащий купил пять ящиков и увез их на извозчике ко мне во дворец. Сыщик допрашивал, откуда эти ящики. Пагер объяснил, что в них приходят книги, которые магазин выписывает из Германии, и на них есть марка. Тот не поверил, осмотрел ящики на складе. Успокоился он, только увидев на них ту же марку, что и на проданных мне.

Я поблагодарила управляющего. В ответ Пагер сказал, что считает сыщиков хуже жуликов: от них всего можно ожидать. По его словам, у меня было много врагов, и Бог знает что могли бы на меня наплести из-за немецких ящиков. Пагер был рад, что дело разъяснилось, сыщик оказался хорошим и докопался до истины.

Идя домой, я все поняла. Значит, по какому-то распоряжению сыщик вынюхивает: не присылал ли мне кто-либо, а может быть генерал, чего-нибудь из Германии. Какой ужас! Ведь ходили слухи, что Важиевский²⁶ посылал оттуда подарки своей жене — вещи, которые бросили ушедшие жители Инстербурга. О Грене²⁷ тоже говорили, что он присылал кое-что своей подруге, которая будто бы была у него в Вильно. Значит, и о генерале могли подумать плохо. Так больно стало сердцу, так обидно. Сколько лжи, мерзости и подлости можно ждать от людей и как можно иногда оказаться без вины виноватой.

Если бы этот сыщик не сделал расследования у Пагера, то вполне мог доложить, что сам видел немецкие ящики, и вышло бы, будто я что-то в них получала. Все — случай. Один случай может погубить репутацию, когда она чиста, и наоборот, т<о> е<сть> тот случай, что сыщик не поленился, пошел в магазин узнать и выяснил правду.

Какое счастье, и что сохранилась расписка на рояль из петербургского магазина. Я всегда держала ее на крышке рояля, чтобы мои люди могли показать — сколько за него заплачено и как дешево он теперь продается. Ведь у сыщика могла мелькнуть мысль, что и рояль прислан из Германии. <…>

Не знаю, кто так старался подкопаться под генерала, но все-таки вижу в этом грязном деле руку Сухомлинова. Может быть, не прямо, а косвенно, но это — его дела!

Конечно, все — люди, но такие мерзости начинаются только тогда, когда человек пал, когда он не у власти. <…> Разве генерал Ренненкампф вдруг стал другим, что-либо в нем изменилось? Нет, он оставался все тем же, каким был, когда его величали героем, победителем, стратегом... Люди, которые носили генерала на щите победы, стали низводить его до того, что сыщики шныряли возле нас, в нашем же доме.

Сухомлинов уже не стеснялся и открыто говорил, что не может быть побед, когда один Ренненкампф у нас, а другой — в Германии, т<о> е<есть> будто немецкий офицер или более высокий чин воюет в ее войсках против России. Этим он намекал на немецкую фамилию моего мужа, хотел сказать, что он — немец — не хочет побеждать германцев и нарочно, как изменник, ведет к поражениям, а его родственники будто бы служат в войсках немцев. Какая наглая ложь! А ведь канва верная, рисунок же ложный, сухомлиновский.

Действительно, другой Ренненкампф — брат генерала Георгий Карлович (Жорж)²⁷ был в Германии, но не вел боев против своих — русских в войсках немцев, а находился в плену. Перед войной он с семьей жил в своем прекрасном доме под Варшавой на станции Заверце и был директором находившегося там русского порохового завода. Незадолго до объявления войны из Петербурга к нему приехала сестра Бетси.²⁸

В начале войны завод «Заверце» захватили германцы. От рабочих завода до нас дошли слухи, что германцы от злости расстреляли большой портрет П. К. Ренненкампфа, висевший в доме его брата. Георгий же улыбаясь сказал, что гордится братом и эти даром потраченные пули ему нисколько не повредят. Это еще больше озлобило немцев.

Жорж не хотел сдать им порох с завода, как они того требовали. По его словам, у него имелась только пороховая пудра, которой нельзя стрелять. Немцы грубо его прервали, сказали, что этой пудрой можно взрывать закрытые помещения. Она нужна им, и чтобы немедленно сдал ее, иначе его тут же расстреляют.

Тогда он попросил дать ему время поговорить с рабочими, чтобы те не взорвали пороховые погреба. Немцы разрешили. Жорж же уговорил рабочих залить порох водой. Пока велись «переговоры», были открыты все краны и порох испорчен.

Германцы не могли ему этого простить, и всю его семью — восьмерых детей, жену и семидесятилетнюю сестру Бетси Крузенштерн — погнали, как пленных, пешком в Германию, в Бреславль. Там их замучили в тюрьме. Сестра и брат генерала умерли от голода и издевательств немцев в Кенигсберге, где и похоронены. Германцы вообще — звери к своим пленным и заложникам. Старшие сыновья Георгия Ренненкампфа тоже погибли, их судьба нам не известна. В живых остались только жена и девочки.²⁹ Что теперь с ними, не имею сведений. Жорж пал как истинный, верный сын России. Мир праху твоему!

Обо всем случившемся с братом муж, а также Сухомлинов и многие в Петербурге знали благодаря испанскому послу. По просьбе генерала он вел переговоры с Германией о выдаче тела Георгия Карловича. Немцы отказали в этом, возможно, потому, что на теле брата имелись признаки насилия, а может быть, и следы пули.

До чего же дошел цинизм Сухомлинова — он не стеснялся пользоваться для своих анекдотов и бомо³⁰ даже именем мученика-патриота, сознательно пошедшего на верную смерть. Бог — ему судья. Все это и многое другое он делал для того, чтобы погубить репутацию генерала П. К. Ренненкампфа, которого не терпел. Сначала у Сухомлинова был праздник, т<ак> к<ак> муж не вернулся в войска, вышел в отставку и расстался со своим генерал-адъютантством. Наконец, началось расследование генерала Баранова³¹, а при большевиках его продолжила комиссия под председательством Муравьева, где следователем был пресловутый (левый) полковник Коренев.³²

Бог покарал Сухомлинова за все его деяния: он сам подал в отставку и еще при Царе оказался в Петропавловской крепости, был отдан под суд, а его имя трепалось по всем газетам и в России и за границей.³³ Конечно, он потерял свое генерал-адъютантство, за которым долго охотился. Он получил его после генерала Ренненкампфа и за это так ненавидел моего мужа. Сухомлинов потерял положение — все, для чего он жил и чем дорожил.

Мой муж до самой своей смерти был очень верующим, поэтому все огорчения, козни и потери ему было легче переносить, чем другим, у которых Бог с маленькой буквы, идол власти, средств и положения.

¹ Аркадий Платонович Огонь-Догановский (1854—?), генерал-лейтенант (1911), начальник артиллерии Виленского военного округа (1911—1914), исполняющий должность начальника окружного артиллерийского управления Двинского военного округа (с 17. 2. 1915 г.).

² Имеется в виду Александр Владимирович Жиркевич (1857—1927), генерал-майор, общественный деятель, литератор и коллекционер. Окончил Александровскую военно-юридическую академию (1888), служил в Виленском военно-окружном суде. В 1908 г. назначен военным судьей и в том же году вышел в отставку. В Первую мировую войну занимался организацией помощи раненым.

³ Степан Константинович Заверняев (1854—?), генерал-майор (1912). Рижский уездный воинский начальник Управления Виленской местной бригады (1907—1912). Начальник Виленской местной бригады (с 27. 12. 1912 г.).

⁴ Николай Михайлович Арбузов (1846—?), генерал-майор (1900). Командир 2-й бригады 36-й пехотной дивизии (1900—1901), командир 1-й бригады 7-й пехотной дивизии. Его вдова — Арбузова Надежда Николаевна.

⁵ Карл Иоганнес Герман Эдлер фон Ренненкампф (1870—1953), врач. Окончил медицинский факультет Дерптского университета (1891—1896), доктор медицины (1904). Участвовал в Англо-бурской войне в качестве врача русско-голландского полевого лазарета (1900—1902). Во время Первой мировой войны — главный врач фронтовой колонны Евангелического полевого госпиталя.

⁶ Елизавета Федоровна (1864—1918), великая княгиня, урожденная принцесса Гессенская и Рейнская, сестра императрицы Александры Федоровны, супруга великого князя Сергея Александровича. Основательница и настоятельница Марфо-Мариинской обители в Москве. Убита 18. 7. 1918 г. под Алапаевском.

⁷ Медаль на Анненской ленте — медаль за усердие, золотая. Для ношения на груди, на ленте ордена Святой Анны (красного цвета с желтой каймой).

Александр Иванович Литвинов (1853—1932), генерал от кавалерии (1911). Начальник штаба Виленского военного округа (1904—1906). С 9. 3. 1911 г. и в начале Первой мировой войны командующий 5-м армейским корпусом. Назначен командующим 1-й армией
17. 11. 1914 г. вместо отстраненного от должности П. К. Ренненкампфа. В отставке с 2. 4. 1917 г. В 1918 г. перешел на службу в РККА.

⁸ «Зингер», электротехническая монополия США. Основана в 1863 г. Производитель швейных машин.

⁹ Имеется в виду дочь Веры Николаевны и Павла Карловича Эдлер фон Ренненкампфа Татьяна. Родилась в Вильно в 1907 г. С 1920 г. в эмиграции в Греции, затем во Франции. Скончалась в Монморанси в 1994 г.

¹⁰ Николай Николаевич (младший) (1856—1929), великий князь, с начала Первой мировой войны до августа 1915 г. Верховный главнокомандующий, с сентября 1915 г. — намест­ник на Кавказе и командующий Кавказскими войсками. В связи с отречением Николая II 2. 3. 1917 г. вновь назначен им Верховным главнокомандующим, 9 марта того же года отстранен от этой должности Временным правительством. В эмиграции во Франции.

¹¹ 1-я армия под командованием П. К. Ренненкампфа 7. 8. 1914 г. одержала под Гумбинненом победу над германскими войсками. Гумбиннен — город в Восточной Пруссии, в 1946 г. переименован в Гусев.

¹² Владимир Николаевич Орлов (1868—1927), князь, флигель-адъютант, генерал-лейтенант (1915). Начальник Военно-походной канцелярии Его Императорского Величества (1906—1915), уволен от должности под влиянием Г. Распутина. С 27. 04. 1915 г. в распоряжении наместника на Кавказе. Эмигрировал во Францию.

Владимир Александрович Сухомлинов (1848—1926), генерал от кавалерии (1906), член Государственного совета. Военный министр (1909—1915). В 1916 г. арестован по обвинению в государственной измене и в 1917 г. приговорен к пожизненному заключению. В 1918 г. освобожден по амнистии; эмигрировал в Финляндию, затем — в Германию.

Владимир Александрович (1847—1909), великий князь, дядя Николая II. Авторская неточность: великого князя Владимира Александровича не могло быть в свите государя, так как он скончался в 1909 г.

¹³ Петр Владимирович Веревкин (1862—?), егермейстер, действительный статский советник. С 1912-го по 1915 г. — Ковенский и Виленский губернатор.

Тихон (в миру — Белавин Василий Иванович) (1865—1925), патриарх Московский и всея Руси (с 1917 г.). С 1913-го по 1917 г. — архиепископ Виленский и Литовский.

В своем дневнике Николай II описывает посещение Вильно 25. 9. 1914 г. См.: Дневники Императора Николая II. [М.], [1991]. С. 488.

¹⁴ Николай Алексеевич Епанчин (1857—1941), генерал от инфантерии по армейской пехоте, директор Пажеского корпуса. С 1913 г. командующий 3-м армейским корпусом. Его жена — Епанчина (рожд. Кульстрем) Вера Карловна (1859—1941), дочь контр-адмирала К. Ф. Кульстрема.

¹⁵ По поручению Красного Креста Н. Н. Врангель 16. 4. 1915 г. обследовал госпитали в Вильно. В своем дневнике он сделал о них следующую запись: «О местных госпиталях Красного Креста и состоящих под его флагом частных организаций можно отозваться
с крайней похвалой, все здесь обдуманно и даже хорошо». См.: Врангель Н. Н. Дни скорби. Дневник 1914—1915 гг. СПб., 2001. С. 118.

¹⁶ Сусанна Петровна Чагина (рожд. Владимирова) (1874—1931), жена Владимира Александровича Чагина (1862—1936), генерал-лейтенанта Генерального штаба, участника Русско-японской и Первой мировой войн.

Инна Владимировна Чагина, дочь генерала В. А. Чагина, сестра милосердия. Погибла на фронте в 1916 г.

¹⁷ Василий Викторович Бискупский (1878—1945), генерал-майор (1915). В Первую мировую войну командир 3-го эскадрона лейб-гвардии Конного полка, начальник 3-й кавалерийской дивизии. В эмиграции руководил группой монархистов в Берлине, начальник Управления делами русской эмиграции в Германии (1936—1943).

¹⁸ П. К. Ренненкампф 16. 8. 1914 г. был награжден орденом Святого Владимира 2-й степени с мечами.

¹⁹ Речь идет о Восточно-Прусской операции 1914 г. Ее цель состояла в овладении Восточной Пруссией для последующего вторжения в Германию. Наступление 1-й (под командованием П. К. Ренненкампфа) и 2-й (А. В. Самсонова) армий русского Северо-Западного фронта (командующий Я. Г. Жилинский) первоначально было успешным. 1-я армия 4 и 7 августа нанесла поражение германским войскам под Шталлупененом и Гумбинненом, но следующие два дня бездействовала. Германское командование воспользовалось разъединением русских армий и сосредоточило против перешедшей границу 7 августа 2-й армии почти все силы 8-й армии. Успешное наступление русских армий вынудило германское командование снять с Западного фронта два корпуса и кавалерийскую дивизию и направить их в Восточную Пруссию. Это облегчило положение французских войск в сражении на Марне. В боях 13—17 августа 2-я армия потерпела поражение. Ее центральная группа была уничтожена, остальные силы отошли за реку Нарев. 1-я армия Ренненкампфа не оказала содействия 2-й армии и отступила к Среднему Неману.

Поражение в Восточной Пруссии для многих современников было связано с именем Ренненкампфа, якобы «предавшего Самсонова». В отечественной исторической литературе в качестве основных причин этого поражения называются «преступное бездействие» или «фактическое предательство» Ренненкампфа, неподготовленность русской армии к этой операции (она была начата до окончания мобилизации и развертывания армии, по настоянию французского командования), а также грубые ошибки высшего командования, не сумевшего организовать взаимодействия армий.

Александр Васильевич Самсонов (1859—1914), генерал от кавалерии (1910), командующий войсками Туркестанского военного округа, войсковой и наказной атаман Семиреченского казачьего войска, в начале Первой мировой войны командующий 2-й армией.

²⁰ Инстербург — до 1946 г. название города Черняховск в Восточной Пруссии, ныне Калининградской области.

²¹ Николай Николаевич Головин (1875—1944), генерал, военный теоретик, педагог, историк. Участник Первой мировой и Гражданской войн. С 1920 г. в эмиграции во Франции. Занимался научной и преподавательской деятельностью, организовал «Высшие военные курсы» в Париже и Белграде. Автор трудов по истории Первой мировой войны.

²² Яков Григорьевич Жилинский (1853—1918), генерал от кавалерии. В начале Первой мировой войны командовал Северо-Западным фронтом, позднее — представитель Ставки при главном командовании англо-французских войск.

²³ Израиль Борисович Пагер, управляющий издательством «Лектор» в Вильно.

²⁴ Общество «Белого креста» — благотворительное общество для призрения офицерских детей. С 1913 г. председателем правления Виленского благотворительного общества «Белого креста» был П. К. Ренненкампф, а Вера Николаевна — его заместителем.

²⁵ Имеется в виду Михаил Владимирович Важеевский — офицер 107-го Троицкого полка 27-й пехотной дивизии, поручик, адъютант виленского коменданта и П. К. Ренненкампфа.

²⁶ Грен — полковник, адъютант Ренненкампфа.

²⁷ Георгий (Георг Олаф, Жорж) Карлович Эдлер фон Ренненкампф (1859—1915), старший лейтенант, вотчинник имения Паункюлль, директор порохового завода в Заверце.

²⁸ Елизавета (Элизабет Хелене Ингеборг, Бетси) Карловна фон Крузенштерн (1844—1915), в девичестве Эдлер фон Ренненкампф.

²⁹ У Георгия Карловича Ренненкампфа было семеро детей: четыре сына и три дочери. Двое сыновей — Отто Феликс Георг и Вольфганг Александр Вольдемар (Владимир Георгиевич) сражались в ландсвере и погибли в 1919 г. Их братья — Эдгар Карл Пауль и Конрад Николай пережили Первую мировую войну. Конрад Николай погиб в 1942 г. Дочери Георгия Карловича: Аделе Элизабет Марта Ингеборг (1893—1926), Эвелине Алисе (1900—1984), Маргарете Ольга (1902—1971). Супруга Георгия Карловича — Анна Аугуста Эвелине, в девичестве Франк (1869—?).

³⁰ Бомо (фр. un bon mot) — острое словцо, острота.

³¹ Имеется в виду следствие по делу П. К. Ренненкампфа, которое проводил генерал-адъютант П. П. фон Баранов в 1915 г.

³² Автор не точна. Московский адвокат Н. К. Муравьев возглавлял Чрезвычайную следственную комиссию для расследования противозаконных действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц. Ее создало 4. 3. 1917 г. Временное правительство, а не большевики. Она работала до октября 1917 г. и в марте 1918 г. была ликвидирована. До суда было доведено только дело Сухомлинова.

³³ После ряда неудач на фронте В. А. Сухомлинов 13. 6. 1915 г. был отстранен от должности Военного министра. Деятельность Военного министерства расследовала Верховная следственная комиссия, созданная в июле 1915 г. По окончании следствия, в марте 1916 г., Сухомлинов был арестован. Он обвинялся в злоупотреблениях и государственной измене, так как лица из его близкого окружения — С. Н. Мясоедов, А. Альтшуллер и др. — были осуждены за шпионаж. Спустя шесть месяцев за недостаточностью улик Сухомлинова перевели под домашний арест, но после Февральской революции 1917 г. он был арестован повторно. В сентябре 1917 г. суд признал Сухомлинова виновным в неподготовленности армии к войне. Его заключили в крепость, а 1. 5. 1918 г. семидесятилетнего Сухомлинова амнистировали.

Отставка Сухомлинова и ее причины широко обсуждались в прессе, и в общественном мнении Сухомлинов был основательно скомпрометирован.

Публикация и примечания Наталии Андреевой