ВОЙНА И ВРЕМЯ

 

Евгений Степанов

«И смерти я заглядываю в очи…»

Часть вторая.
Гусарские будни прапорщика Н. С. Гумилева (1916—1917)

 Командировка на заготовку сена
январь—март 1917 года

23 января в штаб полка пришло предписание из штаба сводного от­ряда (написано от руки, орфография сохранена):

«Из штаба сводного отряда № 907/906

23 января 1917. 11 ч. 35 м. Командиру 5 Гус<арского> полка.

Командив приказал с вверенном вам полка назначить одного обир офицера для заготовки сена дивизии коиго немедленно командировать глазманку распоряжения Коринта 28. О том кто будет назначен мне сооб­щить 606.

Капитан Пименов

Пер<едал> Кросочка

Пр<инял> Логинов».

Внизу предписания стоит рукописная резолюция: «Прапорщика Гумилева». Краткий «перевод» предписания: «Командив» — командующий дивизией; «глазманка» — видимо, местное почтовое отделение или ближайшая станция, это наименование встречается на штемпеле письма, посланного Л. Рейснер 15 января; «Коринт 28» — корпусной интендант 28-го армейского корпуса.

В приказе № 24 от 23 января 1917 года объявлено: «Командированного к Корпусному Интенданту 28 корпуса прапорщика Гумилева для закупки сена частям дивизии числить в командировке с сего числа. Справка: телефонограмма Дивизионного Интен­данта от 23 сего января за № 606». Одновременно корпусному интенданту 28-го армейского корпуса была направлена телеграмма: «Согласно телеграмме Начальника 28 К<о>р<пуса> Д294 для заготовки сена ваше распоряжение командируется гусар пр<апорщик> Гумилев 638. 23 I 1917 (подпись неразборчива. — Е. С.)». Командир 5-го гусарского Александрийского полка полковник Коленкин сразу же сообщил телеграммой дивизионному интенданту 5-й кавалерийской дивизии, что в «распоряжение корпусного интенданта 28-го корпуса для покупки фуража назначен прапорщик Гумилев». В тот же день Гумилев навсегда покинул полк. Местом его назначения была железнодорожная станция Окуловка, расположенная на железной дороге Москва — Петроград, между станциями Бологое и Вишера, в нескольких часах езды от Петрограда. Место это было ему хорошо знакомо, там он бывал ранее, весной 1910 года, перед свадьбой с Ахматовой, в гостях у Сергея Ауслендера1. По дороге он дописал ответное письмо Ларисе Рейснер, начав его еще в полку. Видимо, именно из Окуловки он его отправил, причем новое письмо догнало предыдущее. Это было последнее письмо — от «Гафиза» к «Лере»:

«22 января 1917 г.2

Леричка моя, какая Вы золотая прелесть, и Ваш Прескотт и Ваше письмо, и главное Вы. Это прямо чудо, что во всем, что Вы делаете, что пишете — так живо чувствуется особое Ваше очарованье. Я и „Завоеванье Мехики“ (sic!Е. С.) читаю с таким чувством, точно Вы его написали. А какая это удивительная книга. Она вся составлена на основаньи писаний старинных летописцев, частью сподвижников Кортеца (sic!Е. С.), да и сам Прескотт недалеко ушел от них в милой наивности стиля и мыслей. Эта книга подействовала на меня, как допинг на лошадь, и я уже совсем собрался вести разведку на ту сторону Двины3, как вдруг был отправлен закупать сено для дивизии. Так что теперь я в такой же безопасности, как и Вы. Жаль только, что приходится менять план пьесы, Прескотт убедил меня в моем невежестве относительно мексиканских дел. Но план вздор, пьеса все-таки будет, и я не знаю, почему Вы решили, что она будет миниатюрой, она, трагедия в пяти актах, синтез Шекспира и Расина!4 Лери, Лери, Вы не верите в меня. К первому приехать мне не удастся, но в начале февраля наверное. Кроме того, пример Кортеса меня взволновал и я начал сильно подумывать о Персии. Почему бы мне на самом деле не заняться усмиреньем бахтиаров?5 Переведусь в кавказскую армию, закажу себе малиновую черкеску, стану резидентом при дворе какого-нибудь беспокойного хана, и к концу войны кроме славы у меня будет еще дивная коллекция персидских миниатюр. А ведь Вы знаете, что моя главная слабость — экзотическая живопись6.

Я прочел статью Жирмунского7. Не знаю, почему на нее так ополчались. По-моему, она лучшая статья об акмеизме, написанная сторонним наблюдателем, в ней много неожиданного и меткого. Обо мне тоже очень хорошо, по крайней мере, так хорошо еще обо мне не писали. Может быть, если читать между строк, и есть что-нибудь ядовитое, но Вы же знаете, что при этой манере чтенья и в Мессиаде можно увидеть роман Поль де Кока8.

Почему Вы мне <не> напишете, получили ли Вы программу чтенья от Лозинского и следуете ли ей9. Хотя, кажется, Вам не столько надо прочесть, сколько забыть.

Напишите мне, что больше на меня не сердитесь. Если опять от меня долго не будет писем, смотрите на плакаты — „Холодно в окопах“. Правду сказать, не холодней, чем в других местах, но неудобно очень.

Лери, я Вас люблю.

Ваш Гафиз.

Вот хотел прислать Вам первую сцену Трагедии и не хватило места».

Письмо написано черными чернилами на четырех сторонах вдвое сложенного листа белой бумаги с тиснением под коленкор. Конверт не сохранился.

Гумилев добрался до станции Окуловка Николаевской железной дороги и остановился либо в Окуловке, либо где-то в окрестностях — вряд ли сено можно было заготовить в станционном поселке. Окуловка относилась к Новгородской губернии. Но для Гумилева особенно важно было то, что отсюда было рукой подать до Петрограда. 26 января он получил предписание № 2027, разрешающее ему свободное перемещение и позволяющее посещать Петроград. С этим предписанием он при первой возможности, уже до 28 января, отправился в город. Думаю, главной целью поездки была встреча с Ларисой Рейснер. Сама же Лариса в эти дни направила свое, видимо, последнее письмо «Гафизу»; отправлено оно было по адресу прежнего места службы, в Латвию, и Гумилев получить его никак не мог. Прежде чем рассказать о том, как закончился первый визит в столицу, приведем это письмо (оно обрывается неожиданно, возможно, это просто остаток его черновика):

«Застанет ли Вас это письмо, мой Гафиз? Надеюсь, что нет: Смотрите, не сегодня, завтра начнется февраль, по Неве разгуливает теплый ветер с моря, — значит кончен год. (Я всегда год считаю от зимы до зимы) — мой первый год, не похожий на все прежние: какой он большой, глупый, длинный — как-то слишком сильно и сразу выросший. Я даже вижу на носу масса веснушек, и невообразимо длинные руки. Милый Гафиз, как хорошо жить. Это, собственно, главное, что я хотела Вам написать.

Что я делаю? Во-первых, обрела тихую пристань. Как пьяница, который долго ищет „свой“ любимейший кабачок, я все искала место строгое, уединенное и теплое для своих занятий. В Публичной Библ<иотеке> мне разонравилось. Много знакомых, из окна не видно набережной, книги выдаются с видом глубокого недоумения. Вам Блока? А-а...»

Письмо написано фиолетовыми чернилами на двух сторонах сложенного вдвое листа тонкой желтоватой бумаги (36,5 ґ 47,2 см). Конверт не сохранился. Больше писем, обращенных к «Гафизу», не будет. Но вплоть до конца весны 1917 года будут письма от «Н. Гумилева» — «Ларисе Михайловне», послед­ние — из Стокгольма и Бергена в конце мая 1917 года.

Пока Гумилев находился в Окуловке, в полку продолжалось переформирование эскадронов, назначались гусары для перехода в стрелковый полк. Наконец в приказе по пол­ку № 34 от 1 февраля 1917 года было объявлено: «Список гг. офицеров в порядке № № предназначенных для командирования в стрелковый полк». Всего в списке 20 офицеров, под № 19 значится: «прапорщик Гумилев». Под списком проставил свои подписи весь командный состав полка. Казалось бы, дальнейшая судьба поэта была решена — будучи военным офицером, он обязан был подчиниться приказу. Такая перспектива его вряд ли прельщала. Но судьба, в которую он всегда верил, вновь вмешалась и помогла ему избежать этой участи — вначале заготовка сена, на которой он провел весь февраль и начало марта, затем опять болезнь и эвакуация в Петроград, где ему удалось добиться перевода в другие войска, пока, как ему казалось, в меньшей степени затронутые смутным временем.

Но вернемся в конец января, когда Гумилев в первый раз отправился из Окуловки в Петроград. Было это, видимо, 26—27 января, после того, как он получил предписание № 2027. Я не буду здесь пересказывать и повторять то, о чем и так много написано10. Предполагаю, что одной из целей первого визита в Петроград была встреча с Ларисой Рейснер. Как она сама позже исповедовалась Ахматовой, «назначил свидание на Гороховой улице в доме свиданий. Лариса Рейснер: „Я его так любила, что пошла бы куда угодно“ (рассказывала мне в августе 1920 г.)»11. Не будем заглядывать в замочную скважину. И не будем никого судить. И тот и другой были слишком сильными личностями. Гумилев это чувствовал и отнюдь не собирался рвать отношения, чему свидетельством являются еще несколько сохранившихся писем-открыток, однако иной тональности, отправленных из Окуловки и из других мест, включая три великолепных стихотворных послания. Приведем лишь одно свидетельство Ахматовой из ее «Записных книжек» (повторенное там несколько раз)12: «1916 — уже во всем блеске была Лариса Рейснер, что следует из их сохранившейся переписки и из ее „исповеди“ 1920, с которой она пришла ко мне в Фонтанный Дом. <…> Лариса Рейснер сказала мне, что когда Николай Степанович предложил ей на ней жениться, она только заикнулась, что не хочет меня огорчить, он сказал: „К сожалению, я ничем не могу огорчить мою жену“. За точность этих слов я ручаюсь». Судить о причине их разрыва трудно.

Как мне кажется, то, чем завершился этот первый приезд Гумилева в Петроград, было в какой-то мере связано с его тогдашним растерянным состоянием; единственный раз за годы войны он на секунду забыл, что он не поэт, а офицер, при полном военном обмундировании. Об этом свидетельствует сухой казенный документ об его аресте, о чем было объявлено в приказе по 5-му гусарскому пол­ку № 57 от 23 февраля 1917 года: «Объявляю по полку сношение Пет­роградского коменданта от 31 прошлого января за № 3099. Командиром отдельного корпуса пограничной стражи Генералом от инфантерии Пыхначевым за неотдание чести был арестован 28 сего января на одни сутки прапорщик Гумилев вверенного Вам полка, у которого имелось предписание Корпусного интенданта XXVIII-го армейского корпуса за № 2027 от 26-го сего января. 29-го сего января предписанием моим за № 2771 согласно предписанию кор­пусного интенданта за № 2027 прапорщик Гумилев отправлен в распоряжение 4-го уланского Харьковского полка полковника Барона фон-Кнорринга на ст<анции> Турцевич Николаевской жел<езной> дор<оги>. Подписали: инженер-гене­рал Николенко, Адъютант подпору­чик Мацкевич». В этом документе какая-то путаница со станцией. Естественно, Гумилев должен был отбыть на станцию Окуловка Николаевской железной дороги. Станции Турцевич на ней никогда не было и нет. Единственно, что удалось разыскать, — небольшое село Турцевичи в Белоруссии, в Гомельской области.

В архиве Ларисы Рейснер сохранился любопытный документ, связанный с арестом Гумилева. Короткое предписание, частично печатное, частично заполненное от руки, на двух сторонах узкой полоски (обрезка) листа бумаги. Можно предположить, что Гумилев подарил ей его «на память» о встрече, которая так своеобразно завершилась. Это личное предписание, врученное ему после отбытия наказания13:

 «Петроградский                                      Прапорщику 5-го Гусарского

 Комендант                                                          Александрийского полка Гумилеву.

 По части отп<уска> офиц<еров>

 28 января 1917 г.

 № 2771

Предписываю Вам по освобождении из под ареста немедленно отправиться на ст. Турцевич Николаевской железной дороги для исполнения предписания корпусного интенданта XXVIII корпуса от 26-го Января за № 2027 и об отбытии мне донести.

                              Инженер-Генерал Н. И. Костенко

                              Секретарь Гвардии Капитан (подпись неразборчива.Е. С.)».

Весь февраль Гумилев оставался в Окуловке, числясь командированным туда от 5-го гусарского полка, хотя фактически он с 1 февраля был переведен в стрелковый полк. Из Окуловки он из­редка приезжал в Петроград. Там останавливался у Ахматовой, которая в это время жила у Срезневских. А из Окуловки продолжал часто писать Ларисе Рейснер. 6 февраля (датировка по штемпелю) он посылает ей открыт­ку с репродукцией картины Л. Авило­ва «Гусары смерти в плену»14:

«Лариса Михайловна, моя командировка затягивается и усложняется. Начальник мой очень мил15, но так растерян перед встречающимися трудностями, что мне порой жалко его до слез. Я пою его бромом, утешаю разговорами о доме и всю работу веду сам. А работа ужасно сложная и запутанная. Когда попаду в город, не знаю. По ночам читаю Прескотта и думаю о Вас. Посылаю Вам военный мадригал только что испеченный. Посмейтесь над ним.

Ваш Н. Г.

Взгляните: вот гусары смерти!

Игрою ратных перемен

Они, отчаянные черти,

Побеждены и взяты в плен.

 

Зато бессмертные гусары,

Те не сдаются никогда;

Войны невзгоды и удары

Для них — как воздух и вода.

 

Ах, им опасен плен единый,

Опасен и безумно люб, —

— Девичьей шеи лебединой,

И милых рук и алых губ16.

                                     Н. Г.».

 

Письмо написано черными чернилами на открытке с изображением картины Л. Авилова «Гусары смерти в плену», издание журнала «Солнце России». Текст мадригала — на лицевой стороне, рядом с картиной. Под «бессмертными гусарами» Гумилев подразумевает несомненно свой 5-й гусарский Александрийский полк. Текст письма на обороте, рядом с адресом: Петроград Большая Зеленина улица 26в, кв. 42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер. Штемпель на обороте на марке с Николаем II за 10 коп. — Петроград 6-2-17. Второй штемпель, отправителя — 6-2-17, откуда — неразборчиво.

С этим мадригалом перекликается знаменитая полковая песня 5-го гусар­ского Александрийского полка, не без влияния которой, как мне кажется, был и написан мадригал17.

 

Кто не знал, не видал

Подвигов заветных,

Кто не знал, не слыхал

Про гусар бессмертных!

 Припев:

 Марш вперед!

 Труба зовет,

 Черные гусары,

 Марш вперед!

 Смерть нас ждет,

 Наливайте чары!

Начинай, запевай

Песню полковую;

Наливай, выпивай

Чару круговую!

 Припев.

Ты не плачь, не горюй,

Моя дорогая!

Коль убьют, позабудь —

Знать судьба такая.

 Припев.

Не стоят, а храпят

Кони вороные.

Не ржавеют, а горят

Сабельки кривые.

 Припев.

 

Знаменитую гусарскую песню и эмблему гусарской доблести Александрийские гусары, или Черные гусары, получили за свою храбрость и бесстрашие в сражениях с войсками Наполеона. За доблесть они получили и прозвище «бессмертных» и «гусаров смерти», а также особую черную форму с символическим рисунком черепа с костями на головных уборах (с 1913 года). Как вспоминал Сергей Маковский, гусарская форма Гумилеву нравилась: «Новая форма ему нравилась, напоминала о царскосельском Пушкине»18. Позднее воспоминания о гусарской форме воплотились в не вошедшей в окончательный текст стихотворения «Память» строфе19:

 

Он не ведал жалости и страха,

Нес на стремени он черный стяг,

И была украшена папаха

Черепом на скрещенных костях.

 

В следующей открытке, отправленной через три дня, 9 февраля, Гумилев сообщает Ларисе Рейснер:

«Лариса Михайловна, я уже в Окуловке. Мой полковник застрелился и приехали рабочие, хорошо еще, что не киргизы, а русские. Я не знаю, пришлют ли мне другого полковника или отправят в полк, но наверно скоро заеду в город. В книжн<ом> маг<азине> Лебедева, Литейный (против Армии и Флота) есть и Жемчуга, и Чужое Небо. Правда, хорошие китайцы на открытке? Только негде написать стихотворенье20.

Иск<ренно> пред<анный> Вам Н. Гумилев».

Письмо написано черными чернилами на открытке «Плантации риса. Culture du riz». На обороте надпись: «В пользу общины Св. Евгении». Текст письма на обороте, рядом с адресом. Штемпель отправителя: Окуловка Новг. 9-2-17. Фраза в письме о сборниках, как мне кажется, может говорить о том, что в Окуловке Гумилев получал письма от Ларисы Рейснер. Видимо, она спрашивала его, где можно найти его сборники «Жемчуга» и «Чужое небо». Но в то же время это могло быть и просьбой при личной встрече в один из приездов. Ведь, по утверждению Лукницкого в «Трудах и днях»21, Гумилев «на 7 и 8 февраля приезжал в Петроград». После встречи он мог уточнить, где найти сборники,
и сразу же из Окуловки об этом написать.

Растерянность «перед встречающимися трудностями», а скорее, общая обстановка в войсках накануне революции, привела к тому, что начальник Гумилева, полковник барон фон Кнорринг, застрелился. Гумилева в полк не отправили, вскоре ему прислали нового начальника, подполковника Сергеева. Это следует из того, что 17 февраля от полкового казначея 5-го гусарского полка был выслан запрос с просьбой сообщить, где находится прапорщик Гумилев и какие обязанности на него возложены. Тогда же был запрошен корпусной интендант 28-го Армейского корпуса. В ответ была получена следующая телеграмма: «18 февраля 1917 г. Вх. № 853. Див<изионному> инт<енданту>
5 кавалерийс<кой> д<ивизии>. 105. Прапорщик Гумилев находится станции Окуловка распоряже­нии подполковника Сергеева по заготовке фуража для корпуса 3901. Вр<еменно> исполняющий обязанности кор<пусного> инт<енданта> подполковник Гринев». Телеграмма на бланке военно-телеграфной роты, с пометой: «Получено 18 II. 13 <часов> — 2 <минуты>. Принял Швоев».

10 февраля Гумилев, видимо, опять был в Петрограде, так как этим числом помечена подписанная им корректура неосуществленного издания поэмы «Мик» в детском приложении к журналу «Нива»22. Приблизительно 17—18 февраля, находясь в Окуловке, Гумилев написал матери, А. И. Гумилевой23:

«Дорогая мамочка, твою открытку я получил, благодарю. Мне прислали нового полковника страшно милого и деятельного. С ним и жить будет приятно и работать хорошо. Однако я с наступлением тепла хочу удрать в полк. Да, ура! В пехоту я не попал, отстояли24. Ду­маю скоро приехать, но когда не знаю.

Целую тебя, Леву (ему пишу тоже) и тетю Варю. Твой Коля.

Посмотри, какая милая открытка».

При публикации открытки в «Московских новостях» была воспроизведена только ее обратная сторона с текстом письма: сверху надпись: «ПОЧТОВАЯ КАРТОЧКА», под надписью вензель издательства «Лукоморье». В верхнем левом углу эмблема издательства — миниатюрная гравюра «Ученый кот у дуба». Текст письма слева, под надписью «Письмо». Справа адрес: Московско-Виндаво-Рыбинская ж. д. Станция Подобино, усадьба Слепнево. Ее Превосходительству Анне Ивановне Гумилевой. Марка оторвана вместе со штемпелем отправителя (Окуловка). Над адресом четко виден штемпель получателя: ПОДОБИНО ТВЕР. ГУБ. — 20. 2. 17 года. По этому штемпелю и датируется письмо.
К сожалению, пока не удалось узнать, что же изображено на «милой открытке».

22 и 23 февраля Гумилев по какой-то надобности оказался в Москве. Свидетельство этого — почтовые штемпели на двух открытках с «Канцонами», посланными Ларисе Рейснер. Первая «Канцона» никогда более Гумилевым не перепечатывалась:

 

Канцона

Бывает в жизни человека

Один неповторимый миг:

Кто б ни был он, старик, калека,

Как бы свой собственный двойник,

Нечеловечески прекрасен

Тогда стоит он; небеса

Над ним разверсты; воздух ясен;

Уж наплывают чудеса.

Таким тогда он будет снова,

Когда воскреснувшую плоть

Решит во славу Бога — Слова

К всебытию призвать Господь.

Волшебница, я не случайно

К следам ступней твоих приник.

Ведь я тебя увидел тайно

В невыразимый этот миг.

Ты розу белую срывала

И наклонялась к розе той,

А небо над тобой сияло

Твоей залито красотой.

                   22 февраля 1917. Н. Гумилев.

 

Письмо на открытке: акварель Г. Нарбута «Святая София». Канцона написана черными чернилами на обороте открытки, но последние 4 строки, после слова «Verte» (что означает: «смотри на обороте»), с подписью и датой на лицевой стороне, под зачеркнутыми Гумилевым и напечатанными типографией чьими-то стихами25:

 

Сказал таинственный астролог:

Узнай султан свой вещий рок, —

Не вечен будет и не долог

Здесь мусульманской власти срок.

Придет от севера воитель

С священным именем Христа —

Покрыть Софийскую обитель

Изображением Креста.

 

На акварели на Св. Софии погнутый полумесяц, а с небес спускается христианский символ — крест. Открытка отправлена на прежний адрес. Штемпель отправителя: Москва 23. 2. 17.

На следующий день, оттуда же, была послана еще одна «Канцона». Эта «Канцона», в другой редакции, с измененными первыми восемью строчками, была напечатана в вышедшем в 1918 году сборнике «Костер» как «Канцона первая». Приводим ее в первой редакции.

 

Канцона

Лучшая музыка в мире — нема!

Дерево ль, жилы ли бычьи

Выразят молнийный трепет ума,

Сердца причуды девичьи?

Краски и бледны и тусклы! Устал

Я от затей их бессчетных,

Ярче мой дух, чем трава иль металл,

Тело подводных животных!

Только любовь мне осталась, струной

Ангельской арфы взывая,

Душу пронзая, как тонкой иглой,

Синими светами рая.

Ты мне осталась одна. На яву

Видевши солнце ночное,

Лишь для тебя на земле я живу,

Делаю дело земное.

Да! Ты в моей беспокойной судьбе —

Иерусалим пилигримов.

Надо бы мне говорить о тебе

На языке серафимов.

          23 февраля 1917. Н. Гумилев.

 

Канцона написана на открытке — репродукция «военной» картины проф. Н. Самокиша «В австрийской деревне». Изд<ательство> журнала «Лукоморье». Тип. Тов-ва А. С. Суворина «Новое Время». Канцона написана черными чернилами на обороте открытки, под штампом, но последние 4 строки, после слова «Verte», с подписью и датой на лицевой стороне под картиной. Штемпель отправителя: Москва 24. 2. 17.

То есть накануне революционных событий Гумилев был в Москве. В «Трудах и днях» Лукницкого период этот отражен лаконично: «В Окуловке. Вместе со своим начальником — полковником — заготовляет сено для полка. Переписка с женой, матерью и Л. М. Рейснер. Изредка (обычно на праздничные дни) приезжает в Петроград, где живет А. А. Ахматова. Встречи с М. Л. Лозинским, Л. М. Рейснер и др. Завтраки с женой в „Астории“».

Февральская революция никак не отразилась на заготовке сена. О событиях 25—27 февраля в «Трудах и днях»: «Приезжал в Петроград. Был у А. А. Ахматовой (которая жила у Срезневских). Примечание. Уговорился с А. А. Ахматовой быть у нее на следующий день. Но на следующий день звонил ей по телефону с вокзала и сказал, что не может к ней пробраться, потому что отрезан путь, и поэтому уезжает в Окуловку, не побывав у нее. С вокзала звонил также и М. Л. Лозинскому». Об этом же в дневниковых записях Лукницкого со слов Ахматовой26: «В эти дни Февральской революции АА бродила по городу одна („убегала из дому“). Видела манифестации, пожар охранки, видела, как князь Кирилл Владимирович водил присягать полк к Думе; не обращая внимания на опасность (ибо была стрельба), бродила и впитывала в себя впечатления. На мосту встретила К<аннегисера> (уб<ийцу> Ур<ицкого>). Тот предложил ее проводить до дому, она отказалась: „Что Вы, мне так хорошо быть одной“… Николай Степанович отнесся к этим событиям в большой степени равнодушно. 26 или 28 февраля он позвонил АА по телефону... Сказал: „Здесь цепи, пройти нельзя, а потому я сейчас поеду в Окуловку...“ Он очень об этом спокойно сказал — безразлично... АА: „Все-таки он в политике очень мало понимал...“».

Сомнительное утверждение, особенно с учетом того, что за спиной у Гумилева было без малого три года войны. Просто он не слишком любил обсуждать эти темы, но все его поступки и решения говорят о том, что в обстановке он разбирался весьма неплохо, по крайней мере не хуже своих коллег по литературному цеху. Чужда ему была и нарастающая анархия в армии. Особенно все это станет очевидным, когда он окажется в Париже, где встретит следующую революцию.

С пребыванием в Окуловке, возможно, связано личное знакомство Гумилева с интереснейшей личностью, Сергеем Николаевичем Сыромятниковым27. Вблизи Окуловки располагались имения Сыромятниковых — Ореховно-1 и Пузырево. С. Н. Сыромятников был известным журналистом и литератором, ставленником одной из придворных партий, ориентированных на внешнюю экспансию. Сохранилось посланное из Окуловки в 1919 году письмо Сыромятникова Гумилеву28, в котором он разбирает стихотворение Гумилева «Экваториальный лес», вспоминает о своих путешествиях в Корею и просит прислать ему в Окуловку последние сборники стихов поэта. Сыромятников выполнял в Персидском заливе и Корее весьма деликатные политические поручения, действительно много и опасно путешествовал (в заливе был ранен в перестрелке со ставленниками англичан). Он был авантюристом, но очень колоритным,
с большими международными связями, прекрасно разбиравшимся в политике. Познакомившись в Окуловке, они не могли не найти общий язык! Скорее всего, после своего знакомства с С. Н. Сыромятниковым Гумилев, при первой публикации «Гондлы» в «Русской мысли» (№ 1, 1917) ввел в нее раздел «Вместо предисловия» с неточными цитатами из статьи Сыромятникова «Саги скандинавского севера», опубликованной в книге: «Древнесеверные саги и песни скальдов в переводах русских писателей», СПб., 1903 (серия «Русская классная библиотека». Сер. 2. Вып. 25). Во всех сохранившихся автографах пьесы «Предисловие» отсутствует, что говорит о его появлении в самый последний момент, непосредственно перед публикацией.

Хотя больше Гумилев в гусарском полку не появлялся, в полковых документах его имя встречается еще несколь­ко месяцев. Жизнь шла своим чередом, и именно в эти революционные дни приказом № 61 от 27 февраля ему был назначен денщик Н. Дробот. Воспользовался ли Гумилев услугами нового денщика — неизвестно. 4 марта Гумилев послал письмо матери, письмо не сохранилось. Вскоре Гумилев перебрался в Петроград по ставшей традиционной причине — он заболел.

Возвращение в революционный Петроград
март—май 1917 года

Приказом по полку № 88 от 22 марта 1917 года было объявлено: «§ 3. Со­­-стоящий в прикомандиро­вании к Управлению Интенданта 28 Армейского корпуса прапорщик Гумилев за­болел и с 8 сего марта принят на учет 134 Петро­градского тылового распределительного пункта. Означен­ного обер-офицера исключить из числа командированных и числить больным. Справка: отношение начальника 134 Петроградского тылового распределительного пункта от 14 сего марта № 23456». На следующий день, 15 марта, Гумилев известил о своем появлении в Петрограде и о том, что попал в лазарет, мать, А. И. Гумилеву; письмо не сохранилось.

В «Трудах и днях» уточняется: «Заболел. Приехал в Петроград. Врачебная комиссия констатировала обострение процесса в легких и предписала две недели лечения. Помещен в 208-й городской лазарет (Английская набережная, д. 48)». На этом фактическая служба Гумилева в 5-м гусарском Александрий­ском полку завершилась. Хотя формально он еще долго числился в списках полка. Вплоть до 21 сентября 1917 года, когда приказом по полку № 281 он был исключен из списков полка на основании отношения № 157201 дежурного генерала Главного штаба начальнику 5-й кавалерийской дивизии от 6 сентября 1917 года: «По военным обстоятельствам. Действующая армия. Начальнику
5-й кавалерийской дивизии. Состоявший в 5-м гусарском Александрийском полку прапорщик Гумилев (Николай), назначенный ныне в распоряжение начальника Штаба Петроградского военного округа, как произведенный не из юнкеров военного училища или студенческой школы прапорщиков, в названный полк приказом по Армии и флоту переведен не был. Ввиду сего прапорщика Гумилева надлежит исключить из списков 5-го гусарского Александрийского полка приказом по таковому. За помощника дежурного генерала, Полковник Жвадский. За начальника отделения титулярный советник (подпись неразборчива.Е. С.)». Документ является ответом на отношение № 3072 начальника 5-й кавалерийской дивизии в Главный штаб о том, каким порядком произвести исключение Гумилева из списков полка (отношение не найдено).

Почти год прослужил Гумилев в гусарском полку, и его служба там не прошла неотмеченной. 23 марта командование полка подготовило «Список обер-офицеров 5-го гусарского Александрийского полка, пред­ставленных за боевые отличия к наградам». В списке значатся четыре офицера. Третья фамилия — прапор­щик Николай Гумилев. В графе: «Какие награды испрашиваются» против его фамилии записано — «Орден Святого Станислава 3 ст<епени> с мечами и бантом. <…> Представление направлено Командиру 5-й Армии 23 марта 1917 г. за № 1923». В приказе по полку № 112 от 13 апреля 1917 го­да объявлено: «Приказом по войскам 5 армии от 30 марта 1917 года № 269 за отличия в делах против неприятеля корнет Ланген 1-й (Николай), прапорщики Гейне и Гумилев награждены орденами Св. Станислава 3 ст<епени> с мечами и бантом и поручик Варпеховский мечами и бантом к ордену Св. Станислава 3 ст. Означенные награды внести в послужные списки названных обер-офицеров. Справка: приказ 5 кавалерийской дивизии от 10 апр. с. г., за № 85». Это была третья боевая награда поэта, но о ней обычно забывают. Сам орден, видимо, Гумилев так никогда и не получил. Судить об этом можно по ответу из штаба армии на запрос командования полка, связанный с задержкой в высылке орденов: «Ордена по обык­новению получаются не ранее одного года, а потому ходатайство о высылке ордена Св. Анны 3 степени с мечами и бантами штабс-ротмистру вверенного Вам полка <…> за несвоевременность подлежит отклонению, так как бесполезно». Ясно, что через год, весной 1918 года, Гумилев никак уже не мог получить свой заслуженный орден Св. Станислава с мечами и бантом.

В «Трудах и днях» последующие два месяца пребывания в Петрограде освещены следующим образом: «2-я половина марта и апрель. Находится в лазарете. Его навещают жена, брат, друзья и знакомые. Очень скоро, невзирая на плохое состояние здоровья, стал выходить (22 марта с женой был у Ф. К. Сологуба и прочел „Дитя Аллаха“, 23 марта присутствовал на 7-м заседании 2-го „Цеха поэтов“ у М. А. Струве — читал стихотворение „Мужик“, бывает у С. Э. Радлова и пр.). Встречи с В. К. Шилейко, М. Л. Лозинским, М. М. Тумповской,
О. Э. Мандельштамом, Л. М. Рейснер, В. А. Чудовским и др. В лазарете написаны стихотворения: „Мужик“29, „Ледоход“, „В скольких земных океанах я плыл“30, пишет большую повесть из русского быта — „Подделыватели“. Примечание. Повесть осталась неоконченной. В настоящее время ее следует считать утраченной31. <…> Присутствует на заседаниях 2-го „Цеха поэтов“, происходящих обычно у М. А. Струве. Бывает на еженедельных собраниях у С. Э. Радлова, бывает на вечеринках у Апатова32  (здесь вместе с М. Л. Лозинским постоянно писал шуточные пантумы), бывает в редакции „Аполлона“. Примечания. 1) 2-й „Цех поэтов“ возник осенью 1916 г. по инициативе Г. Иванова и Г. Адамовича, был несравненно более вялым и бледным, чем 1-й „Цех“, и никакого литературно-общественного значения не имел. Заседания происходили в течение всей 1-й половины 1917 г. К осени 1917 г. «Цех поэтов» распался. Членами 2-го „Цеха поэтов“ были: Г. А. Адамович, А. А. Ахматова, Н. А. Бруни, Н. С. Гумилев, Ю. Е. Деген, Г. Иванов, Е. Ю. Кузьмина-Караваева, М. Е. Левберг, М. Л. Лозинский, К. Ю. Ляндау, А. Пиотровский, A. Д. Радлова, С. Э. Радлов, М. А. Струве, М. М. Тумповская (?), В. К. Шилейко и др. Во 2-м „Цехе поэтов“ синдика не было. С. М. Городецкий не был членом 2-го „Цеха поэтов“. На заседаниях обычно председательствовал М. Л. Лозинский. 2) У Апатова бывали: О. Э. Мандельштам, М. Л. Лозинский, С. Э. Радлов, B. А. Чудовский и др.».

Недавно выяснилось, что незадолго до отъезда Гумилев принял участие в организации Союза деятелей художественной литературы, который был основан в мае 1917 года, и членом Временного cовета которого Гумилев стал наряду с М. Горьким, Л. Андреевым, Ф. Сологубом, Н. Тэффи, В. И. Немировичем-Данченко и некоторыми другими писателями33. Как отмечает публикатор О. Н. Знаменский, цитируя документы34, «Союз провозгласил своей целью „защиту общих интересов литературы, защиту духовных и правовых интересов деятелей художественной литературы и непосредственную охрану их материальных нужд“, входя ради достижения этой цели „в сношения с правительственными и общественными учреждениями, с другими союзами и органи­зациями“. Союз оказался нежизнеспособной организацией, просуществовав, и притом почти бездеятельно, менее года»35. Так что участвовать в его работе Гумилеву вряд ли пришлось.

Лукницкий в «Трудах и днях» касается мотивов, послуживших причиной отъезда Гумилева за границу: «Апрель — 1-я половина мая. Живет в Петрограде у М. Л. Лозинского (!) и в меблированных комнатах „Ира“. Постоянно повторял, что без дисциплины воевать нельзя. Решил поехать на тот фронт, где еще была дисциплина — на Салоникский фронт. Хлопочет о переводе,
в хлопотах пользуется содействием М. А. Струве (служившего в штабе). Хлопоты увенчались успехом. Получил заграничный паспорт и 1500 руб. Зачисляется специальным корреспондентом в газ<ету> „Русская воля“, с окладом жалованья в 800 франков в месяц. Переписка с матерью». Трудно сказать, насколько верны сведения о выплатах Гумилеву, сообщенные Лукницким. Ниже будет приведен официальный документ о его денежном содержании в 5-м гусарском Александрийском полку на момент командировки на Салоникский фронт. Из других документов следует, что никакого «жалованья в 800 франков в месяц» от газеты «Русская воля» Гумилев за границей никогда не получал. Что касается переписки с матерью, то, действительно, он послал ей 22 апреля письмо из Петрограда в Слепнево, однако само письмо не сохранилось.

Про последний месяц пребывания Гумилева в Петрограде в «Трудах и днях» сказано: «Весна. Присутствовал на докладе В. М. Жирмунского в Университете. <…> Встреча с А. А. Блоком в присутствии А. А. Ахматовой в магазине Вольфа на Невском пр.». Эта встреча отмечена в дневнике Блока: «8 мая. <…> Встреча с Гумилевым и Ахматовой». И еще одна запись Блока в его дневнике:
«30 апреля. <…> Днем — встреча с Гумилевым». Из «Трудов и дней»: «14 мая. В редакции „Аполлона“ читал А. А. Ахматовой и М. Л. Лозинскому повесть „Подделыватели“. Ночевал у Срезневских. Перед отъездом на Салоникский фронт говорил о том, что мечтает из Салоник добраться до Африки. <…> Уехал из Петрограда с Финляндского вокзала. На вокзале провожала жена. Уезжая, был крайне оживлен, радостно взволнован, весел и доволен тем, что покидает смертельно надоевшую ему обстановку. Примечание. Военное Министерство, выдававшее Н. Г. паспорт, скрыло его военное звание, как обычно делало, отправляя офицеров через нейтральные страны. Н. Г. уехал как штатский,
в качестве корреспондента „Русской воли“».

Послед­ние документы в фондах гусарского полка, связанные с Гумилевым, отно­сятся к его переводу на новое ме­сто службы. 27 апреля командующим 5-й кавалерийской дивизией генерал-майором Ниловым была получена телеграмма от начальника мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба (ГУГШ) подполковника Саттерупа: «Из Петрограда. Прошу телеграфировать Петроград мобилизационный не встреча­ется ли препятствий и удостаивается ли Вами прапорщик Александрийского полка Гумилев к командированию состав наших войск Салоникского фронта 16656. Начальник мобилизационного отдела ГУГШ полковник Саттеруп». На бумаге резолюция начальника дивизии: «Запросить командира полка, которому по содержанию дать ответ». Печать: «Штаб 5 кав<алерийской> дивизии. Получено 27 апреля 1917 — Вход. № 3108». 29 апреля 1917-го в ответ на этот запрос из сводного отряда была направлена телеграмма № 892/2730 командиру 5-го гусарского Александрийского полка: «По приказанию командива прошу телефонировать не встречается ли препятствий командированию прапорщика вверенного Вам полка Гумилева в состав войск Салоникского фронта. 2730. Генерал-майор Махов». На обороте этого листа телеграммы дается дополнительное указание: «К<оманди>ру 5 Гусарского Александрийского полка из сводного отряда. 29/IV № 897/2730. Ожидается срочное исполнение № 2670. 2733. Штабс-ротмистр Ключевский. Передал Попов. Принял Мясоедов». Временный командующий полком Козлов на запрос из сводного отряда ответил, что «препят­ствий не встречается», и 30 апреля командующим дивизией была послана в мобилизационный отдел ГУГШа телеграмма, что «командированию состав наших войск на Салоникском фронте прапорщик 5-го гусарского Александрийского полка Гумилев удостаивается и препятствий не встречается». Результатом всей этой переписки явился приказ по гусарскому полку № 139 от 8 мая 1917 года: «§ 5. Состоящий больным в г. Петрограде прапорщик Гумилев по выздоровлении 2 сего мая поступил в распоряжение Начальника Штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте. Означенного обер-офицера исключить из числа больных и числить в командировке с 2-го сего мая. Справка: рапорт прапорщика Гумилева от
2-го сего мая за № 129».

7 мая на руки Гумилеву было выдано удостоверение № 8354 о его материальном и денежном содержании в 5-м гусарском Александрийском полку, в котором сказано, что «прапорщик Гумилев, командированный на Салоникский фронт» удовлетворен: «1) жалованьем из оклада 732 рубля в год и добавочными деньгами из оклада 120 рублей в год по 1 мая 1917 года; 2) полевыми порционами по
3 руб<ля> в сутки по 1 апреля и особыми суточными деньгами по 1 руб<лю> в сутки по 8 марта 1917 г. (прапорщик Гумилев 8 марта сего года эвакуирован по болезни и в полк не прибывал)». Далее в удостоверении перечислены суммы, выданные Гумилеву на обмундирование, на обзаведение предметами домашнего обихода, на теплые вещи, на покупку вьюка, седла, лошади, револьвера, шашки и прочего — всего 1639 рублей.

15 мая Гумилев выехал из Петрограда. Через два дня он был в Швеции, затем, через Норвегию и Англию (где задержался на пару недель), 1 июля 1917 года он прибыл в Париж. Даты — европейские, по ново­му стилю. В России, по старому стилю, было еще 18 июня. Именно этой датой помечен обнаруженный в фонде 5-го гусарского полка документ:

 

«Начальнику 5 Кавалерийской дивизии

№ 3127

18 июня 1917 г.

Рапорт

2-го мая сего года прапорщик ко­мандуемого мною полка Гумилев поступил в распоряжение Начальника Штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, находящихся на Салоникском фронте. Ввиду чего рапор­том от 8 мая сего года за № 1913 было возбуждено ходатайство об исключении из списков полка прапорщика Гумилева с переводом в распоряжение Начальника Штаба Петроградского военного округа. До настоящего времени означенный перевод не состоялся.
А потому прошу ходатайствовать ускорить этот перевод.

Командующий полком подполковник Козлов

Верно. Полк<овой> адъютант Кудряшов».

Как было сказано выше, фактически Гумилев был исключен из списков полка только в сентябре 1917 года, то есть гусаром 5-го Александрийского полка он оставался почти полтора года, начиная с марта 1916 года. Гусаром в душе он и остался. И погиб он как воин, от вражеской пули. Но не на фронте, а в своей России, в Пет­рограде, у себя на родине, куда он с большими сложностями вернулся только в апреле 1918 года. Последние три года его жизни были творчески насыщенными и плодотворными. Хотя, вернувшись из Франции, Гумилев сразу же переиздал свои ранние сборники «Романтические цветы» и «Жемчуга»; это был уже другой поэт, автор «Костра», «Отравленной туники», «Шатра» и «Огненного столпа». Его жизнь оборвалась «посредине странствия земного» — так он хо­тел назвать новую, ненаписанную книгу, планы которой десятилетия пролежали в застенках Лубянки. Ни на секунду не переставая быть поэтом, один год офицер 5-го гусарского Александрийского полка Николай Гумилев провел на территории маленькой, вскоре ставшей независимой, Латвии. Свой скромный вклад в это внес и русский поэт Николай Гумилев.

Эпилог — отъезд из России
завершение романтической истории

Но мы забежали вперед, о последнем годе его воинской службы за границей предстоит подробный рассказ. А сейчас необходимо вернуться в тот день, когда Гумилев 15 мая покинул Петроград. Из рассказа о двух месяцах пребывания Гумилева в Петрограде совершенно выпала Лариса Рейснер. Последняя «Канцона» со значимыми словами: «Лишь для тебя на земле я живу, делаю дело земное…»36 — была послана из Москвы 24 февраля 1916 года. Что это, просто пустые слова? Думаю, не только… Да, между ними прошла трещина, не могла не пройти, дальнейший их путь показал, что слишком разнонаправленными оказались их жизненные ориентиры. Но было и что-то, лежащее вне обычных логических построений, что оставило неизгладимый след в каждом. Лариса Рейснер сказала об этом прямо, уже после гибели поэта.

Никаких прямых свидетельств их общения в эти два месяца в Петрограде не сохранилось, хотя, безусловно, пути их не могли не пересекаться. Писем Гумилеву Лариса, скорее всего, не писала, но одно ее стихотворное «Письмо», явно обращенное к Гумилеву, было напечатано 30 апреля 1917 года в горьковской «Новой жизни», № 11. Гумилев тогда еще был в городе. Написано оно, как я предполагаю, в конце 1916 или начале 1917 года, когда Гумилев, находясь в окопах, долго не отвечал на ее письма.

 

Письмо37 

Мне подали письмо в горящий бред траншеи.

Я не прочел его, — и это так понятно:

Уже десятый день, не разгибая шеи,

Я превращал людей в гноящиеся пятна.

 

Потом, оставив дно оледенелой ямы,

Захвачен шествием необозримой тучи,

Я нес ослепший гнев, бессмысленно-упрямый,

На белый серп огней и на плетень колючий.

 

Ученый и поэт, любивший песни Тассо,

Я, отвергавший жизнь во имя райской лени —

Учился потрошить измученное мясо,

Калечить черепа и разбивать колени.

 

Твое письмо — со мной. Нетронуты печати.

Я не прочел его — и это так понятно:

Я только мертвый штык ожесточенной рати,

И речь любви Твоей не смоет крови пятна.

                                       Ларисcа (sic! — Е. С.) Рейснер

 

В архиве Ларисы Рейснер сохранилось много стихотворных набросков, в том числе и посвященных Гумилеву38. Любопытен листок с беловым автографом стихотворения «Медный всадник»39. На обороте, в правом верхнем углу листка с этим автографом, Ларисой Рейснер изображен крохотный набросок лица с подписью «Гумилевъ», в котором, при некотором воображении, можно угадать попытку передать образ своего возлюбленного. Очевидно, что она, при всех своих многочисленных талантах, даром художника явно не обладала; других ее зарисовок среди архивных документов обнаружить не удалось. Когда появился этот «портрет», сказать трудно. Может быть, в преддверии начала «эпистолярного романа», а может быть — как память о его завершении. Хотя вряд ли это изображение можно включить в весьма немногочисленную «иконографию» Гумилева…

Так что «мысленный» диалог между ними продолжался. Доказательством тому служат и первые (единственные сохранившиеся) письма Гумилева, посланные в Петроград сразу же после того, как он покинул столицу. Первая его короткая остановка была в Стокгольме. И оттуда Гумилев сразу же отправляет стихотворное послание Ларисе Рейснер40:

 

Швеции

Страна живительной прохлады,

Лесов и гор гудящих, где

Стремительные водопады

Ревут, как будто быть беде!

Для нас священная навеки

Страна, ты помнишь ли, скажи,

Тот день, как из Варягов в Греки

Пошли суровые мужи?

Скажи, ужели так и надо,

Чтоб был, свидетель злых обид,

У золотых ворот Царьграда

Забыт Олегов медный щит?

Чтобы в томительные бреды

Опять поникла, как вчера,

Для славы, силы и победы

Тобой крещенная сестра?

Ах, неужель твой ветер свежий

Вотще нам в уши сладко выл,

К Руси славянской, печенежьей

Напрасно Рюрик приходил!

                                  Н. Гумилев.

 

Привет и извинения за такие стихи».

Стихотворение — на открытке с фотографией актера в театральном костюме и надписью по-шведски: «Gцsta Ekman som Gustaf IV Adolf. 51 Ensamrдtt, Axel Eliassons Konstfцrlag. Stockholm». Стихотворение написано черными чернилами на обороте открытки. Адрес прежний. На обороте три штемпеля. Штемпель отправителя: (вероятно, Стокгольм) 30-5-17. Штемпель получателя: Петроград 6-17-8. Еще есть лиловый штемпель: В ценз. № 168 ПВО. То есть письмо проходило цензуру, и до Петрограда оно добралось спустя более чем две недели. Отправлено оно было 17 мая (по ст. ст.), а получено только в июне.

Еще спустя четыре дня Гумилев посылает Ларисе короткое письмо уже из Норвегии. На этот раз — в прозе, с многозначительной концовкой-пожеланием, воспринятым Ларисой Рейснер с точностью до наоборот:

«Лариса Михайловна, привет из Бергена. Скоро (но когда неизвестно) думаю ехать дальше. В Лондоне остановлюсь и оттуда напишу как следует. Стихи все прибавляются. Прислал бы Вам еще одно, да перо слишком плохо, трудно писать. Здесь горы, но какие-то неприятные, не знаю, чего не достает, может быть солнца. Вообще Норвегия мне не понравилась, куда же ей до Швеции. Та — игрушечка. Ну, до свиданья, развлекайтесь, но не занимайтесь политикой.

Преданный Вам Н. Гумилев».

Письмо на открытке с видом Норвегии: Gudvangen, Sogn. Письмо написано черными чернилами на обороте открытки с норвежской («NORGE») маркой. Штемпель отправителя: Bergen 5-VI-17. 5-EE. Марка норвежская. Штемпель получателя: Петроград 11-6-17-4. И это письмо шло долго, отправлено оно было 23 мая (по ст. ст.), а получено только 11 июня. Россия жила еще по старому стилю, а Гумилев, в Европе, уже по новому. Дороги Николая Гумилева и Ларисы Рейснер разошлись, как в пространстве, так и во времени... Она не вняла завету своего возлюбленного и погрузилась в политику. Гумилев, всегда пытавшийся дистанцироваться от любой политики, невольно погрузился в самую гущу ее и связанных с ней событий, даже находясь вдали от родины. Спрятаться от надвигающихся на мир потрясений было уже невозможно как, по выражению
А. Ремизова, во «взвихренной Руси», так и в цивилизованной Европе.

Однако, устремившись в политику, Лариса Рейснер сохранила все полученные ею письма своего Гафиза. Сохранилось и ее последнее, не посланное письмо Гумилеву. При публикации его эпистолярного наследия это письмо постоянно включают в раздел писем к поэту. Хотя на самом деле это никакое не письмо, а ее письменное завещание, приложенное к пачке бережно сохраненных писем. Сам тот факт, что она сберегла все письма, заслуживает уважения и говорит о ее мужестве. Ведь зная, какое политическое положение в новой России она заняла, кажется, было бы совершенно естественным избавиться от «компромата». Как иначе могли отнестись к письмам от вскоре расстрелянного советской властью «врага революции» ее вершители, попади они в ненадлежащие руки? Но Лариса Рейснер, героиня «Оптимистической трагедии», жена комфлота Федора Раскольникова, хранила их и после расстрела поэта. Уди­вительно это письмо-завещание. Трудно поверить, что «красный комиссар» и автор этого письма — одно лицо:

«В случае моей смерти, все письма вернутся к Вам. И с ними то странное чувство, которое нас связывало, и такое похожее на любовь.

И моя нежность — к людям, к уму, поэзии, и некоторым вещам, которая благодаря Вам — окрепла, отбросила свою собственную тень среди других людей — стала творчеством. Мне часто казалось, что Вы когда-то должны еще раз со мной встретиться, еще раз говорить, еще раз все взять и оставить. Этого не может быть, не могло быть. Но будьте благословенны, Вы, Ваши стихи и поступки.

Встречайте чудеса, творите их сами. Мой милый, мой возлюбленный. И будьте чище и лучше, чем прежде, потому что действительно есть бог (sic — с маленькой буквы.Е. С.).

Ваша Лери».

Письмо написано черными чернилами на сложенном вдвое листе тонкой зеленоватой тисненой, с горизонтальными линиями, бумаги (29,5 ґ 44,5 см). При письме имеется конверт из плотной, слегка кремовой бумаги (19 ґ 23,5 см).

На обороте конверта, «вверх ногами», надпись черными чернилами: «Если я умру, эти письма, не читая, отослать Н. С. Гумилеву.

Лариса Рейснер».

Когда оно было написано, сказать трудно. Возможно, перед тем как покинуть домашнюю обстановку, либо летом 1918 года, когда она отправилась с мужем на фронт, на Волгу, либо перед отъездом в Афганистан в апреле 1921 года41. Надпись могла быть обращена, скорее всего, к матери, с которой она была совершенно откровенна. Ведь именно к ней она обратилась со своей исповедью из-за границы в начале 1923 года. Исключительное откровение! Производит впечатление неожиданный переход в тексте письма: со «злобы дня» — на самое сокровенное и личное42:

«…Мы с ним43 оба делали в жизни черное, оба вылезали из грязи и „перепрыгивали через тень“ — ну, все равно. Первый вечер с вами, первая ночь, когда я наконец расскажу — и выплачу, и прочитаю, и переживу заново, как деревья свою святую весну — и мы станем опять одно — мои духи, моя музыка, мои все.

Еду в первых числах марта.

На границе пожар. Англичане, связав Афганистан договором, жгут и режут, бросают бомбы на стада, маленькие поля племен, устроенные в скалах. РСФСР, откликнись, великая, могучая и щедрая помоги им. Все это нетерпение, надежды, стыд за свои глупости — Федор укладывает столбиками в шифровки — доходят ли они куда-нибудь.

Девочку Гумилева возьмите44. Это сделать надо — я помогу.

Если бы перед смертью его видела — все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все. Если бы только маленькая была на него похожа. Мои милые, я так ясно и весело предчувствую, сколько мы еще с Вами вместе наделаем…»

Это было написано уже после того, как поэт ушел из жизни. Ушел из-за того, что предчувствие Ларисы Рейснер, к сожалению, оправдалось — слишком много всего было «наделано». Она исповедовалась Н. Я. Мандельштам, что для нее, прошедшей все ужасы Гражданской войны, «единственным темным пятном на ризах революции был расстрел Гумилева»45. Наивно, конечно, и жизнь распорядилась так, что она, полная сил и энергии, пережила своего «Гафиза» всего лишь чуть более чем на четыре года…

 

 

 

 


1 ПСС-8, № 85.

2 В автографе Гумилев по ошибке проставил 1916 год вместо 1917-го.

3 Как было сказано выше, с 23 января полк получил предписание занять прежние позиции по Двине. Полк стоял на позициях вдоль Двины с 24 января по 7 февраля. В сообщениях говорилось, что «все время буран, Двина встала». Так что перспектива отправиться в «разведку на ту сторону Двины», если бы не командировка, для Гумилева была вполне реальной, это, видимо, обсуждалось в эскадроне.

4 Хотелось бы обратить внимание на эту фразу Гумилева. Пьеса о завоевании Мексики для Ларисы Рейснер написана не была. Заметим, что именно в эти дни вышел журнал «Русская мысль» (№ 1, 1917), в котором была напечатана «Драматическая поэма в четырех действиях» — «Гондла». Героиня ее — «Лера». Сама Лариса Рейснер первой откликнулась на эту публикацию рецензией в журнале «Летопись» (1917, № 5—6, с. 262—264): «Все в ней радуется своему большому росту, стих расправляется в монологах и диалогах, играет силой, нестесненной архитектурным, героическим замыслом». А следующей пьесой Гумилева, к которой он вскоре приступил, была именно «Трагедия в пяти действиях» — «Отравленная туника» (ПСС-5, № 7). Возможно, замысел претерпел изменение, с одной стороны, из-за «невежества относительно мексиканских дел», но, с другой стороны, и по причине происшедших вскоре событий. Поэт перенес действие из Мексики в Византию. При этом коллизии взаимоотношений поэта Имра и юной Зои не являются ли отголоском того, что произошло вскоре после написания этого письма между Гумилевым и Ларисой и что послужило причиной их разрыва? Мне кажется, что не слишком корректно все переводить в «физиологическое» русло (впрочем, как и в политическое), чем грешат «академические» комментарии к первому, стихотворному письму Гумилева Ларисе Рейснер (ПСС-8, № 151, с. 540—544).

5 Бахтиары — группа племен Юго-Западного Ирана. Видимо, уже в это время Гумилев начал всерьез подумывать о Русском экспедиционном корпусе, куда вскоре попал, оказавшись в Па­риже. А меньше чем через год он будет писать как шутливые стихотворные, так
и вполне официальные рапорты с просьбами отправить его на Персидский фронт.

6 Это отразилось, например, в стихотворении «Персидская миниатюра» — ПСС-8, № 31.

7 Жирмунский В. Преодолевшие символизм // Русская мысль. 1916. № 12. Перепечатано в его кн.: «Теория литературы. Поэтика. Стилистика». Л., 1977.

8 «Мессиада» — эпическая поэма Фридриха Готлиба Клопштока, служившая для русских поэтов XVIII—XIX века образцом ненарушимой возвышенности предмета описания и стиля. Поль де Кок — французский писатель, символизировавший для русского читателя XIX века высшую возможную степень эротизма (Богомолов-1987).

9 Этот список известен и представляет значительный интерес, так как является материалом для реконструкции читательских интересов Гумилева этого времени. В него вошли: из произведений русских авторов — «Тихие песни», «Кипарисовый ларец» и обе «Книги отражений» И. Анненского; «Кормчие звезды», «Прозрачность» и «Cor Ardens» Вяч. Иванова; три первых тома собрания стихов К. Бальмонта; два тома «Путей и перепутий», «Далекие и близкие», «Огненный ангел» В. Брюсова; три первые симфонии, «Золото в лазури», «Серебряный голубь» и «Петербург» Андрея Белого; «Ярь» С. Городецкого; рассказы А. Ремизова, стихотворения и сборник рассказов «Истлевающие личины» Ф. Сологуба; «Сети», «Осенние озера», «Глиняные голубки» и две книги рассказов М. Кузмина; «За синими реками» и рассказы А. Н. Толстого; философские и публицистические произведения Л. Шестова, М. Гершензона, Н. Бердяева, В. Розанова, П. Флоренского и Д. Мережковского. Среди немецких книг названы стихи Р. М. Рильке и Ст. Гeoрге, рассказы М. Даутендея и произведения Ницше; из французских — стихи Ш. Бодлера, Ш. Леконт де Лиля, П. Верлена, А. Рембо, Т. Корбьера, Ж. Лафорга, М. Роллина, Ф. Вьеле-Гриффена, Ф. Жамма, П. Клоделя, романы Ж. Гюисманса, А. Франса, А. де Ренье и статьи Р. де Гурмона (Богомолов-1987).

10 Помимо упоминавшихся ранее биографических книг Г. Пржиборовской в «ЖЗЛ» и «Красно-белого романа» Адели Алексеевой смотрите зацикленные на этой теме «академические комментарии» в ПСС-8, № 151, с. 540—544.

11 Лукницкий-2. С. 102.

12 ЗК Ахматовой. С. 342, 313. См. также С. 272, 252, 361.

13 ОР РГБ, ф. 245, к. 6, ед. хр. 20.

14 Скорее всего, на открытке в имени художника — ошибка. Художник Михаил Иванович Авилов, участник Первой мировой войны, автор батальных полотен. Эту открытку и последующие пять, посланные Гумилевым, можно посмотреть на сайте: http://www.utoronto.ca/tsg/29/stepanov29.shtml, где они были впервые воспроизведены в публикации автора.

15 Как следует из приведенного выше предписания, начальником Гумилева был полковник 4-го уланского Харьковского полка барон фон Кнорринг.

16 ПСС-3, № 50. Появление «военного мадригала» свя­зано с открыткой — репродук­цией картины Л. Авилова «Гусары смерти в плену». Стихотворение не было включе­но ни в одну книгу Гумилева.

17 5-й гусарский Александрийский полк имел славную историю, которая отражена на ряде сайтов. Полк был сформирован 25 июня 1783 года. Историю его создания и участие в боях против большевиков смотрите на сайте: http://www.pobeda.ru/index.php?Itemid= 58&id=4792&option=com_content&task=view . Песню можно прослушать на http://files.pobeda.ru/music/entsiklopedia/imper_polki/chernye_gusary_2.mp3 в исполнении хора Валаамского монастыря, или на http://blackhussars.ucoz.ru/mp3/NS.mp3 в исполнении эмигрантского ансамбля.

18 Маковский С. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // Николай Гумилев в воспоминаниях современников. М., 1990. С. 95.

19 Тименчик Р. «Над седою, вспененной Двиной…» // Даугава. 1986. № 8. С. 117.

20 Все три последующие открытки будут стихотворными.

21 Пока готовилась эта публикация, вышло комментированное издание книги: Лукницкий П. Н. Труды и дни Н. С. Гумилева. СПб.: Наука, 2010, 896 с. В данной публикации сохранены ссылки на «Труды и дни» в указанной выше книге В. К. Лукницкой. Тексты самих «Трудов и дней» Павла Лукницкого, за исключением исправления отдельных описок первой публикации, в обеих книгах полностью совпадают.

22 Гранки «Мика» для «Нивы» находятся в архиве Струве. См.: «Гумилев-Вашингтон-2». С. 336.

23 ПСС-8, № 161. Необычна история появления этой открытки, которая изложена в газете «Московские новости», № 4 (870) 26.01—2.02.1997, с. 21; она была случайно куплена на барахолке в Твери и передана в Тверской краеведческий музей, где и хранится. К сожалению, на все запросы о том, что изображено на открытке, ответа пока не последовало.

24 Документального свидетельства того, что был отменен перевод Гумилева в стрелковый полк, обнаружить не удалось. Видимо, это были просто слухи, которые вскоре развеялись, и Гумилев, оказавшись в начале марта по болезни в Петрограде, сразу же начал хлопотать о своем переводе в Русский экспедиционный корпус.

25 Возможно, эти строки принадлежат перу иеросхимонаха отца Антония (Александра Ксаверьевича Булатовича), они приводятся в его листовке «Крест на Святой Софии» (см. сайт — http://pravoslav.de/imiaslavie/antony/kple.htm). Именно по следам Булатовича Гумилев совершил свое самое длительное путешествие через Абиссинию в 1911 году.

26 Лукницкий-I. С. 96—97.

27 За все сведения о С. Н. Сыромятникове (1864—1934) автор признателен Е. А. Резвану, который специально занимался его биографией в ходе работы над книгой «Русские корабли в Персидском заливе (1899—1903)» (Rezvan E. Russian Ships in the Gulf (1899—1903). London, Ithaca press, 1993. P. 9—10. Арабское издание — М., 1989). С. Н. Сыромятникову посвящены и другие многочисленные публикации, которые без труда можно найти в Интернете. Гумилев мог узнать о Сыромятникове и раньше, в частности от своего учителя, директора гимназии
И. Ф. Анненского, — сохранилась их переписка. Следует заметить, что книги Сыромятникова входили в гимназические программы. По мнению Р. Щербакова (Гумилев-1991-2. С. 407—408), одним из источников для написания «Гондлы» была книга С. Н. Сыромятникова «Сага об Эйрике Красном» (СПб., 1890). Из нее взяты оба эпиграфа в разделе «Вместо предисловия».

28 ПСС-8, письма Гумилеву, № 53. В комментариях к этому письму сказано, что «личность автора настоящего письма не установлена». При этом автор письма обозначен как — «Г. Сыромятников». Как любезно сообщил Е. А. Резван, на хранящемся в ИРЛИ автографе первая буква в подписи — неразборчива. Нет сомнения, что автор посланного Гумилеву письма — именно Сергей Николаевич Сыромятников.

29 Стихотворение «Мужик» также вошло в сборник «Костер», изданный Гумилевым вскоре после возвращения в Россию в 1918 году. Весь сборник составлен из написанных в 1916—1918 годах стихотворений, то есть из тех стихов, которые были написаны Гумилевым, пока он оставался офицером и служил в гусарском полку и в Русском экспедиционном корпусе во Франции. При этом в «Костре» практически не звучит тема войны. Разве что в пророческом стихотворении «Рабочий». Следует обратить внимание на великолепный разбор стихотворения «Мужик» Мариной Цветаевой в очерке «История одного посвящения» (Цветаева М. Собрание сочинений в семи томах. Т. 4. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза. М.: Эллис Лак, 1994. С. 141—142). Цветаева завершает свое обращение к Гумилеву словами: «Дорогой Гумилев, есть тот свет или нет, услышьте мою, от лица всей Поэзии, благодарность за двойной урок: поэтам — как писать стихи, историкам — как писать историю. Чувство Истории — только чувство Судьбы. Не „мэтр“ был Гумилев, а мастер: боговдохновенный и в этих стихах уже безымянный мастер, скошенный в самое утро своего мастерства-ученичества, до которого в „Костре“ и окружающем костре России так чудесно — древесно! — дорос».

30 Другой вариант «Канцоны», посланной Ларисе Рейснер из Москвы 24 февраля 1917 г.

31 Это был, видимо, ранний вариант незаконченной повести «Веселые братья» (ПСС-6, № 18). Но, по моему мнению, в Париже ее текст был сильно изменен и полностью переписан. Ее черновики Гумилев оставил в Париже, и фрагменты были впервые опубликованы
в вашингтонском четырехтомнике.

32 Точно установить, кто такой Апатов, не удалось. Возможно, это член будущей Петро­градской комиссии по улучшению быта ученых А. Апатов, который был направлен КУБУ из Петрограда в Москву в первой половине мая 1920 г. «Очень прошу Вас, — писал Горький Ленину, — принять и выслушать А. Апатова, члена Президиума Комиссии по улучшению быта ученых». См. сайт: http://www.ihst.ru/projects/sohist/papers/rev94vr.htm.

33 Знаменский О. Н. Интеллигенция накануне Великого Октября: февраль — октябрь 1917 г. Л., 1988. С. 280. Исследования-1994. С.192. По другим сведениям, Гумилев присутствовал на собрании учредителей нового литературного общества 19 марта 1917 года. Замечу, что вопрос этот требует уточнения. В 1-м томе «Хроники 1920-х годов», с. 126, сказано, что организационные собрания Союза деятелей художественной литературы состоялись 13, 20, 27 марта и 10 апреля 1918 года, то есть когда Гумилев был еще в Англии. Но там же Гумилев упоминается как действующий член Временного совета Союза наряду с Л. Андреевым, М. Горьким, Ф. Сологубом, Н. Тэффи и др. Видимо, действительно, Союз был создан перед отъездом Гумилева во Францию, но организационно оформлен только весной 1918 года. 10 апреля Народный комиссариат имуществ выдал Союзу удостоверение, подписанное А. Луначарским, на основании которого Союз мог начать осуществлять свою деятельность. В «Хронике 1920-х годов» (фиксирующей события только после
25 октября 1917 года) имеется ссылка на публикацию: Муромский В. П.
Союз деятелей художественной литературы // Из истории литературных объединений Петрограда — Ленинграда 1910—1930-х годов. СПб., 2002. Кн.1. С. 133, 144.

34 РГИА, ф. 749, оп. 1, ед. хр. 3, л. 136—136 об.

35 Исследования-1994. С. 192.

36 Справедливости ради замечу, что эти же слова Гумилев написал на сборнике «Костер», подаренном Ане Энгельгардт 9 июля 1918 года (хранился в собрании М. С. Лесмана, Санкт-Петербург). Возможно, были и другие адресаты… Но первым была Лариса Рейснер.

37 ОР РГБ, ф. 245, к. 1, ед. хр. 4, л. 1. Скорее всего, это «Письмо» было написано в указанное в тексте время, как «комментарий» к переписке с Гумилевым. Хотя, по другим сведениям, оно появилось на год раньше, еще до начала переписки, и предназначалось для журнала «Рудин», № 1, вышедшего в ноябре 1915 года, уже после знакомства Ларисы с Гумилевым в январе 1915 года в «Бродячей собаке». Это кажется несколько странным. По этим же сведениям, стихотворение не было тогда напечатано из цензурных соображений.

38 ОР РГБ, ф. 245, к. 1, ед. хр. 5, ед. хр.12 и др. Как правило — это черновые наброски на отдельных листах бумаги, не предназначавшиеся для публикации. Некоторые стихотворения см., например, в книге: Пржиборовская-2008. С. 192—193.

39 ОР РГБ, ф. 245, к. 1, ед. хр. 6. Текст этого стихотворения приведен в книге: Пржиборовская-2008. С. 135. Стихотворение связано с созданием упоминавшегося выше литературно-художественного общества «Медный всадник», участником которого был и Гумилев (см. выше).

40 Стихотворение с небольшими разночтениями (разбиение на строфы) вошло в сборник «Костер». К сожалению, не сохранились упоминаемые и прочитанные Лукницким письма с дороги домой — матери и Леве.

41 По мнению Г. Пржиборовской, «письмо отослано осенью 1917 года, когда, по свидетельству ее названого брата Льва Рейснера, ей грозила опасность, и он молил ее уехать из Петербурга» (Пржиборовская-2008. С. 195). Не думаю, что письмо было «отослано», тем более — «осенью 1917 года», когда Гумилев был в Париже. Возможно, тогда все сохраненные письма были сложены в конверт с соответствующей надписью, с добавлением неотправленного письма-завещания.

42 ОР РГБ, ф. 245, к. 5, ед. хр. 15, лл. 58—60.

43 С мужем Федором Раскольниковым, с которым вскоре разошлась. Начались романы с К. Радеком, с Л. Троцким. Хорошая компания. Все — впоследствии ярые «враги народа». В их компанию, несомненно, попала бы и она сама, если бы не вызывающая вопросы неожиданная смерть, якобы от тифа, в кремлевской больнице 9 февраля 1926 года. Было ей 30 лет…

44 «Девочка Гумилева» — дочь Гумилева Лена от Ани Энгельгардт, родившаяся 14 апреля 1919 года. Умерла она в Ленинграде, в блокаду, в 1942 году, от голода: «Сначала умер отец, потом мама, потом Аня, которая страшно мучилась от голода и холода. Лена умерла послед­ней». По сведениям М. С. Лесмана, Анна Николаевна умерла в апреле, а дочь Гумилева Лена умерла в больнице им. Мечникова 25 июня 1942 года (Исследования-1994. С. 375). Приведенное письмо Ларисы Рейснер — ответ на письмо матери Е. А. Рейснер, которая в конце 1922 года писала Ларисе в Афганистан: «Гумилев оставил жену и ребенка (девочку 2-х лет). Жена — лахудра, словом, надумала я взять девочку. Жаль мне одинокую и беззащитную. Одобряешь?..» (ОР РГБ, ф. 245, к. 7, ед. хр. 58).

45 Мандельштам Н. Я. Воспоминания. М.: Книга, 1989. С. 103. Там же (С. 104) Н. Мандельштам пишет: «Я почему-то уверена, что будь она в Москве, когда забрали Гумилева, она бы вырвала его из тюрьмы…».

 

 

 

 

 

Анастасия Скорикова

Цикл стихотворений (№ 6)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Павел Суслов

Деревянная ворона. Роман (№ 9—10)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Владимир Дроздов

Цикл стихотворений (№ 3),

книга избранных стихов «Рукописи» (СПб., 2023)

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Владимир Дроздов - Рукописи. Избранное
Владимир Георгиевич Дроздов (род. в 1940 г.) – поэт, автор книг «Листва календаря» (Л., 1978), «День земного бытия» (Л., 1989), «Стихотворения» (СПб., 1995), «Обратная перспектива» (СПб., 2000) и «Варианты» (СПб., 2015). Лауреат премии «Северная Пальмира» (1995).
Цена: 200 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
На сайте «Издательство "Пушкинского фонда"»


Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России