ВОЙНА И ВРЕМЯ

 

Евгений Степанов

«И смерти я заглядываю в очи…»

Часть вторая.
Гусарские будни прапорщика Н. С. Гумилева (1916—1917)

Возвращение в Гусарский полк, июль—август 1916 года

В приказе № 213 по Гусарскому полку от 27 июля сказано: «§ 8. Прибывшего по выписке из лечебного заведения прапорщика Гумилева числить на лицо с 25 сего июля».

Но чтобы понять, куда прибыл Гумилев после болезни, кратко расскажем о действиях Гусарского полка в период его отсутствия. До 10 мая 1916 года полк оставался на отдыхе в фольварке Рандоль. Затем боевое дежурство с 11 по 31 мая на прежнем участке, от Царьграда до Лаврецкой: «10 мая. В 4 ч. пошли на смену драгун. Погода разъяснилась, дороги плохо проходимы из-за непрерывных дождей». Активных боевых действий не велось, лишь редкая ружейная перестрелка, шло укрепление окопов. В конце мая полк вернулся в Рандоль: «31 мая. В 8 ч. вечера пришли на смену драгуны. Вернулись в 3 ч. утра». Там — до 16 июня: «Холодно и дождь. 17 июня был смотр Главнокомандующим войсками Северного фронта генералом Куропаткиным». 21 июня произошла смена улан на участке Авсеевка — Буйвеско. С 22 июня — в окопах, боевые действия несколько активизировались, был получен приказ добыть пленных, произвести поиск на левом берегу Двины. Поиск возглавил знакомый Гумилева корнет Янишевский. 23 июня при перестрелке у фольварка Авсеевка и станции Ницгаль были убитые и раненые. 29 июня произошла срочная смена, так как был получен приказ о предстоящем переходе в район Риги. До Риги полк не дошел, остановился южнее современной Сигулды.

Одновременно в эти дни продолжалась переписка, связанная с пересылкой различных документов Гумилева, требуемых для уже осуществившегося его перевода в 5-й Гусарский Александрийский полк. 28 июня было послано письмо № 89602, явно не по адресу (на бланке): «Дежурный генерал штаба Главно­командующего Армиями Западного фронта. По наградному отделению. Ответ на № 5568. Командиру Л.-Гв. уланского Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка. (Входящий № 4097 от 3 июля 1916.) При сем препровождаю послужной список вверенного Вам полка Николая Гумилева. Приложение: послужной список. За Дежурного Генерала Генерал-майор (подпись неразборчива)». Письмо на следующий день было переадресовано (исходящий № 6010 от 4 июля 1916) в Гусарский полк: «Командиру 5-го Гусарского Ее Величества полка. Приложение: послужной список. Командир полка Свиты Его Величества Генерал-майор Маслов». Получено оно 25 июля, вх. № 2446. Предполагаю, что эта переписка началась в связи с предстоящим направлением Гумилева в Петроград для сдачи офицерских экзаменов. 27 июля командир 5-го Гусарского полка направил письмо № 3634 командиру Уланского полка (вх. № 4447 от 6 августа 1916): «Для составления послужного списка Прапорщика Гумилева, переведенного во вверенный мне полк, прошу выслать документы названного обер-офицера, на основании которых он принят на службу охотником. Полковник Коленкин». На письме приписка от руки: «Послано
в штаб фронта». На обороте этого письма 9 августа, красивым почерком, был написан ответ: «№ 2816. Полковому Адъютанту 5-го Гусарского Александрий­ского Ее Величества полка. Все имеющиеся в полку документы унтер-офицера Гумилева (ныне прапорщика) были отправлены при представлении Начальнику дивизии». Печать и подпись: «Полковой Адъютант Лейб-Гвардии Уланского полка поручик Поливанов». Среди этих писем подшит и сам многократно пересылаемый послужной список. Поскольку он несколько отличается от ранее опубликованных послужных списков Гумилева, приведем выписки из него. Оригинал отпечатан на машинке, на одном листе, с двух сторон, в виде таблицы:

 

«ПОСЛУЖНОЙ СПИСОК

охотника Лейб-Гвардии Уланского Ее Величества

Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Николая Гумилева

(Лицевая сторона)

Прохождение службы

Прибыл в Л.-Гв. Уланский Ее Вел. Гос. Им. Александры Феодоровны полк и зачислен добровольцем на правах вольноопределяющегося в эскадрон Ее Величества — 24 августа 1914.

Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 4 декабря 1914 г. за № 30 награжден Георгиевским крестом 4 степени за № 134060 — 13 января 1915.

Согласно ст. 96 Статута произведен в ефрейторы — 13 января 1915.

За отличия в делах против германцев произведен в унтер-офицеры (от руки, карандашом — приписка: младшие унтер-офицеры) — 15 января 1915.

Приказом по 2-й Гвардейской Кавалерийской дивизии за № 148б от 5 декабря 1915 г. за отличия в делах против германцев награжден Георгиевским крестом 3 степени за № 108868 — 25 декабря 1915.

(Оборотная сторона)

Походы и дела против неприятеля; полученные в бою раны и контузии. Был ли в плену у неприятеля. Увечья в мирное время. — В походах и делах против неприятеля был; ранен и контужен не был; в плену не находился.

Знаки отличия, медали, иностранные ордена и нашивки. — Георгиевский крест 4-й ст. за № 134060; Георгиевский крест 3-й ст. за № 108868.

Подвергался ли наказаниям (и т. д.). — Не подвергался.

(Далее — незаполненные графы «вопросника»)

1) Обучался ли саперному (подрывному или телеграфному) делу.

2) Обучался ли обязанностям посыльного.

3) Обучался ли семафорным сигналам.

4) Обучался ли обозной службе.

5) Состоял ли в команде разведчиков.

6) Был ли хлебопеком.

7) Разряд по стрельбе.

8) Знает ли холодную ковку лошадей.

9) Удостаивался ли назначениями в военное время на должности зауряд хорунжего или зауряд военного чиновника.

Командир полка Флигель-Адъютант Полковник Маслов. Полковой Адъютант Поручик Поливанов».

Тогда, судя по всему, так и не были обнаружены отправленные в штаб дивизии документы, на основании которых Гумилев был принят на службу охотником. Как было сказано выше, они по ошибке попали во входящий в состав дивизии 5-й Драгунский Каргопольский полк, среди различных бумаг которого им предстояло пролежать более семидесяти лет…

Однако вернемся в Гусарский полк в тот момент, когда пришел приказ о его передислокации в район Зегевольде (нынешняя Сигулда). Гумилев в это время еще прогуливался по Массандре, сочинял «Гондлу». Приказом по дивизии № 184 от 29 июня 1916 года предписывалось: «Завтра переход по маршруту Чайраны, Бродожи, Вепры, Стывреники, Вои, Клопоры, Бутки, ф<ольварк> Знутынь, Пунай, Рудзота, Стеки». 5-й Гусарский полк был передан в резерв 12-й армии и отведен от линии фронта, дивизия перебрасывалась северо-западнее, на Рижский фронт, в район южнее Зегевольде. 30 июня в 12 часов дня начался переход по указанному маршруту. За день войска перешли от фольварка Рандоль до района Стеки, расположившись на бивак в окрестных фольварках. 1 июля было получено указание: «Следовать: Сталедзенск, Антошин, Козюлевка, Ренски, Раксань, Зулле, Виньцеев, Цер-Лаудон (Ляудона). Квартирьеры: район Сарке, Ней Денгабург, Лейнще, Яуниге, Вецмуйшнек, Крипан, Аусуль, Савензе, Яунзен, Кангер, Саунсали, Вильцее. Шли на Рижский фронт 42 версты». Полк продвигался еще три дня, по 40—50 верст в день. 2 июля — от Лаудона до Одензее (Одзиена), 3 июля — от Одензее до Сиссегаля, через район Беверсгофа, где он будет располагаться осенью 1916 года, и 4 июля — от Сиссегаля до Витенгофа (Вите).

В мызе Витенгоф на реке Мариенбах (Мергупе) расположился штаб 5-го Гусарского полка. Эскадроны заняли окрестные хутора и фольварки. 4-й эскадрон, где числился Гумилев, встал в Анкориже, остальные эскадроны — в Диста, Куккуте, Урдзане, Бруне, Вильдане. Штаб дивизии — в Сидгунде. Позже штаб полка перешел в соседний Шлосс-Лембург, нынешний Малпилс. Боевых действий в этом районе Латвии не происходило. Полк стоял вместе с 4-й Донской казачьей дивизией, составляя кавалерийский корпус генерала Павлова. Железнодорожная база — в Зегевольде. Корпус был подчинен 12-й армии Радько-Димитриева. Генерал Павлов устроил смотр конной выучки. Регулярно проводились учения, 16 июля на учениях был особо отмечен 4-й эскадрон Мелик-Шахназарова, куда вскоре должен был прибыть Гумилев.

Именно в этот район 25 июля 1916 года прибыл из Петрограда выздоровевший Гумилев. Окрестности Зегевольде могли быть памятны Гумилеву как место гибели поэта Ивана Коневского, и не исключено, что за время пребывания в этих местах Гумилев посетил его усыпальницу2. То, что Гумилев, находясь в Латвии, посетил могилу Коневского, косвенно подтверждается одним странным «документом», сохранившимся в архиве Ларисы Рейснер, в папке со вскоре посланными ей письмами Гумилева, речь о которых впереди. На обрывке бумаги рукой Гумилева написан короткий экспромт:

 

У папы Юлия Второго

Была ученая корова,

Что нам раскрыла тайны слова

Под псевдонимом Коневского.

 

На обороте этого листка — обрывки слов, написанных также рукой Гумилева, и среди них запись: «<го>ворить о Коневском», с перечислением фамилий: «Н. Гумилев, Лозинский, <Ах>матова». Возможно, экспромт и строки эти появились во время их встречи как воспоминание о местах, посещенных Гумилевым и связанных с гибелью поэта Ивана Коневского.

Уже на следующий день после прибытия поэта в полк в приказе № 212 от 26 июля было объявлено: «Дежурный по полку прапорщик Гумилев». В течение всего июля и августа в полку шли конные учения, обычно поэскадронно, а раз в неделю — общеполковые. 26 июля полковые полевые учения проводились на плацу у мызы Гросс-Кангерн (Лиелкангари), расположенной в 30—35 верстах от места дислокации полка, к западу от Малпилса, по направлению к Риге. (К со­жалению, не всегда удается точно выяс­нить современные названия тех мест, которые фигурируют в документах. В то время здесь преобладали немецкие названия, которые с тех пор дважды изменялись: в 20—30-е годы, во времена независимой Лат­вийской Республики, и после Второй мировой войны, при советской власти. Сейчас, надо думать, осуществляется тре­тий период их переименования. Особенно трудно восстанавливать названия фольварки, мыз, представлявших собой одиночные строения, часто называемые по имени владельца. Так, не удалось обнаружить фольварк Анкориж, где стоял гумилевский эскад­рон,
и другие, располагавшиеся вокруг Шлосс-Лембурга фольварков, где стояли гусарские эс­кадроны. Для размещения штаба выбирались более крупные населенные пункты. В бывшем Шлосс-Лембурге, сейчас в Малпилсе, в старинном парке с прудами сохранилась огромная усадьба со службами, конюшнями и двумя большими красивыми домами. Особенно хорош главный дом, построенный, по-видимому, в конце XVIII века. Возможно, здесь и размещался штаб полка. В Малпилсе, на другом его конце, сохранился еще один усадебный дом, построенный в 1897 году, в нем сейчас разместилась больница. Из других старинных по­строек, сохранившихся здесь, отметим небольшой католический костел и бывшую водяную мельницу на пру­ду у плотины. В Вите, бывшем Витенгофе, где одно время также размещался штаб Гусарского полка, от усадьбы сохранились лишь старинные служебные постройки, господский дом давно разрушен. В полях, вдоль дороги из Вите в Малпилс, разбросаны многочисленные старые хутора, бывшие фольварки, но хозяева ниче­го не могли сказать об их прежних названиях.)

Вернемся, однако, к документам и посмотрим, чем жил 5-й Гусарский полк в июле—августе 1916 года: «Прово­дятся занятия по расписанию. Эскад­ронные учения. Еженедельно полко­вые на плацу у штаба 4-й Донской дивизии (около 35 верст от располо­жения полка). Генералом Павловым устроен смотр офи­церской езды по препятствиям и рекомендовано обратить внимание на по­левую езду младших офицеров. В пол­ку устраивается езда по местности по довольно трудной дорожке под руководством полковника Скуратова. Погода держится довольно теплая, но ежедневно, иногда по нескольку раз в день, дождь. Дороги благодаря грунту не раскисают и хорошо проходимы. Занятия производятся очень энергично и дают хорошие результа­ты. С молодыми офицерами регулярно ведутся занятия (полковником Скуратовым) с решением задач на местно­сти. Производятся занятия по сторожевому охранению, ведению разведывательных эскадронов, служба дозоров, небольшие разъезды и пр. <…> С 1 по 29 августа полк продолжает занимать тот же район, ведет регулярные занятия согласно расписанию, утвержденному командиром 2-й бригады и начальником дивизии. Каждую неделю производятся полковые учения на дальнем плацу; были смотры построения боевых порядков начальником дивизии и командиром бригады, которые прошли очень хорошо. Полк показал себя блестяще; с офицерами, особенно последних выпусков, ведутся также постоянные занятия под руководством полковника Скуратова, который руководит и полевой ездой гг. офицеров. Ночью была тревога, вви­ду известия, что около Кокенгаузена немцы переправились через Двину, но скоро выяснилась ложность этого донесения, и занятия продолжаются. Идут приготовления к полковому празднику, т<о> е<сть> репетиции парада, выбор гусар и лошадей для предполагаемого конского состязания; для гг.  офицеров предполагается „лисич­ка“4 по весьма пересеченной местности. Погода все время переменчивая, дождь почти ежедневно. В 18 часов накануне полкового праздника (29 августа) отслужена при штабе полка всенощная и панихида о всех павших в боях офицерах и гусар полка».

Среди хранящихся в РГВИА документов сохранились подробные рас­писания занятий по каждому из эс­кадронов. Любопытно взглянуть, например, на распорядки дня 4-го эскадрона, в котором служил Гумилев, с момента его возвращения в полк 25 июля и до отъезда в Петроград 17 августа:

«25 июля — С 9 ч. утра. — Двухсторонний маневр (3, 4 и 6 эскадрон — с подполковником Радецким). С 15 до 16 ч. — Офицерская езда по местности.

26 июля — Полевые ученья на плацу у мызы Гросс-Кангерн с 16 часов.

27 июля — С 8 до 9 ч. — Полевой ус­тав. 9—11 ч. — Пеший бой в рас­положении своих эскадронов. 14—15 ч. — Офицерская езда.

28 июля — С 8 ч. утра. — Двухсто­ронние маневры (3, 4 и 6 эскадрон — с подполковником Радецким). К 15 часам — Прибыть в ф<ольварк> Сунцель всем гг.  офицерам.

29 июля — С 8 ч. утра. — Пеший бой. 14—15 ч. — Офицерская езда. Примечание: Тактические занятия с гг. офицерами — 26 июля все гг. офицеры от 15 до 17 ч.; 27 июля — гг. корнеты и прапорщики — с 16 до 18 ч.; 29 июля — все гг. офицеры — с 15 до 17 ч.

30 июля — Отдых. День Рождения наследника Цесаревича Князя Алексея Николаевича. Молебен и парад (командует Радецкий). На параде присутствовать всем офицерам.

1 августа — С 8 до 10 ч. утра. — Проездка. С 14 до 15 ч. — Офицерская езда по местности.

2 августа — 8—10 ч. — Проездка и напрыгивание. 13—15 ч. — Стрельба (прист­релка винтовок).

3 августа — 15—16 ч. — Полковое ученье у мызы Гросс-Кангерн, на плацу.

4 августа — 9—11 ч. — Стрельба.

5 августа — 8—10 ч. — Проездка. 13—15 ч. — Стрельба. 17—18 ч. — Офицерская езда. Примечание: Тактические занятия гг. офицеров: 1 ав­густа — от 15 до 17 ч. Проездку соединить с проверкой полевого устава. 5-го августа будет производиться проверка седловки и укладки по-дивизионно (ЕВ, № 2 и № 5 — со Скуратовым; № 3, 4, 6 — с Кудряшовым. Собраться в Витенгофе и Шлосс-Лембурге).

6 августа — Занятий нет, праздник Преображение.

7 августа — Занятий нет, воскресенье.

8—9 августа — Высылка разъездов от эскадронов по числу младших офицеров по особым заданиям от каждого эскадрона (сила разъ­езда — не менее 16 человек). По окончании задачи — разбор работы разъездов, проверка до­несений. Рубка и уколы. С 15 ч. — Пристрелка винто­вок. Стрельба на своих уча­стках, черный круг диаметром 1 1/2 вершка — 2 пули, лежа с упора.

10 августа — Полковые ученья на пла­цу у мызы Гросс-Кангерн.

11 августа — С 8 до 10 ч. — Устные заня­тия с унтер-офицерами. С 16 ч. — Полевая езда и пос­ле полевая проездка офицеров.

12 августа — С 8 до 10 ч. — Движение эскадронов с мерами охране­ния — как авангард (на рас­стоянии 25—30 верст) с высыл­кой боковых и головных застав и держание связи с главными силами. С 15 ч. — Стрельба (черный круг диаметром 3 вершка).

13 августа — (Суббота). Двухсторонние маневры (4, 5 и 6 эс­кадроны — подполковник Дерюгин) по заданию — с 9 ч. утра.

15 августа — Праздник.

16 августа — Службы разведывательных эскадронов».

Во всех этих учениях Гумилев принимал участие наравне со всеми офицерами, о чем он написал матери А. И. Гумилевой 2 августа 1916 года, рассказав ей о своей служ­бе, об этих занятиях, — это еще одно свидетельство объективности и точности всех его рассказов, как в «Записках кавалериста», так и в письмах родным и близким:

«2 августа 1916. Милая и дорогая мамочка, я уже вторую неделю в полку и чувствую себя совсем хорошо, кашляю мало, нервы успокаиваются. У нас каждый день ученья, среди них есть и забавные, например парфорсная охота5. Представь себе человек сорок офицеров, несущихся карьером без дороги, под гору, на гору, через лес, через пашню, и вдобавок берущие препятствия: канавы, валы, барьеры и т. д. Особенно было эффектно одно — по середине очень крутого спуска забор и за ним канава. Последний раз на нем трое перевернулись с лошадьми. Я уже два раза участвовал в этой скачке и ни разу не упал, так что даже вызвал некоторое удивленье. Слепневская вольтижировка, очевидно, мне помогла. Правда, моя лошадь отлично прыгает. Теперь уже выяснилось, что если не начнутся боевые столкновения (а на это надежды мало), я поеду на сентябрь, октябрь держать офицерские экзамены. Конечно, провалюсь, но не в том дело, отпуск все-таки будет. Так что с половины августа пиши мне на Аполлон (Разъезжая, 8). Я думаю выехать 22 или 23, а езды всего сутки.

Здесь, как всегда, живу в компании и не могу писать6. Даже „Гондлу“ не исправляю, а следовало бы.

У нас в эскадроне новый прапорщик из вольноопределяющихся полка, очень милый. Я с ним, кажется, сойдусь и уже сейчас мы усиленно играем в шахматы.

Завтра полковое ученье, идти придется за тридцать верст, так что всего сделаем верст семьдесят. Хорошо еще, что погода хорошая.

Пока целую тебя, милая мамочка, целуй Леву, кланяйся всем. Твой Коля».

Оригинал письма написан на двух листах белой бумаги. Конверт не сохранился. Из ранее приведенного расписания занятий видно, что, действительно, на следующий день, 3 августа, состоялось полковое учение на удаленном плацу у мызы Гросс-Кангерн. Упоминаемый Гумилевым в письме «новый прапорщик» — это Кордтс: в приказе по полку № 140 от 15 мая 1916 года (Гумилева в это время в полку не было) сказано: «§ 4. Младший унтер-офицер из вольноопределяющихся эскадрона ЕВ Кордтс произведен в прапорщики с назначением в 4 эскадрон». К сожалению, принять участие в состоявшемся 30 августа полковом празднике Гумилеву было не суждено, так как он к этому времени, как и предполагал в письме матери, уехал в Петроград для сдачи офицерских экзаменов. Жаль, Гумилев вполне мог оказаться среди отмеченных в приказе по полку офицеров — победителей в соревнованиях по «лисичкам». Среди победителей были и офицеры 4-го эскадрона. В празднике участвовало все высшее воинское руководство, в том числе небезызвестный генерал Алексей Максимович Каледин, уже 27 октября 1917 года объявивший преступным за­хват власти большевиками и начавший вооруженную борьбу с ними.

Что же касается офицерских экза­менов, то, как было сказано выше, хлопоты об их сдаче начались сразу же после при­бытия Гумилева в полк после болез­ни. До отбытия Гумилева в Петроград его имя в приказах встречается лишь однажды — в приказе по полку № 233 от 15 августа сказано: «Дежурный по полку Прапорщик Гумилев». А в приказе № 240 от 22 августа уже сказано: «Командированного в Николаевское кавалерийское училище прапорщика Гумилева, для держания офицерского экзамена, числить в командировке с 17-го сего августа».

Командировка для сдачи офицерского экзамена,
август—октябрь 1916 года. Начало «Гусарской баллады»

Получив на руки денежное довольствие и сопроводительный «билет», Гумилев 17 августа выехал в Петроград. О полученном Гумилевым денежном довольствии можно судить из приказа по полку № 243 от 25 ав­густа 1916 года: «Прапорщику Гумилеву: дополнительные пособия из жа­лованья 240 руб., на покупку револь­вера, шашки и пр. — 100 руб.; на покупку верховой лошади 299 руб., вьюка 75 руб., на обмундирование 300 руб. и военно-подъемных 100 руб.». Напомним, что в Уланском полку, будучи рядовым-вольноопределяющимся, он никакого жалованья не получал. Здесь же ему, как офицеру, было положено жалованье, о котором можно судить из приказа № 367 по полку
от 24 декабря 1916 года: «§ 14. Полученное из полевого казначейства 28 армейского корпуса по талонам за № № 5047/5993 <…> пособие на теплую одежду прапорщику Гумилеву 150 руб. <…> Жалованье прапорщику Гумилеву с 1 августа 1916 г. по 1 января 1917 г. — 355 руб.».

В архиве сохранился сильно потрепанный, сло­женный вчетверо листок — отпеча­танный на машинке «билет», с кото­рым Гумилев ездил в Петроград на экзамены и который он вернул в канцелярию полка после своего возвращения:

«БИЛЕТ

Предъявитель сего 5-го гусарского Александрийского Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Прапорщик Гумилев командирован в гор. Петроград для держания офицерского экзамена в Николаевском кавалерийском училище.

В чем подписью с приложением казенной печати удостоверяется.

Командир полка, Полковник Коленкин.

№ 9120

18 августа 1916 г.

Действующая армия.

Полковой адъютант, штаб-ротмистр Кудряшов.

(Приписка от руки синим карандашом:)

Приказ. Прибыл 24/X».

На лицевой стороне «билета» — гербовая печать 5-го Гусарского Александрийского полка. На оборотной стороне — в верхнем углу прямоугольный штемпель, внутри которого сделана запись: «Явлен 1916 г. августа 21. Литейной части 1-го уч. Дом № 31 по Литейному. Записан на воен. службе. Пом. письмоводителя (подпись неразборчива)». Ниже черными чернилами, рукой Гумилева, наискосок записан адрес: «Литейный, 31, кв. 14». В правом нижнем углу прямоугольный штемпель, внутри которого сделана запись: «Во 2-м Петро­градском управлении явлен под № 785 22 августа 1916 г. Коменд. Адъют. Штабс-капитан (подпись неразборчива)».

Приехав в Петроград 18 августа 1916 года, Гумилев поселился на Литейном проспекте в доме 31, квартира 14. У Лукницкого в «Трудах и днях» об этом сказано: «19 или 20 августа. Приехал из полка в Петроград, чтобы держать экзамены на корнета. Ездил в Царское Село. Снял комнату (на Литейном пр., д. 31, кв. 14) за 60 руб. в месяц и поселился в ней». Отметившись в комендатуре, Гумилев весь сентябрь и часть октября сдавал офицерские экзамены. Судя, с одной стороны, по обнаруженным документам училища и, с другой стороны, по тому, что его имя почти отсутствует среди участников различных литературных мероприятий за весь этот период, к сдаче экзаменов Гумилев подошел достаточно серьезно. Естественно, без встреч с друзьями и без романтических увлечений не обошлось, в сентябре начал стремительно развиваться короткий, но бурный роман, от которого сохранилась достаточно обширная переписка — по объему
и полноте вторая после переписки с Валерием Брюсовым. У Лукницкого эти месяцы освещены так: «С конца августа до конца октября. Живет в Петрограде (Литейный пр., 31, кв. 14). Обедает обычно в Зале Армии и Флота. Встречи с В. К. Шилейко, М. Л. Лозинским, А. Н. Энгельгардт, Т. П. Карсавиной, М. М. Тумповской и др. Постоянные встречи с Л. М. Рейснер. Стихов не пишет. Готовится к экзаменам на корнета и сдает их (к 1 октября сдал 11 экзаменов и готовится к четырем последним). Переписка с матерью и женой, городская переписка с Л. М. Рейснер». Прежде чем комментировать эту запись Лукницкого, вернемся к документам. Почти сразу после приезда в Петроград, 22 августа, Гумилев подает рапорт в Главное управление Военно-учебных заведений:

«22 августа 1916 г.

В Главное управление Военно-Учебных заведений

 

РАПОРТ

Прошу о допущении меня к держанию офицерских экзаменов при Николаевском кавалерийском училище в текущем году. Одновременно ходатайствую
о замене мне экзамена по немецкому языку экзаменом по французскому языку7.

Прилагаю при сем согласие на держание мною экзаменов команди­ра полка за № 9121. Аттестат зрелости, выданный мне Царскосельской гимназией, и мой послужной список доставлю дополнительно8.

5-го гусарского Александрийского Ее Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка Прапорщик Гумилев».

В правом верхнем углу рапорта резолюция: «К рассмотрению (кажется, замены экзаменов уже разрешены). 24 VIII». В левом нижнем углу резолюция: «Среднюю в степень условно. При Ник<олаевском> кавалерийском уч<илище>». Рапорт скреплен печатью: «Получено 23 авг. 1916 г.».

Приведенная выше информация Лукницкого об 11 сданных экзаменах — из письма Гумилева Ахматовой от 1 октября 1916 года, единственного сохранившегося «информативного» письма этого периода:

«1 октября 1916 г.

Дорогая моя Анечка, больше двух недель от тебя нет писем — забыла меня. Я скромно держу экзамены, со времени последнего письма выдержал еще три; остаются еще только четыре (из 15-ти), но среди них артиллерия — увы! Сейчас готовлю именно ее. Какие-то шансы выдержать у меня все-таки есть.

Лозинский сбрил бороду, вчера я был с ним у Шилейки — пили чай и читали Гомера. Адамович с Г. Ивановым решили устроить новый цех, пригласили меня. Первое заседание провалилось, второе едва ли будет.

Я ничего не пишу (если не считать двух рецензий для Биржи9), после экзаменов буду писать (говорят, мы просидим еще месяца два). Слонимская на зиму остается в Крыму, марионеток не будет10.

После экзаменов попрошусь в отпуск на неделю и, если пустят, приеду к тебе11. Только пустят ли? Поблагодари Андрея12 за письмо. Он пишет, что у вас появилась тенденция меня идеализировать. Что это так вдруг.

Целую тебя, моя Анечка, кланяйся всем, твой Коля.

Verte (Далее). Вексель я протестовал, не знаю, что делать дальше.

Адрес Е<лены> И<вановны>13 неизвестен».

Оригинал письма написан черными чернилами на одной стороне первого листа, на отвороте сохранившейся половины 2-го, дефектного, листа, крупным почерком, поперек написано традиционное: «Курры и гусси!» Конверт не сохранился.

Ахматова в это время жила в Севастополе. Как она рассказывала Лукницкому, «потом переехала в Севастополь, на Екатерининской улице наняла комнату, <…> в которой прожила, приблизительно, до середины декабря. Туда я получила письмо Н. С. (об экзаменах). Все время он все-таки писал, — не было ни одной нашей разлуки, чтобы мы не переписывались. Довольно регулярно всегда писал, всегда присылал стихи»14. В письме Гумилев пишет о втором «Цехе поэтов», который был учрежден в сентябре 1916 года Г. В. Ивановым и Г. В. Ада­мовичем. По воспоминаниям Иннокентия Оксенова, «собирался цех довольно редко, приблизительно раз в месяц, меняя место собрания. Последние происходили у Г. Адамовича, Г. Иванова (чаще всего), были собрания у М. Струве, С. Радлова и Я. Средника. <...> Наиболее сильным впечатлением, оставшимся у меня от собраний Цеха, было чтение Гумилевым (тогда офицером) начала „Гондлы“».15 Видимо, Оксенов вспоминает именно это первое собрание, которое, по мнению Гумилева, «провалилось». На заседания приглашались гости, но затем было принято решение допускать только членов «Цеха». Как следует из рукописной повестки, присланной М. А. Кузмину, состоялось, по меньшей мере, семь собраний (7-е, последнее — 24 марта 1917 г.)16.

Судя по воспоминаниям Сергея Ауслендера, в сентябре Гумилев опять попал на некоторое время в клинику, с чем, возможно, был связан пропуск им сдачи нескольких экзаменов: «Позднее я был тоже на фронте, а осенью 1916 г. при­ехал в отпуск. Гумилев тоже приехал в это время и лежал в Лазарете Общества Писателей на Петербургской стороне. Я отправился к нему туда. Оказалось, он уже встал с постели, и был одет в военную форму. Война сделала его упрощеннее, скинула надменность. Он сидел на кровати и играл с кем-то в шашки. Мы встретились запросто (я был тоже в военной форме), посидели некоторое время, потом он решил потихоньку удрать. Ему было нужно в „Биржевые Ведомости“, а из Лаза­рета не выпускали. Он просил меня помочь ему пронести ши­нель. Сам он был в больших сапогах, и от него пахло кожей. Мы выбрались из лазарета благополучно. В этом поступке бы­ло что-то казарменное и озорное. На ходу сели в трамвай. Затем простились. Весело и бодро он соскочил с трамвая и побежал на Галерную. На нем была длинная кавалерийская шинель. Я глядел ему вслед. С тех пор мы не виделись ни разу»17. Эти воспоминания четко согласуются с письмом Гумилева Ахматовой, и там и там упоминается посещение редакции газеты «Биржевые ведомости», где 30 сентября были напечатаны две вышеуказанные рецензии.

Но главным в эти месяцы оставалась сдача экзаменов на звание корнета. В архиве сохранился «Аттестационный список с баллами», полученными Гумилевым при сдаче всех экзаменов. Из него следует, что по трем предметам он получил неудовлетворительные оценки, а сдачу двух экзаменов пропустил «по уважительной причине»:

«Из аттестационного списка с баллами, полученными прапорщиками и вольно­определяющимися кавалерийских и казачьих частей на офицерских экзаменах в сентябре и октябре месяцах 1916 г. при Николаевском кавалерий­ском училище18

 

Сведения о полученном в училище образо­вании                    Среднее

Закон Божий                                                                               9

Тактика                                                                                        8

Тактические занятия в классе                                                    519

Тактические занятия в поле                                                      5

История русской Армии                                                            8

Топография с практическими занятиями                                 6

Топографическая съемка                                                            5

Артиллерия с практическими занятиями                                 620 

Фортификация с практическими занятиями                           21 

Конно-саперное дело                                                               

В<оенная> администрация с практическими занятиями        9

В<оенное> законоведение с практическими занятиями        10

Военная география                                                                     9

Военная гигиена с практическими занятиями                        8

Иппология и ковка с практическими занятиями                     7

Русский язык                                                                               9

Иностранный язык                                                                     12

Средний балл по учебным предметам                                     8,42

Отметки... и другие примечания,  которые будут признаны необходимыми Франц<узский> яз<ык>».

 

Любопытно, что особо трудно Гумилеву далась не артиллерия, о которой он писал Ахматовой и которую сдал «удовлетворительно», а тактические занятия, как в классе, так и в поле, и топографическая съемка. Но он пропустил два экзамена, фортификацию и конно-саперное дело. Гумилев имел право на повторную сдачу, но экзамены сдавались в определенные периоды, и в этот раз пересдать он их уже не мог. Несложно догадаться, почему он не попробовал повторно сдать экзамены. Как я предполагаю, следующий цикл сдачи экзаменов должен был состояться не ранее весны 1917 года, но за это время в России слишком многое изменилось, полк, в котором служил Гумилев, был переформирован, и он вынужден был его покинуть и перевестись в другие войска (вместо назначенного ему стрелкового полка). Вопрос о пересдаче экзамена на звание корнета кавалерии отпал сам собой.

Еще один, последний документ, относящийся к сдаче Гумилевым экзаменов, был отослан из училища 18 ноября 1916 года:

 

Препровождаю при этом документы прапорщика вверенного Вам полка Гумилева, не выдержавшего офицер­ский экзамен при Николаевском ка­валерийском училище.

Приложение: Послужной список и аттестат зрелости № 544 (копия).

      За помощника Начальника Главного Управления, Генерал-майор Гринев.

      За начальника отделения Трайлин».

На письме приписка от руки: «Вх. № 4175, 27 ноября».

К сожалению, приложение к этому письму в архиве отсутствовало.

Теперь о некоторых «литературных» и прочих занятиях Гумилева в течение этого пребывания в Петрограде. Возможно, именно в связи с его появлением в городе в августовском номере литературного приложения к журналу «Нива» (№ 8, 1916) был наконец-то напечатан давно написанный и переданный туда документальный рассказ «Африканская охота». В «Трудах и днях» Лукницкого, со слов М. Л. Лозинского, сказано: «Осень. В редакции „Аполлона“ (в кабинете С. К. Маковского) читал пьесу „Гондла“. В числе присутствующих были: М. Л. Лозинский, В. К. Шилейко (?). Примечание. Пьесу „Гондла“ Н. Г. до этого читал Т. П. Карсавиной, а в другой раз — М. М. Тумповской. <…> Частые встречи с М. Л. Лозинским, М. А. Струве. <…> Встреча с Е. С. Кругликовой у проф. Веселовского. Е. С. Кругликова сделала силуэт Н. Г.».

Прежде чем продолжить рассказ о прохождении службы Гумилева в Гусар­ском полку, несколько слов о начавшемся в сентябре бурном романе с Ларисой Рейснер, зафиксированном эпистолярно. Сохранившаяся переписка с нею — важнейший биографический источник сведений о жизни Гумилева в последующие полгода. Хотя знакомство с Рейснер состоялось еще в январе 1915 года
в «Бродячей собаке», мимолетное увлечение переросло в страстное, как мне кажется, не ранее весны-лета 1916 года.
Предположительно, это отразилось в образе героини «Гондлы» Леры — ее имя взято, скорее всего, по созвучию с именем Ларисы, к которой как к «Лери» Гумилев будет обращаться в своих письмах. Первое стихотворное послание с таким обращением написано еще в Петрограде, при сдаче экзаменов, 23 сентября22.

 

                                      23 сент. 1916.

Что я прочел? Вам скучно, Лери,

И под столом лежит Сократ,

Томитесь Вы по древней вере?

— Какой отличный маскарад!

Вот я в моей каморке тесной

Над Вашим радуюсь письмом,

Как шапка Фауста прелестна

Над милым девичьим лицом.

Я был у Вас, совсем влюбленный,

Ушел, сжимаясь от тоски,

Ужасней шашки занесенной

Жест отстраняющей руки.

Но сохранил воспоминанье

О дивных и тревожных днях,

Мое пугливое мечтанье

О Ваших сладостных глазах.

Ужель опять я их увижу,

Замру от боли и любви

И к ним, сияющим, приближу

Татарские глаза мои?!

И вновь начнутся наши встречи,

Блужданья ночью наугад,

И наши озорные речи

И Острова, и Летний сад?!23 

Но, ах, могу ль я быть не хмурым,

Могу ль сомненья подавить?

Ведь меланхолия амуром

Хорошим вряд ли может быть.

И, верно, день застал, серея,

Сократа снова на столе,

Зато «Эмали и камеи»

С «Колчаном» в самой пыльной мгле24.

Так Вы, похожая на кошку,

Ночному молвили «прощай!»

И мчит Вас в Психоневроложку25,

Гудя и прыгая, трамвай.

                                               Н. Гумилев.

 

 

Стихи написаны черными чернилами на одной стороне вдвое сложенного листа белой с тиснением бумаги. Конверт из тонкой кремовой бумаги. Марка с гербом — 5 коп. На конверте адрес: «Здесь. Большая Зеленина 26б, кв. 42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер». Штемпель: «Петроград, 24. 9. 16».

От переписки Николая Гумилева и Ларисы Рейснер сохранилось 11 писем Гумилева и 6 (точнее, 5 — последнее письмо-завещание не было предназначено для отправки его адресату) Ларисы Рейснер. Если почти все письма Гумилева точно датированы, то письма Ларисы Рейснер можно датировать лишь условно, по содержанию соответствующих писем Гумилева. Видимо, сохранилась большая часть писем Гумилева, но лишь небольшая часть ответных писем Ларисы Рейснер. Предположительно, первое письмо Ларисы Гумилеву было написано еще тогда, когда он был в Петрограде, об этом можно судить по начальной фразе письма. Вся остальная переписка относится к периоду после отъезда Гумилева в Гусарский полк. Ниже будут приведены все письма, включенные в соответствующие географический и хронологический контексты. При этом я не буду касаться «интимных» подробностей их взаимоотношений, об этом и так слишком много написано26.

Стихотворное послание Гумилева — явный ответ на несохранившееся письмо Ларисы Рейснер. Ответом на это письмо Гумилева могло быть недатированное первое сохранившееся письмо Рейснер. В то время как Гумилев обращается к Ларисе по имени героини «Гондлы», она сама постоянно обращается к Гумилеву по имени героя пьесы «Дитя Аллаха» — «Гафиз». Под тем же именем Гумилев выведен в ее «Автобиографическом романе».

«Милый мой Гафиз, это совсем не сентиментальность, но мне сегодня так больно, так бесконечно больно. Я никогда не видела летучих мышей, но знаю, что если даже у них выколоты глаза, они летают и ни на что не натыкаются. Я сегодня как раз такая бедная мышь, и всюду кругом меня эти нитки, протянутые из угла в угол, которых надо бояться. Милый Гафиз, я много одна, каждый день тону в стихах, в чужом творчестве, чужом опьянении. И никогда еще не хотелось мне так, как теперь, найти, наконец, свое собственное. Говорят что Бог дает каждому в жизни крест такой длины, какой равняется длина нитки, обмотанной вокруг человеческого сердца. Если бы мое сердце померили вот сейчас, сию минуту, то Господу пришлось бы разориться на крест вроде Гаргантюа, величественный, тяжелейший. Но, очевидно, Ангелы в свое время поторопились, чего-то не досчитали, или сатана их соблазнил, или неистовые птицы осаждали не вовремя райские преддверия — но только счет вышел
с изъяном. Ах, привезите с собой в следующий раз — поэму, сонет, что хотите, о янычарах, о семиголовом цербере, о чем угодно (зачеркнуто хотите), милый друг, но пусть опять ложь и фантазия украсятся всеми оттенками павлиньего пера, и станут моим Мадагаскаром, экватором, эвкалиптовыми и бамбуковыми чащами, в которых человеки якобы обретают простоту души и счастие бытия. О, если бы мне сейчас — стиль и слог убежденного Меланхолика, каким был Лозинский, и романтический чердак, и действительного верного и до смерти влюбленного друга. Человеку надо так немного, чтобы обмануть себя. Ну, будьте здоровы, моя тоска прошла, жду Вас. Ваша Лери».

Дождалась ли она в тот раз Гумилева — неизвестно… Сам же поэт вскоре покинул Петроград.

Осенняя и зимняя служба в Гусарском полку на фоне «эпистолярного романа», октябрь 1916 — январь 1917 года

В приказе по 5-му Гусарскому Александрийскому полку № 307 от 25 октября 1916 года сказано: «Прибывшего по откомандированию от Николаевского кавалерийского училища Прапорщика Гумилева по невыдержании офицерского экзамена исключить из числа командированных и числить налицо с сего числа».

Гумилев вернулся в полк, но не туда, откуда он отправился в Петроград. До конца сентября гусары стояли на прежних позициях около Шлосс-Лембурга, однако в начале октября местное население подало жалобу на полк; приезжала комиссия, и командованием было принято решение перейти на новое место в район железнодорожной станции Ромоцкое (ныне Иерики). Полк оставался
в резерве 12-й армии. Штаб полка разместился в Шоре, 4-й эскадрон занял Дайбен, другие эскадроны разместились в окрестных фольварках Венчи, Пене, Грибуль, Доле и других. В этом районе полк оставался до 18 ноября. Продолжались занятия в эскадронах, однако условия для их проведения здесь были значительно хуже, чем в прежнем местоположении, что следует из записей в журналах военных действий за период с конца октября по 18 ноября. «Местность на болоте. Сообщение даже между взводами затрудни­тельно, тяжела доставка фуража. <…> Погода по-прежнему сырая, дождь каждый день, грязь очень сильная; занятия с боль­шим трудом ведутся по расписанию, но движение возможно только по до­рогам. От едкой грязи у многих лошадей опухли ноги, есть мокрицы. К середине месяца по ночам стало слегка подмораживать, держалась 2 дня морозная погода — слегка под­сушило. Командир 2-й бригады делал выводку бракованных лошадей, тревогу 6-му эскадрону, экза­мен по полевому уставу младших офицеров и унтер-офицеров — все прошло очень хорошо. Прибыло 9 молодых офицеров из Пажеского Его Величества Корпуса. Приказано сократить число людей и лошадей до штата. Сверх штата отправляются в 1-й Запасной Кавалерийский полк. Отправлено 31 октября 157 лошадей и 339 гусар. Пришел проект увеличения штатов до 17 рядов, и вообще проект составлен ближе к жизни полка, сложившейся обстановкой 2-х летней войны. Понемногу начинает подмораживать. <…> Морозы перемежаются с теплом. Дороги — хуже чем плохи, то грязь, то колоть и гололедица. Занятия по возможно­сти проводятся и конные; большое внимание обращается на метание гранат и тренировку в масках. Командир 2-й бригады Генерал Попов делал поверку — новым отраслям обучения, тревоге и осмотр укладки по выезду по тревоге. Молодые офицеры (5) командированы на практические курсы в г. Ригу для изучения пехотного дела и новейших технических усовершенствований».

В архиве сохранится ряд приказов, в которых указывается число дней присутствия всех офицеров в полку за каждый месяц службы. Так, в приказе
№ 325 по Гусарскому полку обозначено, что в октябре Гумилев присутствовал (был на довольствии) 7 дней, то есть с 25 по 31 октября. В последующие три месяца, вплоть до 22 января 1917 года, Гумилев, по этим документам, присутствовал в полку постоянно27. Хотя известно, что в конце декабря, накануне Рождества, многие офицеры (и он в том числе) были отпущены на несколько дней домой.

Изложенные в журналах военных действий сложности нового местоположения ничуть не смутили поэта. Описанный мрачный пейзаж и тяготы занятий не слишком соответствуют тональности письма, посланного отсюда Гумилевым Ларисе Рейснер 8 ноября 1916 года. Видимо, сказывался романтический настрой автора:

«8 ноября 1916 г.

„Лера, Лера, надменная дева, ты как прежде бежишь от меня“28. Больше двух недель как я уехал, а от Вас ни одного письма. Не ленитесь и не забывайте меня так скоро, я этого не заслужил. Я часто скачу по полям, крича навстречу ветру Ваше имя. Снитесь Вы мне почти каждую ночь. И скоро я начинаю писать новую пьесу, причем, если Вы не узнаете в героине себя, я навек брошу литературную деятельность.

О своей жизни я писал Вам в предыдущем письме29. Перемен никаких и, кажется, так пройдет зима. Что же? У меня хорошая комната, денщик профессио­нальный повар30. Как это у Бунина?

 

Вот, камин затоплю, буду пить,

Хорошо бы собаку купить31.

 

Кроме шуток, пишите мне. У меня „Столп и Утвержденье Истины“32, долгие часы одиночества, предчувствие надвигающейся творческой грозы. Все это пьянит как вино и склоняет к надменности соллепсизма (Так!). А это так не акмеистично. Мне непременно нужно ощущать другое существованье, яркое и прекрасное. А что Вы прекрасны, в этом нет сомненья. Моя любовь только освободила меня от, увы, столь частой при нашем образе жизни слепоты.

Здесь тихо и хорошо. По-осеннему пустые поля и кое-где уже покрасневшие от мороза прутья. Знаете ли Вы эти красные зимние прутья. Для меня они олицетворенье всего самого сокровенного в природе. Трава, листья, снег — это только одежды, за которыми природа скрывает себя от нас. И только в такие дни поздней осени, когда ветер и дождь и грязь, когда она верит, что никто не заметит ее, она чуть приоткрывает концы своих пальцев, вот эти красные прутья. И я, новый Актеон33, смотрю на них с ненасытным томленьем. Лера, правда же, этот путь естественной истории бесконечно более правилен, чем путь естественной психоневрологики. У Вас красивые ясные честные глаза, но Вы слепая; прекрасные, юные, резвые ноги и нет крыльев; сильный и изящный ум, но с каким-то странным прорывом посередине. Вы — Дафна, превращенная в Лавр, принцесса, превращенная в статую. Но ничего! Я знаю, что на Мадагаскаре все изменится34. И я уже чувствую, как в какой-нибудь теплый вечер, вечер гудящих жуков и загорающихся звезд, где-нибудь у источника, в чаще красных и палисандровых деревьев, Вы мне расскажете такие чудесные вещи, о которых я только смутно догадывался в мои лучшие минуты.

До свиданья, Лери, я буду Вам писать.

О моем возвращенье я не знаю ничего, но зимой на неделю думаю вы­рваться.

Целую Ваши милые руки.                                                                                     Ваш Гафиз.

Мой адрес: Действующая Армия, 5 гусарский Александрийский полк, 4 эскадрон, прапорщику Гумилеву».

Оригинал письма написан черными чернилами на четырех сторонах вдвое сложенного листа белой бумаги с тиснением под коленкор. На конверте: «Из Действующей Армии. Петроград Большая Зеленина улица, 26б, кв. 42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер». Печать: «Из действующей Армии» и почтовый штемпель: «18. 11. 16». В «Трудах и днях» Лукницкого описание этого периода ограничивается лишь кратким изложением содержания этого письма.

На современной карте Латвии (как, впрочем, и на переизданной подроб­ной довоенной карте независимой Латвии) ни одного из упоминаемых в военных документах названий обна­ружить не удалось. Однако случайно встреченный на пути старожил, 90-летний кузнец Скрастыньш из Иери­ки, вспомнил названия и примерное местоположение фольварков и хуторов во времена Первой мировой войны. Рассказал он и о размещав­шемся в господском доме в соседнем селе Спаре военном госпитале, — это имение сохранилось до наших дней. На дороге из Спаре в Нитауре (бывшее Нитау) сейчас стоит хутор, когда-то фольварк Венчи. К западу от него, за озером Ассари, располагался Дайбен (там стоял 4-й эскадрон Гумилева), к востоку — фольварки Доле, Пене и Грибуль. Станция Иерики (бывшая Ромоцкое) разместилась примерно посередине железнодорожной линии, соединяющей Сигулду и Цесис.

Получив в середине ноября письмо, Лариса Рейснер сразу же на него ответила. О том, что приведенное далее письмо является ответным, говорит ее фраза о «поваре». Письмо личное и, как оказалось, с «загадкой», но почему-то сохранилась только его часть, первый лист, текст обрывается на полуслове. Вообще не совсем понятно, как в архиве Рейснер частично сохранились ее собственные письма, посланные Гумилеву. Можно предположить, что либо Гумилев вернул ей часть писем, когда произошел предположительный разрыв между ними весной 1917 года, либо (что вероятнее) это были «черновики» или копии некоторых посланных писем. Письмо, посланное туда, где у Гумилева были «хорошая комната, денщик профессиональный повар»35, получил он с некоторым объяснимым опозданием, одновременно со следующим письмом Ларисы, но в другом месте фронта:

«Милый Гафиз, Вы меня разоряете. Если по Каменному дойти до самого моста, до барок и большого городового, который там зевает, то слева будет удивительная игрушечная часовня. И даже не часовня, а две каменных ладони, сложенных вместе, со стеклянными, чудесными просветами. И там не один св. Николай, а целых три. Один складной, и два сами по себе. И монах сам не знает, который влиятельнее. Поэтому свечки ставятся всем, уж заодно. Милый Гафиз, если у Вас повар, то это уже очень хорошо, но мне трудно Вас забывать. Закопаешь все по порядку, так что станет ровное место, и вдруг какой-нибудь пустяк, ну, мои старые духи или что-нибудь Ваше, и вдруг начинается все сначала и в историческом порядке.

Завтра вечер поэтов в Университете, будут все Юркуны36, которые меня не любят, много глупых студентов и профессора, вышедшие из линии обстрела. Вас не будет.

Милый Гафиз. Сейчас часов семь, через полчаса я могу быть на Литейном37, в такой сырой, трудный, долгий день. Ну вот и довольно. С горя38…»

Письмо написано черными чернилами на одной стороне узкого листа плотной темноватой бумаги. Конверт не сохранился. Думаю, многие, прочитавшие это письмо, задавались вопросом, о какой часовне в письме идет речь. Ведь ее местоположение указано почти точно. «Каменным» мог быть либо Каменный остров, либо Каменноостровский проспект. Поэтому, попав в очередной раз
в Питер, первым желанием было попытаться найти эту часовню (или ее следы) самостоятельно. Увы, безуспешно — ни на Каменном острове, ни в конце Каменноостровского проспекта ничего похожего найти не удалось. После этого стал интересоваться у друзей и знатоков Питера, что о ней известно. Как ни парадоксально, на этот вопрос мне ответить никто не смог — как специалисты по старинной архитектуре Петербурга, так и литературоведы, занимавшиеся изучением творческих биографий Гумилева и Рейснер39. После штудирования многочисленных справочников и указателей, описывающих как сохранившиеся, так и снесенные памятники архитектуры Каменного острова, от версии, что часовня стояла там, пришлось отказаться. Оставался Каменноостровский проспект и «зацепка» — фраза: «Если по Каменному дойти до самого моста, до барок и большого городового, который там зевает, то слева будет удивительная игрушечная часовня». Первый проход по Каменноостровскому проспекту «до самого моста» (до Каменноостровского моста) ничего не дал. Последний дом слева поначалу внимания к себе не привлек. Было только очевидно, что дом старый, дореволюционный, когда я там был, он капитально ремонтировался. Но слева, между домом и Невой, обнаружился «подозрительный» скверик, на месте которого теоретически вполне могла раньше стоять часовня. Тогда я решил заняться крайним домом и этим сквериком основательнее. И тут-то меня ожидал сюрприз, приведший к маленькому открытию. Оказывается, крайний слева дом № 66, на углу с Песочной набережной, ранее представлял собой домовую церковь во имя Святого Мученика Фирса и Преподобного Саввы Псковского при школе и богадельне, основанных и содержавшихся на средства купцов 1-й гильдии Ф. М. Садовникова и С. И. Герасимова. Здание церкви было построено в 1881—1883 годах архитектором Ф. С. Харламовым при участии В. И. Токарева. Церковь была освящена в 1883 году. А при этой церкви, как раз на том месте, где мне и было нужно (в «скверике»), ранее стояла часовня, построенная в 1908 году по проекту архитектора Л. Н. Бенуа на деньги, пожертвованные купцом Громовым. Поэтому ее неофициальным названием была «Громовская», а официально она была освящена во имя Христа Вседержителя. Часовня была шатровой, имела стеклянные просветы («две каменных ладони, сложенных вместе, со стеклянными, чудесными просветами»!!!). К сожалению, о ее былом внутреннем убранстве, о том, какие иконы там хранились, — ничего узнать не удалось. Но известно, что в русских традициях во всякой церкви или часовне, стоявшей у водных путей, было принято помещать образ Николая Чудотворца, покровителя мореходов и путешественников. Так что почти нет никаких сомнений, что это была именно «та» часовня. В октябре 1918 года церковь и часовню закрыли, здание церкви было передано Педагогическому институту им. Герцена и позднее неоднократно подверглось капитальной перестройке, меняло владельцев. Часовню просто снесли. Но удалось найти ее фотографии40 (по которым часовню вполне можно восстановить, помня поговорку «Свято место пусто не бывает»).

Как было сказано выше, пока Лариса Рейснер ставила свечки всем трем Николам, Гусарский полк готовился к переходу на новое место, чтобы, выйдя из резерва 12-й армии, занять свой боевой участок. Перед переходом 13 ноября в усадьбе Шоре полковым священником была отслужена обедня. 17 ноября в полк пришел приказ о предстоящем переходе в другой район, на боевые позиции: «Завтра построиться у усадьбы Венчи в направлении на Нитау. Следовать в район Ней-Кайпен, д. Муйшнек. Штаб дивизии 18-го ноября в мызе Кастран». 18 ноября в приказе по полку № 331 сказано: «Дежурный по полку Прапорщик Гумилев. Завтра собраться: усадьба к югу от Герне на большой дороге Фистелен — Альтенвога». «18 ноября. Переход Шоре — Фистелен, 45 верст. Согласно приказанию по дивизии, полк выступил в 9 часов утра для перехода в район Фридрихштадта (Скривери); шли на Нитау (Нитауре) — Шлосс-Юргенбург (Заубе) — Фистелен (около нынешнего Таурупе), в районе которого полк ночевал. Холодно, грязь от ранее бывших дождей». В Нитауре из старых по­строек сохранились кос­тел и православная церковь на горе, построенная в 1875 году. Когда же попадаешь в Заубе, бывший Шлосс-Юргенбург, невольно на память приходят гумилевские строки из откры­вающего сборник «Костер» стихотворения «Деревья»:

 

Я знаю, что деревьям, а не нам,

Дано величье совершенной жизни.

На ласковой земле, сестре звездам,

Мы — на чужбине, а они — в отчизне.

 

Глубокой осенью в полях пустых

Закаты медно-красные, восходы

Янтарные окраске учат их —

Свободные зеленые народы.

 

Есть Моисеи посреди дубов...41

 

Вдоль дороги стоят тысячелетние дубы, особенно поражает воображе­ние один из них — подлинный «Мои­сей»... Деревья занесены в списки памятников природы.

На следующий день, 19 ноября, было пройдено 22 версты, и переход завершился. «19 ноября. Переход Фистелен — Ней-Беверсгоф, 22 версты. Выступили около 10 часов утра. Мороз, дороги неважные, шли по маршруту Фистелен — Ремер (между нынешними селами Меньгеле и Вецбебри) — Старый Беверсгоф (Альт-Беверсгоф, сейчас Вецбебри) — Новый Беверсгоф (Ней-Беверсгоф, сейчас Яунбебри), в районе которого полк и стал». «20 ноября. Резерв в Ней-Беверсгофе. Полк расположился на новой стоянке; вошли в состав V Армии. <…>
С 21 ноября по 3 декабря. 5-я Кавалерийская дивизия и 2-я Особая пехотная дивизия (для Франции), полки IX, X, XIII и XIV, составили отдельный отряд и сменили по р. Двине 13-й Корпус, для чего в окопы села (21 ноября) 1-я бригада 5-й Кавалерийской дивизии и один полк пехоты. Начальник отдельной бригады Генерал Нилов. 2-я бригада, включающая 5-й Гусарский Александрийский полк, стала в резерв; полк расположился в следующем порядке: Штаб полка — Ней-Беверсгоф; эскадрон ЕВ — ф<ольварк> Бланке (Бланкас), № 2 — Тупешаны;
№ 3 — Сильяны; № 4 (эскадрон Гумилева) — Озолино (Озолы); № 5 — Киршен-Хель; № 6 — Сильяны <…>. Стоянка лучше, чем в районе Ромоцкой. Грязь стягивает морозами, снега еще нет». Хочется обратить особое внимание на то, что Гусарский полк составил совместный отдельный отряд со 2-й Особой пехот­ной дивизией, включавшей в себя полки, предназначенные для отправки во Францию для пополнения Русского экспедиционного корпуса, куда вскоре попадет Гумилев. Любопытное сов­падение. Случайное ли? Не здесь ли было принято решение и установлены какие-то контакты, приведшие Гумилева летом 1917 года в Париж? Отряд гене­рала Нилова занял оборону по Двине у Фридрихштадта и Кокенгаузена (Кокнесе), сменив ушедший на отдых 13-й кор­пус.

Красивый усадебный дом стоит сейчас посреди парка в большом селе Вецбебри. Километрах в 15 к востоку от Вецбебри, сразу же за небольшим селом Яунбебри, раскинулся запущенный парк, а в глубине его поросшие деревьями, окруженные травой в человеческий рост исключительно живописные, романтические руины, остатки бывшего господского дома, в котором размещался штаб 5-го Гусарского полка. Интересный, редкий памятник времен Первой мировой войны расположен тут же, в парке, не­далеко от дома. Это холм, а точнее вытянутый в длину курган, — братская могила павших в боях в 1915—1919 годах. Об этом говорит установленная у его подножия мраморная мемориальная доска.

Пока с 20 ноября по 3 декабря 5-й Гусарский полк стоял в резерве в райо­не Ней-Беверсгофа, ежедневно шли обычные строевые занятия. 26 ноября в полку праздновали День ордена Святого Великомучени­ка Георгия Победоносца, состоялся парад, в котором участвовали все георгиевские кавалеры. Приказом № 337 командир 4-го эскадрона Мелик-Шахназаров был в этот день откомандирован в г. Двинск (Даугавпилс) для участия в параде георгиевских кавалеров, и командование эскадроном временно принял на себя корнет Ипполитов.

В эти дни Лариса Рейснер написала еще одно письмо, которое Гумилев получил 8 декабря, вместе с предыдущим письмом, и сразу же ответил ей. В этом ее письме вновь упоминается часовня с несколькими Николами:

«Я не знаю, поэт, почему лунные и холодные ночи так бездонно глубоки над нашим городом. Откуда это, все более бледнеющее небо и ясный, торжественный профиль старых подъездов на тихих улицах, где не ходит трамвай и нет кинематографов. Кто сказал, что луна одна, и ходит по каким-то орбитам. Очевидные враки. За просвечивающей дымкой их может быть сколько угодно, и они любопытны и подвижны, со своими ослепительными, но занавешенными лицами. Кочуют, кочуют целую ночь, над нелепыми постройками, опускают бледные ресницы, и тогда на ночных, темных и высоких лестницах — следы целомудренных взоров, блестящих, с примесью синевы и дымчатого тумана. Милые ночи, такие долгие, такие бессонные. Кстати, о снах. Помните, Гафиз, Ваши нападки на бабушкин сон с «щепкой», которым чрезвычайно было уязвлено мое самолюбие. Оказывается, бывает хуже. Представьте себе мечтателя самого настоящего и убежденного. Он засыпает, побежденный своей возвышенной меланхолией, а так же скучным сочинением какого-нибудь славного, давно усопшего любомудра. И ему снится: райская музыка, да, смейтесь, сколько угодно. Он наслаждается неистово, может быть плачет, вообще возносится душой. Счастлив, как во сне. Отлично. Утром мечтатель первым делом восстанавливает в своей памяти райские мелодии, только что оставившие его, вспоминает долго, озлобленно, с болью и отчаянием. И оказывается: — что это было нечто более, чем тривиальное, чижик-пыжик, какой-нибудь дурной
и навязчивый мотивчик, я это называю — кларнет-о-пистон. О посрамление! Ангелы в раю, очень музыкальные от природы смеются, как галка на заборе, и не могут успокоиться. Гафиз, это очень печальное происшествие. Пожалейте обо мне, надо мной посмеялись.                                                                                                                                                                                                                                                         Лери.

P. S. Ваш угодник очень разорителен: всегда в нескольких видах и еще складной, с цветами и большим полотенцем».

 

Постскриптум — вертикально, вдоль длинной стороны листа. Письмо написано черными чернилами на плотной кремовой бумаге (24,5  45,2 см). Конверт не сохранился. Письмо — личное и в дополнительных комментариях не нуждается. Кроме того, что во всех публикациях его относили к более позднему периоду.

В приказе № 346 от 3 декабря го­ворится: «Завтра смена в окопах. По­строиться у мызы Ней-Беверсгоф». Приказом № 347 от 4 декабря пра­порщик Гумилев был назначен дежур­ным по коноводам. В этот день с утра полк сменил в окопах драгун. Из журнала военных действий: «С 4 по 7 декабря. Полк выступил на смену драгунам и занял участок позиций от Капостина до Надзина; первую линию заняли эскадроны 2-й, ЕВ, 6-й и 3-й; резерв правого участка — 4-й эскадрон; левого — 5-й эскадрон. <…> Участок некоторых эскадронов прекрасно оборудован, местами предстоит много работы, осложняющейся камени­стым грунтом, который можно брать только киркой. <…> Противник ведет себя пассивно». Позиции, которые занял полк, располагались по правому берегу излучины Двины в районе современного села Ритери, недалеко от Кокнесе.
В наши дни этот участок Двины существенно изменился; там, где когда-то были окопы, плещутся воды круп­нейшего в Латвии Плявиньского водохранилища. Вода поднялась так высоко, что стоявший на вершине кру­того холма один из старейших замков Латвии в Кокнесе превратился в романтический полуподводный дворец, под своды которого можно заплыть на лодке. Зрелище красивое, но грустное.

В журнале военных действий за период с 8 по 11 декабря сказано: «Редкая ружейная перестрелка, ночью изредка артиллерия с одной из сторон (без вреда). Снег падает, временами засыпая ходы и окопы, что дает лишнюю работу по очистке его. <…> Ведется беспрерывно усиленная работа над улучшением и приведением в наиболее боеспособный вид нашей позиции. Не говоря об эскадронах в окопах, резервные эскадроны каждую ночь целиком на работе».

8 декабря Гумилев по каким-то служебным делам днем отлучался в штаб полка, в Ней-Беверсгоф. Там он получил два приведенные выше письма от Ларисы Рейснер и тут же послал ей ответное, столь же «романтическое»:

«8 декабря 1916.

Лери моя, приехав в полк, я нашел оба Ваши письма. Какая Вы милая в них. Читая их, я вдруг остро понял то, что Вы мне однажды говорили, — что я слишком мало беру от Вас. Действительно, это непростительное мальчишество с моей стороны разбирать с Вами проклятые вопросы. Я даже не хочу обращать Вас. Вы годитесь на бесконечно лучшее. И в моей голове уже складывается план книги, которую я мысленно напишу для себя одного (подобно моей лучшей трагедии, которую я напишу только для Вас). Ее заглавье будет огромными красными как зимнее солнце буквами „Лера и Любовь“. А главы будут такие: „Лера и снег“, „Лера и Персидская Лирика“, „Лера и мой детский сон об орле“. На все, что я знаю и что люблю, я хочу посмотреть, как сквозь цветное стекло, через Вашу душу, потому что она действительно имеет свой особый цвет, еще не воспринимаемый людьми (как древними не был воспринимаем синий цвет). И я томлюсь как автор, которому мешают приступить к уже обдуманному произведению. Я помню все Ваши слова, все интонации, все движенья, но мне мало, мало, мне хочется еще. Я не очень верю в переселенье душ, но мне кажется, что в прежних своих переживаньях Вы всегда были похищаемой, Еленой Спартанской, Анжеликой из Неистового Роланда и т. д. Так мне хочется Вас увести.

Я написал Вам сумасшедшее письмо, это оттого, что я Вас люблю.

Вспомните, Вы мне обещали прислать Вашу карточку. Не знаю только, дождусь ли я ее, пожалуй, прежде удеру в город пересчитывать столбы на решетке Летнего Сада.

Пишите мне, целующему Ваши милые, милые руки.               Ваш Гафиз».

 

Оригинал письма написан черными чернилами на трех сторонах вдвое сложенного листа белой бумаги с тиснением под коленкор. Конверт из тонкой кремовой бумаги без марки. Письмо адресовано: «Петроград. Большая Зеленина улица, 26б, кв. 42. ЕП Ларисе Михайловне Рейснер». Штемпель (лиловый):
«5 Гусарский Александрийский Ее Величества Полк. 4-й эскадрон». На обороте конверта: «8. 12.<16>». Поверх первого штемпеля еще один: «Запасная полевая почта 11. 12. 16». Видимо, слова Гумилева о том, что «приехав в полк, я нашел оба Ваши письма», привели к ошибочному выводу Лукницкого: «Конец ноября или первые числа декабря. На короткое время уезжал из полка, по-видимому,
в Петроград. Вернулся в полк не позже 8 декабря». Как следует из военных документов, в это время Гумилев из полка не отлучался, был на боевом дежурстве, а 8 декабря он получил в штабе полка два письма Ларисы Рейснер, тут же написав ей ответное письмо. В конце декабря он все же осуществит свое желание и на несколько дней съездит в Петроград.

А пока опять в окопы: «12—15 декабря. Довольно холодно (12—15°), бывает буран. Двина не замер­зает из-за быстроты течения в узких и крутых берегах. Противник пассивен, много осветительных ракет. Иногда открывает беспричинный огонь артиллерия (и без результатов). 16—17 декабря. Все по-прежнему: идет укрепление позиций. Инспектирование на участке — все нашли в блестящем по­рядке. 18 декабря. Смена драгунами в 19 часов прошла благополучно. Всего на участке потери 7 гусар ране­ных. После прихода из окопов полк готовится к встрече праздника, и ве­дутся строевые занятия, хотя наступившие холода и глубокий снег сильно этому препятствуют. Многие офицеры отпущены к празднику в отпуск».

Эти отлучки офицеров на Рождество были неофициальными, и они никак не отражены в приказах по полку. Их просто информировали, что следующее дежурство в окопах начнется 29 декабря, следовательно, в полк они должны вернуться не позже 28 декабря. Гумилев воспользовался такой возможностью и, видимо, не позже 19—20 декабря выехал в Петроград и на следующий день прибыл туда. В Петрограде в первый же день он неожиданно встретил только что вернувшуюся из Севастополя Ахматову.

Посещение Петрограда в конце декабря достаточно подробно зафиксировано в «Трудах и днях» Лукницкого со слов А. А. Ахматовой, М. Л. Лозинского, К. Ф. Кузьминой-Караваевой, А. И. Гумилевой. Наиболее точным кажется рассказ Ахматовой42: «В середине декабря я уехала в Петербург (в день убийства Распутина я через Москву проезжала43) — прямо к Срезневским. (Когда я была в Петербурге в 16 году летом, я жила у Срезневских.) В Сочельник, по-видимому, мы вместе с Караваевыми собрались ехать в Слепнево. Неожиданно приехал Коля с фронта и поехал с нами (об этом есть рассказ Констанции Фридольфовны Кузьминой-Караваевой). В Слепневе я пробыла до середины (приблизительно) января 17 года, а Н. С. в Слепневе был 2 дня. Новый год мы уже без него встречали. Он уехал в Петербург, а из Петербурга — прямо на фронт. Тогда он „Гондлу“ давал читать в Слепневе. Мы очень долго не виделись — громадный перерыв был».

Заслуживают доверия, с некоторыми уточнениями, записи в «Трудах и днях» (никаких других документальных свидетельств о посещении Гумилевым Петро­града обнаружить не удалось): «Около 22—23 декабря. Приехал в Петроград. Остановился у М. Л. Лозинского (?). Читал М. Л. Лозинскому главу из „Мика“. <…> 24 декабря. Уехал из Петрограда в Слепнево вместе с женой, О. А. и К. Ф. Кузьмиными-Караваевыми. Примечание. А. А. Ахматова приехала в Петроград в конце декабря. <…> 26—27 декабря. В Слепневе вместе с матерью, женой, сыном и Кузьмиными-Караваевыми. 25 декабря вместе с женой и Кузьмиными-Караваевыми был на могиле М. А. Кузьминой-Караваевой.
В Слепневе давал жене прочесть пьесу „Гондла“ и читал „Балладу о Гер Педере“. 27 декабря уехал в Петроград. <…> 28 декабря. Приехал в Петроград, остановился у М. Л. Лозинского. Примечание. В этот вечер брал у М. Л. Лозинского „Cor ardens“ Вяч. Иванова и исследовал его с точки зрения строфики, которой в этот период специально интересовался. Взял
у М. Л. Лозинского книгу „Marquis de Lanlay. Recueil de Posie“44. <…> 29 декабря (?) Уехал в полк, на фронт».

Уточним эти записи. Действительно, Гумилев приехал в Петроград не позже 21—22 декабря, когда там уже была Ахматова (в Петроград она приехала 18 декабря). С Лозинским он встречался, скорее всего, уже после возвращения из Слепнева, примерно 24—26 декабря. Оставил ему множество поручений, о которых вскоре напомнил в письме с фронта. Безусловно, встречался он в Петрограде и с Ларисой Рейснер, об этом есть в его письмах. Не позже 26—27 декабря он должен был выехать из города, чтобы успеть на дежурство. Упоминание в рассказе Лукницкого чтения поэмы «Мик» Лозинскому позволяет уточнить датировку (и место отправления) написанного в Петрограде письма К. И. Чуковскому. Думаю, после этого чтения Лозинский порекомендовал послать поэму Чуковскому:

«Дорогой Корней Иванович, посылаю Вам 8 глав „Мика и Луи“45. Остальные две, не хуже и не лучше предыдущих, вышлю в течение недели. Пожалуйста, как только Вы просмотрите поэму, напишите мне, подходит ли она под Ваши требования. Если да, то о гонораре мы окончательно сговоримся, когда я буду в городе, т<о> е<сть> по моим расчетам в начале января. Какие-нибудь измененья можно будет сделать в корректуре.

Мой адрес: Д<ействующая> А<рмия>. 5 гусарский Александрийский Ее Величества полк, 4 эскадрон, мне.

Жму Вашу руку.                                                                              Ваш Н. Гумилев».

Поэма, судя по сохранившимся гранкам, устроила Чуковского. В начале января Гумилев попасть в Петроград не смог, а военный адрес он оставил Чуковскому, потому что сразу же уезжал в полк, откуда и направил ему две оставшиеся главы, но эти письма не сохранились.

28 декабря Гумилев вернулся в Ней-Беверсгоф. Пока он отсутствовал, 25 декабря, на Рождество, в полку был устроен праздник. Все гусары на три дня были освобождены от занятий. «28 декабря. Полк приветствовал обедом Александровский лазарет Красного Креста в полном составе врачей и сестер милосердия, услуга­ми которых пользуются раненые и больные гусары». В приказе по полку № 372 от 28 декабря сказано: «Мыза Ней-Беверсгоф. § 1. Завтра с наступлением темноты сменить частям 2-й бригады — части 1-й бригады. Для занятия участков полка назначаются: правого — эскадроны ЕВ и 4-й, в резерве (Межа-Арлуп) № 2; и левого — эскадроны 5-й и 6-й, и резерв (мыза Грютерсгоф) № 3. Начальник правого участка — Радецкий; левого — Дерюгин. В окопах иметь не менее 60 стрелков в каждом эскадроне. <…> § 3. На время нахождения в окопах прикомандировываются к 5 эскадрону корнет Ромоцкий и прапорщик Гумилев». На этот раз Гумилев попал в окопы, но в составе не своего 4-го эскадрона, а вместе с 5-м эскадроном, на левый участок. «29 декабря. В окопы от Капостина до Надзина. В 12 часов дня полк выступил на смену драгун, прибыли к 15 часам, смена закончена к 17 часам. В первой линии сели эскадроны ЕВ, 4-й, 5-й и 6-й; в резерве 2-й и 3-й. <…> На участке спокойно, мороз небольшой, легкий снег».

В последние дни года противник начал проявлять некоторую активность: «30 декабря. Артиллерия противника обстреливала участок № 1; наша отвечала, перестрелка ружейная небольшая. Двина не замерзла. <…> 31 декабря. Артиллерийская и ружейная перестрелка по-прежнему; резервные эскадроны ходят на работу; морозно — идет снег».

Новый, исторический 1917 год прапорщик Николай Гумилев встретил в окопах на берегах Западной Двины. Эта смена, начавшаяся 29 декабря 1916 года и закончившаяся 10 января 1917 года, прошла без особых происшествий, спокойно, но для нас она интересна рядом сохранившихся документов. Однако прежде — краткий рассказ о боевом дежурстве в окопах, как он изложен в журнале военных действий: «1 января. В окопах от Капостина до Надзина. Был молебен. Спокойно. <…> 2 января. Ночью много шума, посты противника больше стреляют и бросают ракеты. Слышен польский разговор. Светил прожектор у д. Рыбань; очевидно, смена частей. Днем несколько более оживленная перестрелка. Мороз. По Двине идет сало. <…> 3 января. Ночь прошла спокойно; днем перестрелка наблюдателей; артиллерия противника обстреляла участки № 1, 2 и 3-й; наша била по окопам и землянкам. Ясно — мороз. <…> 4 января. На участке — спокойно. Получено известие о переформировании полков регулярной конницы в 4-эскадронные и расформировании стрелков в 12-эскадронные полки. <…> 5 января. Обычная ружейная перестрелка, изредка примыкают пулеметы. Артиллерия противника выпустила 4 снаряда по стыку с Особой дивизией. Весь день шел снег, ночью туман. <…> 6 января. На фронте тихо, появился новый прожектор у д. Казанш; привезли в полк 50 французских касок. Средний мороз — ясно. <…> 7 января. Ночь — совершенно спокойна; редкая перестрелка днем усилилась в сумерках, пулемет обстреливает наш правый фланг; артиллерия с обеих сторон молчит. Предписано организовать поиск для захвата контрольных пленных. <…> 8 января. Перестрелка ружей и пулеметов; спокойно; ночи темные, туманные, тепло. Двина не замерзает. <…> 9 января. День прошел спокойно, в окопах идет чистка снега, наметенного за ночь, тепло, небольшой снег, редкая перестрелка всю ночь. <…> 10 января. Драгуны сменили на позиции, прибыли к 16 часам, смена кончилась к 18 часам. За время пребывания в окопах ранен 1 гусар. Тепло, идет снег».

Помимо этих кратких записей в архиве сохранились и личные, подробные, написанные от руки донесения офицеров полка со своих участков. Среди них несколько подписанных автографов Гумилева. Гумилев при этом был временно прикомандирован к 5-му эскадрону. Приведем полностью первое такое донесение о положении на обороняемом участке в течение суток, относящееся к 1 января 1917 года:

«Подполковнику Дерюгину.

1917. 1 января.

№ 29 — из окопов участка № 4.

12 ч. —     Спокойно.

13 ч. —     Тоже.

14 ч. —     Тоже.

15 ч. —     Было видно, как противник, производя работы, выбрасывал землю из окопов у д. Кальни-Каркас.

16 ч. —     Одиночные выстрелы противника от д. Баумштейн; десять выстрелов нашей батареи по Кальни-Каркасу и окопам.

17 ч. —     Спокойно.

18 ч. —     Спокойно.

19 ч. —     Спокойно.

20 ч. —     Спокойно.

21 ч. —     Одиночные выстрелы противника.

22 ч. —     Тоже.

23 ч. —     Тоже.

24 ч. —     Выстрел нашей артиллерии на ту сторону Двины, причем разрыва не последовало.

1 ч. —       Спокойно.

2 ч. —       Тоже.

3 ч. —       Тоже.

4 ч. —       Тоже.

5 ч. —       Тоже.

6 ч. —       Тоже.

7 ч. —       Тоже.

8 ч. —       Тоже.

9 ч. —       Тоже.

10 ч. —     Тоже.

11 ч. —     Тоже.

Прапорщик Гумилев».

Донесение написано на двух сторонах бланка, снабженного резолюцией: «Полковнику Скуратову подполковник Дерюгин». Сохранилось еще четыре таких донесения-автографа Гумилева: от 3, 5, 7 и 9 января. Содержание их аналогично. В них имеются следующие информативные записи (помимо «спокойно» и «тоже»):

«3 января. 13 ч. — До десятка неприятельских ружейных выстрелов по зеркалу перископа. 14 ч. — Четырнадцать выстрелов нашей артиллерии. 15 ч. — Два выстрела нашей артиллерии. <…> 21 ч. — Спокойно, ночь светла, ракет не было. <…> 3 ч. — Одиночные выстрелы с нашей стороны. <…> 12 ч. — Наш артиллерийский огонь и ответный немцев».

«5 января. <…> 13 ч. — Пролетел в сторону неприятеля наш аэроплан. 14 ч. — Одиночные выстрелы, наши и противника».

«7 января. <…> 15 ч. — Пролетел на северо-восток наш аэроплан. 16 ч. — Одиночные выстрелы противника от д. Баумштейн. <…> 24 ч. — На неприятельской стороне, против участка № 16, слышен шум работ, громкий разговор и звук шести последовательных револьверных выстрелов. <…>».

«9 января. <…> 18 ч. — Выстрелы со стороны противника. <…>».

Среди документов есть еще два донесения в «Дневнике наблюдений», от 8 и 10 января, написанные тем же почерком и в том же стиле, но от имени переведенного вместе с Гумилевым на время дежурства из 4-го в 5-й эскадрон подпоручика Ромоцкого. Думаю, что и они могут быть причислены к гумилевским автографам.

Это было последнее боевое дежурство Гумилева в 5-м Гусарском Александрийском полку. Среди немногочисленных воспоминаний о службе Гумилева в полку, которые опубликовал в Вашингтонском четырехтомнике Г. П. Струве, специфическое место занимают воспоминания, как сказано у Струве, «полковника А. В. Посажного»46. Глебу Струве Посажной представился как полковник, командир эскадрона. Однако военные документы позволяют точно обозначить то реальное место, которое он занимал в полку, а также определить, в какие периоды он мог встречаться с Гумилевым. Вот эти «воспоминания», по записи Ю. А. Топоркова:

«В 1916 году, когда Александрийский гусарский полк стоял в окопах на Двине, шт.ротмистру Посажному пришлось в течение почти двух месяцев жить в одной с Гумилевым хате. Однажды, идя в расположение 4-го эскадрона по открытому месту, шт.ротмистры Шахназаров и Посажной и прапорщик Гумилев были неожиданно обстреляны с другого берега Двины немецким пулеметом. Шахназаров и Посажной быстро спрыгнули в окоп. Гумилев же нарочно остался на открытом месте и стал зажигать папи­роску, бравируя своим спокойствием. Закурив папиросу, он затем тоже спрыгнул с опасного места в окоп, где командующий эскадроном Шахназаров сильно разнес его за ненужную в подобной обстановке храбрость — стоять без цели на открытом месте под неприятельскими пулями». (Запись 1937 года.)

Короткая справка из послужного списка: «Александр Федорович Посажной. 18 июня 1916 года имел звание младшего офицера. Родился 12 октября 1880 г. Сын коллежского асессора, уроженец Петроградской губернии. Православного вероисповедания. Холост. Закончил Николаевский кадетский корпус и курс в Николаевском кавалерийском училище. На воинской службе с 1902 года, с 1909 года был в запасе. С 20 сентября 1914 г. — в 5-м гусарском Александрийском полку, в 4-м эскадроне  (то есть в одном эскадроне с Гумилевым.Е. С.) Имеет орден Св. Станислава 3 ст. с мечом и бантом. В штабс-ротмистры произведен 26 июля 1916 года». (Сведения на конец 1916 года.) Но сравнение графиков их пребывания в полку показало, что пересекались они достаточно редко. Когда Гумилев прибыл в полк (10 апреля 1916 года), Посажной был в длительном отпуске (с 15 марта по 3 мая). Напомню, что Гумилев покинул полк по болезни 6 мая. Все лето Посажной был в полку (заметим, что полк при этом стоял в резерве, далеко от линии фронта, не участвуя ни в каких боевых действиях), а Гумилев в это время находился в полку лишь с 25 июля по 16 августа. Наконец, когда Гумилев вернулся в полк с экзаменов (25 октября), Посажной опять отсутствовал в полку, вначале с 11 октября по 2 ноября, а затем с 16 ноября по 16 декабря. Гумилев зимой был на позициях дважды,
с 4 по 18 декабря и с 29 декабря по 10 января. Причем в последний раз он дежурил не со своим эскадроном. Из этого следует, что доверять «показаниям» Посажного вряд ли следует. Не было никаких «двух месяцев в одной с Гумилевым хате». Тем более не было ни одного боевого совместного дежурства. Скончался Посажной в русском Инвалидном Доме в Монморанси, недалеко от Парижа, в марте 1964 года.

В 1932 году Посажной опубликовал в Париже автобиографическую поэму «Эльбрус» — графоманское и беспардонное со­чинение, но интересное тем, что там своеобразно упоминается Гумилев. Вот фрагмент, приведенный Г. П. Струве в четырехтомнике (поэма была напечатана без знаков препинания и с прописным «Я»):

 

Да современности поэтов

Читать Я право не могу

В них нет поэзии заветов

И даже смысла ни гугу

       И коль укажут вот поэт

       Назад Я делал пируэт

Так вечно б может продолжалось

Но за какие-то грехи

Мне слушать многие досталось

Год Гумилевские стихи

       Ко мне в четвертый эскадрон

       Грозу для каждого шпака

       Был автор их переведен

       Из Лейб-Уланского полка

И хохотали хи-хи-хи

Мы слыша штатские стихи

       О самом маленьком обычном

       О крике скажем петуха

       Вещал он гласом дикобычным

       И замогильным — чепуха

Свой винегрет свою уху

В окопах сидя на Двине

Он мне варил Я чепуху

Его топил всегда в вине           

            О Музах спором увлекаясь

            В каком-то маленьком бою

            С ним осушили спотыкаясь

            И пулеметную струю   

Его смущал наш гонор барский

Не гимназический удел

Баллон желудка не гусарский

Надуться газом не хотел

            Его глушили бурегромы

             Гусар бессмертных трубачей

            Тушили Черного хоромы

            Зрачки цукания очей

Окоп Двины казался тесный

И заразяся у Аник

Корнет покинул полк известный

Для неизвестных Салоник

             Последний раз гусар историй

             И исторический гусар

             У затроившихся Асторий

             Ему вливал Шампани пар

Возможно после или ране

Он многолучшее писал

Но щеголяя в доломане

Белибердою донимал

            Когда б его не расстреляли

             Он в неизвестности почил

             И вы б наверное не знали

            Что он стихами настрочил

Но может после в Могилеве

Иль равноплоскостном краю

Я запою о Гумилеве

А у Эльбруса не пою

* * *

Чтобы прославился на ять

И Деда надо расстрелять

И понесут ему венки

Тогда слепые дураки

 С речами приторной печали

  (Те кто при жизни исключали)...

 

В своих комментариях Г. Струве пишет, что Посажной был коман­диром эскадрона. Это неверно. Из документов следует, что Посажной в Гусарском полку был младшим офицером, и явно не из лучших. Так, в одном из списков офицеров, «временно отсутствующих по разным случаям», против фамилии Посажного проставлено: «В Риге под арестом». Чтобы более к нему не возвращаться, отметим, что его служба в 5-м Гусар­ском полку прервалась почти одновременно с Гумилевым. В приказе № 35 от 2 февраля 1917 года сказа­но: «1-го сего февраля в окопах на реке Двине штабс-ротмистр Посажной ранен пулей насквозь в мягкие части левого бедра и эвакуирован на излечение». В полк он больше не возвращался.

В приказе по полку № 10 от 10 января был объявлено: «Смена полка в окопах драгунским полком. Завтра в 15 часов — общее собрание офицеров». 11 января 1917 года состоялось об­щее собрание офицеров полка, на ко­тором было объявлено о частичном расформировании полка и сокращении числа эскадронов в нем с шести до четырех: «11 января. Придя из окопов, приступили к грустной для всякого кавалериста работе по расформированию полка в 4-эскадронный. Заготовляют списки на исключаемых гусар и лошадей; спешенных гусар передают в стрелковый полк своей дивизии, который разворачивается в 12-эскадронный, а лошадей на формирование артиллерийских (новых) парков. <…> Самый больной вопрос офицерский, пока назначены подполковник Радецкий, поручик Лайковский, поручик Титов, <…> еще многие ожидают своей участи. <…> 12—13 января. Производится выбраковка лошадей (нужно 241). <…> 14—16 января. Приехал генерал Свешников для поверки сверхкомплекта лошадей по 6-ти эскадронному составу; поверял два дня. Производится в полку прививка противотифозной сыворотки, после чего люди больны дня три. <…> 17 января. В 15 ч. сборный эскадрон и гг. офицеры были командированы в д. Айзликшне, где производилось окуривание газами. <…> 18—21 января. Была панихида по скончавшемуся от тифа поручику XIII Особого полка Канурникову в 4-м Александровском лазарете. Назначен смотр начальника дивизии. Инспекторский смотр в конном строю при 20 градусах мороза прошел отлично. Объездом помещений начальник дивизии остался очень доволен. <…> 22—31 января. Получены штаты стрелкового полка. <…> В окопах от Капостина до Надзина».

В окопы Гумилеву идти не пришлось. В эти дни он ждал своей участи. Очевидно, что он не рвался в стрелковый полк. Сидеть в засаде и обстреливать противника вряд ли соответствовало его ха­рактеру. К 15 января ситуация еще не прояснилась. Но, как следует из двух написанных в этот день писем, без дела он не сидел, был полон творческих замыслов, для реализации которых он загрузил Лозинского кучей поручений. Из письма создается такое впечатление, что он решил собрать у себя в каморке — не думаю, что особо просторной, — целую библиотеку, переключившись от надоевших воинских забот на решение исключительно далеких от текущих будней проблем различия стихотворных форм. В этом никаких единомышленников найти рядом он не мог, а Лозинский был далеко. Письмо послано из штаба полка, который по-прежнему размещался в Ней-Беверсгофе:

«15 января 1917.

Дорогой Михаил Леонидович,

еще раз благодарю тебя и за милое гостеприимство, и за все хлопоты, которые я так бессовестно возложил на тебя. Но здесь, на фронте, я окончательно потерял остатки стыда и решаюсь опять обратиться к тебе. Краснею, но решаюсь... Вот: купи мне, пожалуйста, декабрьскую „Русскую мысль“ (там по слухам статья Жирмунского47), Кенета Грээма „Золотой возраст“ и „Дни грез“ из<дательство> Пантелеева, собст<венность> Литературного Фонда, склад из<даний> у Березовского, Колокольная, 14 (два шага от Аполлона), III том Кальдерона в пер<еводе> Бальмонта48 и, наконец, лыжи (по приложенной записке). В последнем тебе, может быть, не откажется помочь Лариса Михайловна, она такая спортсменка. Позвони ей и передай от меня эту просьбу вместе с поклоном и наилучшими пожеланьями. На все расходы я вкладываю в это письмо 100 р.

Дня через два после полученья тобой этого письма в Аполлон зайдет солдат из моего эскадрона за вещами, сдачей и, если будет твоя милость, письмом.

Я живу по-прежнему: две недели воюю в окопах, две недели скучаю у коноводов. Впрочем, здесь масса самого лучшего снега, и если будут лыжи и новые книги, „клянусь Создателем, жизнь моя изменится“ (цитата из Мочульского49).

Целую ручки Татьяны Борисовны и жму твою.

Еще раз прости твоего бесстыдного Н. Гумилева.

P. S. Да, еще просьба: маркиз оказался шарлатаном, никаких строф у него нет, так что ты по Cor Ardens’у пришли мне схему десятка форм рондо, триолета50 и т. д.».

Письмо шло не по почте. На конверте написано: «Петроград, Разъезжая, 8, редакция журнала „Аполлон“». Сбоку приписка: «Здесь укажут точный адрес Каменноостровский №… ЕВ Михаилу Леонидовичу Лозинскому51. Передать лично и зайти за ответом». Бумага (двойной линованный лист) и конверт имеют овальный штамп: «Склад ЕВГИ Александры Феодоровны». В прилагаемой записке названа марка лыж и сделана приписка рукой Гумилева: «„Telemark“ Skier mit „Huitfeldt-Bindung“ и восковую мазь к ним»52.

Более подробно о своей «окопной» жизни Гумилев рассказывает в одновременно отправленном, но по почте, письме Ларисе Рейснер. Хотя есть там и просьбы о книгах, лыжах, и мысли о своих творческих, но нереализованных планах:

«15 января 1917 г.

Леричка моя, Вы, конечно, браните меня, я пишу Вам первый раз после отъезда, а от Вас получил уже два прелестных письма53. Но в первый же день приезда я очутился в окопах54, стрелял в немцев из пулемета, они стреляли в меня и так прошли две недели. Из окопов писать может только графоман, настолько все там не напоминает окопа: стульев нет, с потолка течет, на столе сидит несколько огромных крыс, которые сердито ворчат, если к ним подходишь. И я целые дни валялся в снегу, смотрел на звезды и, мысленно проводя между ними линии, рисовал себе Ваше лицо, смотрящее на меня с небес. Это восхитительное занятье, Вы как-нибудь попробуйте.

Теперь я временно в полуприличной обстановке и хожу на аршин от земли. Дело в том, что заказанная Вами мне пьеса (о Кортесе и Мексике) с каждым часом вырисовывается передо мной ясней и ясней. Сквозь „магический кри­сталл“ (помните, у Пушкина55) я вижу до мучительности яркие картины, слышу запахи, голоса. Иногда я даже вскакиваю, как собака, увидевшая взволновавший ее сон. Она была бы чудесна, моя пьеса, если бы я был более искусным техником. Как я жалею теперь о бесплодно потраченных годах, когда, подчиняясь внушеньям невежественных критиков, я искал в поэзии какой-то задушевности и теплоты, а не упражнялся в писаньи рондо, ронделей, лэ, вирелэ и пр.56

Что из того, что в этом я немного искуснее моих сверстников. Искусство Теодора де Банвиля57 и то оказалось бы малым для моей задачи.

Придется действовать покавалерийски, дерзкой удалью и верить, как на войне, в свое гусарское счастье. И все-таки я счастлив, потому что к радости творчества у меня примешивается сознанье, что без моей любви к Вам я и отдаленно не мог бы надеяться написать такую вещь.

Теперь, Леричка, просьбы и просьбы: от нашего эскадрона приехал в город на два дня солдат, если у Вас уже есть русский Прескотт58, пришлите его мне. Кроме того, я прошу Михаила Леонидовича купить мне лыжи и как на специалиста по лыжным делам указываю на Вас. Он Вам наверно позвонит, помогите ему. Письмо ко мне и миниатюру Чехонина59 (если она готова) можно послать с тем же солдатом. А где найти солдата, Вы узнаете, позвонив Мих<аилу> Леонид<овичу>.

Целую без конца Ваши милые, милые ручки.                           Ваш Гафиз».

Письмо написано черными чернилами на трех сторонах вдвое сложенного листа кремовой бумаги. На конверте: «Петроград, Большая Зеленина улица, 26в, кв. 42. ЕВ Ларисе Михайловне Рейснер». Штемпель (лиловый): «Склад Е. В. Г. И. Александры Феодоровны для Действующей Армии». Штемпель на марке (черный): «Глазманка 25. 1. 17». Штемпель получателя (черный, на обороте конверта): «Петроград 6-я эксп. 27-1-17-4». Штемпели вызывают вопросы. По некоторым, видимо, сугубо личным соображениям Гумилев не стал отправлять это письмо с нарочным, как письмо Лозинскому. Поэтому шло оно значительно дольше и добралось до адресата уже после того, как сама Лариса Рейснер фактически ответила на все просьбы Гумилева. В том числе и на те, которые Гумилев не передавал ей через Лозинского — его он просил обратиться к ней только по поводу лыж. В ответном, посланном через 3—4 дня (19—20 января) с солдатом письме есть и о Прескотте, и о миниатюре, хотя само это письмо было получено только спустя неделю. Видимо, сами просьбы (кроме лыж) были сформулированы еще в Петрограде, при личной встрече. Это письмо, скорее всего, было получено почти одновременно со следующим письмом Гумилева, которое он отправил по дороге к новому временному месту назначения, расположенному недалеко от Петрограда, почему и встретились два письма, отправленные с недельным промежутком. И очередной ответ Ларисы Рейснер последовал немедленно, еще до конца января.

М. Л. Лозинский получил письмо от Гумилева через солдата уже на следующий день, 16—17 января, однако с Ларисой Рейснер он связался не сразу. Но написать письмо (еще не получив соответствующего письма Гумилева) и передать Прескотта она успела:

«Мой Гафиз — смотрите, как все глупо вышло. Вы не писали целую вечность, я рассердилась — и не приготовила Вашу книгу. Солдат уезжает завтра утром, а мне М<ихаил> Л<еонидович> позвонил только сегодня вечером, часов в восемь, значит и завтра я ничего не успею сделать. Но все равно, этого Прескотта я так или иначе разыщу и Вам отправлю. Теперь — лыжи. Таких, как Вы хотите — нигде нет. Их можно, пожалуй, выписать из Финляндии, и недели через две они бы пришли. Но не знаю, насколько это Вас устраивает?

Миниатюра еще не готова — но, наверно, будет в первых числах. Что сказать Вам еще? Да, о Вашей работе.

Помните, мы как-то говорили, что в России должно начаться возрождение? Я в последнее время много думала об этих странных людях, которые после утонченного, прозрачного, мудрого кватроченто — вдруг, просто, одним движе­нием сделались родоначальниками совсем нового века. Ведь подумайте, Микель Анжело жил почти рядом с Содомой60, после Леонардо, после женщин, неспособных держать даже Лебедя61. И вдруг — эти тела, эти тяжести и сновидения.

Смотрите, Гафиз, у нас было и прошло кватроченто. Брюсов, учившийся искусству, как Мазаччио перспективе. Ведь его женщины даже похожи на этих боевых, тяжелых коней, которые занимали всю середину фрески своими нелепо-поднятыми ногами, крупами, необычайными телодвижениями. Потом Белый, полный музыки и аллегорий, наполовину Бот<т>ичелли, Иванов62 — чудесный график, ученый, как болонец63, точный и образованный, как правоверный римлянин. А простые и тонкие, Бальмонт и его школа — это наша отошедшая готика, наши цветные стекла, бледные святые, больше пение, чем поэзия.

Я очень жду Вашей пьесы. Как вы (зачеркнуто теперь) ее скажете? Вероятно, форма будет чудесна, Вы это сами знаете. Но помните, милый Гафиз, Сикстинская капелла еще не кончена — там нет Бога, нет пророков, нет Сивилл, нет Адама и Евы. А главное — нет сна и пробуждения, нет героев; ни одного жеста победы — ни одного полного обладания, ни одной совершенной красоты, холодной, каменной, отвлеченной — красоты, которой не боялись люди того века и которую смогли чтить, как равную64. Ну, прощайте, пишите Вашу драму, и возвращайтесь ради бога.

Гафиз, милый, я Вас жду к первому.

Пожалуйста, постарайтесь быть. А?»

Письмо написано черными чернилами на четырех сторонах сложенного вдвое листа тонкой желтоватой бумаги (36,5  47,2 см). Концовка, начиная со слов «возвращайтесь...», перенесена на стр. 1 — снизу и по правой стороне листа. Конверт не сохранился.

Гумилев успел получить письма от Лозинского и Рейснер, вместе с книгами и журналом «Русская мысль» № 12, со статьей Жирмунского, еще в Гусарском полку и даже написать Ларисе ответ, но посылал он его уже с дороги к новому месту назначения. Следующее (и последнее) письмо Ларисы Рейснер уже не застало его в полку. Возможно, он вообще его не получил, и оно сохранилось только, как и несколько других ее писем, в черновиках или каким-то иным образом.

Итак, книги и журнал от Лозинского, Прескотт и письмо от Рейснер пришли с нарочным 20—21 января, нужных лыж в Петро­граде не нашлось, миниатюра была еще не готова… Однако здесь, в Гусарском полку, ему все это уже не могло понадобиться. Его служба в армии как кавалериста подошла к концу.

20 января, когда назначенный начальником 5-й кавалерийской дивизии инспекторский смотр в конном строю при 20 градусах мороза прошел отлично, был объявлен приказ № 20: «Дежурный по полку Прапорщик Гумилев». Это было его последнее дежурство в Гусарском полку. Вопрос с переводом в стрелковый полк еще не был решен, но вскоре его дальнейшая участь на ближайшие два месяца определилась.

 

 

 


1 Впервые послужной список Гумилева был опубликован Г. П. Струве в: Гумилев-Вашинг­­тон-1, с. XLV—XLIX. Составлен он 2 декабря 1916 года в 5-м Гусарском полку. С ним Гумилев был отправлен на Салоникский фронт, и он остался в Париже. В рапорте командующего полком Козлова от 10 мая 1917 года сказано: «При сем представляю послужной список прапорщика Гумилева, командированного в Ваше распоряжение для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте». Имеется послужной список Гумилева от 29 августа 1916 года, заполненный чернилами, с пометкой: «Состоял больным в Петрограде. По выздоровлении 2 мая 1917 г. командирован в распоряжение начальника штаба Петроградского военного округа для отправления на пополнение офицерского состава особых пехотных бригад, действующих на Салоникском фронте. 21 сентября 1917 г. на основании сношения Главного штаба от 6 сентября 1917 г. за № 157201 исключен из списков полка (приказ № 281)». Третий послужной список опубликован И. А. Курляндским
в книге «Исследования-1994» (с. 258). Он составлен 10 мая 1917 года.

2 Иван Коневской (1877—1901, псевдоним Ивана Ивановича Ореуса) — поэт, один из основоположников русского символизма. Утонул в реке Гауя. Сохранились воспоминания о посещении его могилы В. Брюсовым, О. Мандельштамом и др.

3 ОР РГБ, ф. 245 (Л. М. Рейснер), к. 6, ед. хр. 20, л. 17. Текст эпиграммы впервые воспроизведен: Литературное наследство. Т. 92. Кн. 4. М.: Наука, 1987. С. 156.

4 Для обучения кавалеристов использовались различные игры, в том числе «лисички» и «парфорсная охота». Их описание можно посмотреть на сайте: http://www.cavalerist.ru/vpv_ks_games.shtml.

5 См. примеч. 4.

6 Обратите внимание на эту фразу Гумилева, явно противоречащую утверждению Лукницкого (со слов Ахматовой), что в Гусарском полку «полковое начальство, недоброжелательно и подозрительно относившееся к „писательству“, запретило Н. Г. печатать „Записки кавалериста“» («Труды и дни». С. 260).

7 2 марта 1916 года начальник ГУВУЗа писал в канцелярию Военного министерства: «Я полагал бы впредь, в течение настоящей войны, допустить замену экзамена по немец­кому языку экзаменом по французскому или английскому языку...» Впоследствии в телефонограмме в ГУВУЗ от 25 октября 1916 года было сказано: «На офицерских экзаменах при Николаевском кавалерийском училище держали по французскому языку прапорщики: Гумилев, унтер-офицер Шенфальд и Горский. Все остальные... держали по немецкому языку. Помощник инспектора классов Толстов». О плохом знании Гумилевым немецкого языка было сказано ранее, например вспомните приведенный выше его диалог с Ф. Ф. Фидлером. В документе напротив слов «по немецкому языку» сбоку запись — «можно».

8 В архивном деле имеются еще два рапорта Гумилева: от 26 августа 1916 г. о предоставлении им копии с аттестата зрелости № 3581 (в архиве не найден) и от 6 сентября 1916 г. о предоставлении послужного списка, составленного 29 августа 1916 г. — этот послужной список приведен выше. Послужной список и аттестат после не выдержанных Гумилевым экзаменов были отосланы обратно в полк 18 ноября.

9 Рецензии на сборники М. Струве и К. Ляндау, опубликованные в газете «Биржевые ведомости» 30 сентября 1916 года. Об этом смотрите ниже воспоминания Сергея Ауслендера.

10 О театре марионеток Юлии Леонидовны Сазоновой-Слонимской (1887—1957) и о заказанной для него пьесе-сказке Гумилева «Дитя Аллаха» сказано выше.

11 Это намерение Гумилева не осуществилось, так как Гумилеву было предписано сразу же возвратиться в полк.

12 Андрей Андреевич Горенко (1886—1920) — брат Ахматовой.

13 По мнению Романа Тименчика, речь, возможно, идет о Елене Ивановне Страннолюбской (ур. Ахшарумовой), ближайшей подруге покойного к тому времени отца Ахматовой.

14 Лукницкий-I. С. 102.

15 Книги и рукописи в собрании М. С. Лесмана. М.: Книга, 1989. С. 370.

16 РГАЛИ, ф. 232, оп. 1, ед. хр. 2, л. 1—2. В 1916 году, скорее всего, Гумилев присутствовал только на первом заседании второго «Цеха поэтов».

 17 Жизнь Гумилева-1991. С. 48.

18 Подлинник. Фамилия Гумилева значится в графе: «Не явившиеся на экзамены по уважитель­ным причинам». Гумилев, как не сдавший экзамены по уважительной причине (возможно, из-за болезни, о чем сказано в воспоминаниях Сергея Ауслендера), мог быть допущен к переэкзаменовке и сдаче пропущенных экзаменов, что подтверждает отношение начальника ГУВУЗа начальнику Николаевского кавалерийского училища от 24 октября 1916 г. о допустимости таких переэкзаме­новок. Гумилев не воспользовался этой возможностью.

19 Предметы с подчеркнутыми в аттестационном списке «пятерками» считались сданными неудовлетворительно, и они требовали переэкзаменовки. Хотя, если бы Гумилев сдал все экзамены и его средний бал составил не менее «9», возможно, переэкзаменовка бы и не потребовалась.

20 Экзамен по артиллерии, которого так боялся Гумилев и о чем он писал Ахматовой, он все-таки выдержал.

21 Прочерк на месте оценок означает, что экзамены по этим предметам Гумилев вообще не держал «по уважительной причине». Это опровергает утверждение Лукницкого («Труды и дни». С. 261) о том, что Гумилев «не выдержал экзамена по фортификации и в корнеты произведен не был».

22 При подготовке публикации тексты всех писем Гумилева и Ларисы Рейснер были тщательно сверены с хранящимися в архиве оригиналами. При этом были выявлены разночтения (в тексте не отмечаются) с их публикацией в других изданиях, в частности в ПСС-8.

23 Места традиционных прогулок Гумилева и Рейснер — Крестовский и Каменный острова, Летний сад. Рейснер жила недалеко от Крестовского острова, на Большой Зелениной, д. 28 (в то время — дом 26б), кв. 42. Гумилев почему-то в одних письмах указывал номер дома как «26б», а в других — как «26в».

24 Здесь Гумилев упоминает подаренные Ларисе свои сборники: переводы Теофиля Готье «Эмали и камеи» (1914) и сборник стихов «Колчан»(1916).

25 Петроградский Психоневрологический институт, в котором в то время училась Лариса Рейснер.

26 Наиболее добросовестно и корректно написана книга Галины Пржиборовской «Лариса Рейснер» в серии ЖЗЛ (М.: Молодая гвардия, 2008). Перенасыщен бурными фантазиями и измышлениями «Красно-белый роман» Адели Алексеевой (Лариса Рейснер в судьбе Николая Гумилева и Анны Ахматовой. М.: Алгоритм, 2008). Мало ему уступают «академические» комментарии в ПСС-8, примечания к письму № 151 на с. 540—544. Интересен «Автобиографический роман» самой Ларисы Рейснер: Литературное наследство. Т. 93. М.: Наука, 1983. Следует отметить также эссе Григория Кружкова «В случае моей смерти все письма вернутся к вам» в книге: Кружков Г. Ностальгия обелисков. М.: НЛО, 2001. С. 381—397.

27 Ранее в приказах № № 135, 167, 224 и 258 указывается его присутствие в апреле—мае (21 и 5 дней соответственно, то есть с 10 апреля по 5 мая) и в июле—августе (7 и 16 дней соответственно, то есть с 25 июля по 16 августа). В этих приказах указываются также причины и даты прибытия и убытия. В приказах № № 356, 9, 48 указано присутствие Гумилева в ноябре—декабре 1916 г. и в январе 1917 г.: 30, 31 и 22 дня соответственно, то есть формально из полка он в этот период никуда не выезжал, получая полное довольствие.

28 Цитата из 1-го действия пьесы «Гондла» (ПСС-5. С. 108).

29 Это письмо либо не сохранилось, либо не дошло до адресата.

30 Данная фраза позволяет датировать следующее письмо Ларисы Рейснер как ответ на это послание.

31 Стихотворение И. А. Бунина «Одиночество» начинается словами: «Что ж! Камин затоплю…»

32 Богословское сочинение П. А. Флоренского (СПб., 1914).

33 «Актеон» — так Гумилев назвал свою пьесу, написанную осенью 1913 года. Многие монологи Актеона из пьесы перекликаются со строками письма.

34 Мадагаскар упоминается и в предыдущем письме Ларисы Рейснер Гумилеву. Видимо, это отголоски их бесед во время петроградских прогулок. В отличие от Ахматовой, Рейснер к предложению Гумилева отправиться после войны в Африку отнеслась, видимо, заинтересованно. Вспомним, что на Мадагаскар Гумилев звал и своего сослуживца Георгия Янишевского (Жизнь Гумилева-1991. С. 90).

35 В некоторых публикациях между «денщик» и «профессиональный повар» стоит запятая, однако в оригинале письма ее нет, что, видимо, правильно. Не могли Гумилеву предоставить и «денщика», и «профессионального повара», скорее — денщик оказался еще и профессиональным поваром.

36 Юркун Юрий Иванович (1895—1938) — прозаик, близкий друг М. А. Кузмина.

37 До отъезда из Петрограда Гумилев снимал комнату на Литейном проспекте, д. 31.

38 На этом месте письмо обрывается.

39 Утверждение в ПСС-3, в комментариях к стихотворению «Девушка» (№ 60. С. 392—393), что этой часовней является часовня при храме Иоанна Предтечи на Каменном острове, не соответствует истине. Вызывает сомнение и то, что само комментируемое стихотворение «Ты говорил слова пустые…» («Девушка») обращено к Ларисе Рейснер.

40 Фотографии часовни смотрите на сайтах: http://al-spbphoto.narod.ru/Hram/chas-firsa-i-savvy1900.jpg, http://www.encspb.ru/ru/bigimage.php?kod=2804833875.

41 Справедливости ради надо сказать, что написано стихотворение ранее и впервые было опубликовано в журнале «Аполлон» (№ 1, 1916 г). Возможно, навеяно оно было до сих пор уцелевшим огромным дубом в родовом имении Слепнево, свидетелем тех лет, о котором Ахматова писала: «…Единственного в этом парке дуба // Листва еще бесцветна и тонка…» Кстати, стихотворение это написано 20 мая 1916 г. в Слепневе, как раз в те дни, когда туда на пару дней заезжал Гумилев.

42 Лукницкий-1. С. 102—103.

43 Распутин был убит в ночь с 16 на 17 декабря.

44 В «Трудах и днях» дано неправильно — «Marguis de Lanlay. Regueil de Posie». «Маркиз де Ланлей. Сборник поэзии». Про этого «маркиза» будет у Гумилева в письме Лозинскому от 15 января 1917 года — «маркиз оказался шарлатаном».

45 Речь идет об очередной редакции поэмы Гумилева «Мик» (ПСС-3, № 3 и комментарии на с. 300—312). Поэма была написана в конце 1913-го и начале 1914 г. Первоначально, под заглавием «Мик и Луи», она была прочитана на заседании ОРХС 25 февраля 1914 г. Поэма неоднократно перерабатывалась, предлагалась в различные издательства и журналы. «Два отрывка из абиссинской поэмы» вошли в сборник «Колчан». В письме Чуковскому речь, видимо, идет о публикации поэмы в журнале «Нива». Известны датированные 10 февраля 1917 г. корректурные гранки, которые Гумилев увез с собой во Францию, и они сохранились в собрании Г. П. Струве. На гранках проставлен штемпель «Нива» и под ним от руки надпись: «№ 4. Для детей. 9 гранок». Подразумевается «Иллюстрированное приложение к журналу „Нива“», «Для детей», под редакцией К. Чуковского. Скорее всего, февральские события 1917 г. помешали выходу этой публикации. Впервые поэма полностью была напечатана в издательстве «Гиперборей» 3 июля 1918 г., после возвращения Гумилева в Россию.

46 Гумилев-Вашингтон. Фрагмент воспоминаний Посажного опубликован в 4-м томе, с. 540. Во 2-м томе, на с. 313—316, как сказано у Струве, приводится его «графоманская автобиографическая поэма» «Эльбрус».

47 Подразумевается статья В. М. Жирмунского «Преодолевшие символизм» (Русская мысль. 1916. № 12), где разбиралось творчество акмеистов, в том числе и Гумилева.

48 Речь идет об изданиях: Грээм К. Золотой возраст. СПб., 1898; Грээм К. Дни грез. СПб., 1900; Кальдерон П. Сочинения. Т. 3. М., 1912. Внимание Гумилева к книгам английского детского писателя К. Грээма (Grahame К., 1859—1932) могло быть привлечено тем, что переводчицей их на русский язык была А. В. Гольштейн, видная фигура в русских литературных кругах Парижа в 1900-е гг., близкая знакомая семейства Деникеров, у которых часто бывал Гумилев, когда там жил (Неизвестные письма Н. С. Гумилева. Публикация Р. Д. Тименчика // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. Т. 46. 1987. № 1. Далее — Письма-1987).

49 Мочульский Константин Васильевич (1892—1948) — литературовед. Был хорошо знаком с Гумилевым — ср. в экспромте-акростихе Гумилева «Николай Гумилев»: «Лучше буду я курить табак, / А Мочульский пусть дает мне спички» (ПСС-2, № 90). В ряде критических статей Мочульского о Гумилеве и акмеизме интересны возможные отражения бесед с Гумилевым. См., например, в его статье «Классицизм в современной русской поэзии»: «Борьба для Гумилева важнее, чем цель борьбы: определить программу новой школы он предоставляет критикам. Как только символизм кажется ему „преодоленным“ — его воинственный жар гаснет. „Акмеизм“ как будто забыт, знамя свернуто, и войско распущено» (Константин Мочульский. Кризис воображения. Томск: Водолей, 1999. С. 186).

50 Гумилева в это время мучили вопросы теории стихосложения, об этом же он написал в тот же день и Ларисе Рейснер.

51 Кстати, М. Л. Лозинский жил на Каменноостровском проспекте, дом 75, последний перед Невой дом по правой стороне, как раз напротив той домовой церкви Фирса и Саввы, рядом с которой стояла часовня, куда ходила Лариса Рейснер.

52 Оригинальные лыжи заказал себе Гумилев, явно чувствуется «рука спортсменки» Лери. «Telemark» — провинция в Норвегии, а также особый способ спуска с гор на лыжах, утвердившийся там же, не прямолинейный, а зигзагообразный. Термин относится также к появившемуся там зауженному типу лыж. На таких лыжах было удобнее спускаться с гор, а по равнине — не шагать (что лучше делать на широких лыжах), а скользить. Крепление совершенствовалось вместе с самими лыжами, и один из вариантов жесткого крепления мыса со свободной пяткой — указанное Гумилевым крепление «Huitfeldt-Bindung», смотрите сайт http://www.skiclubhaid.it/default.asp?id=4&mnu=4&ACT=5&content=9 . Смотрите также посвященный «Телемарку» сайт — http://www.rasc.ru/school/article02.shtml. Любопытно, что Гумилев заказал себе и лыжную мазь, которую стали использовать именно при скольжении. Но при этом он почему-то не стал заказывать лыжные палки. Возможно, поставлялись они вместе
с лыжами. Но до лыж дело так и не дошло…

53 Ни одно из этих писем не сохранилось. Это подтверждает предположение, что никакого «возвращения» писем после возможного разрыва не было.

54 Эта фраза подтверждает то, что Гумилев вернулся в полк 28 декабря, следовательно, покинул он Петроград 27 декабря 1917 г.

55 «И даль свободного романа / Я сквозь магический кристалл / Еще не ясно различал…» («Евгений Онегин», гл. VIII, с. L).

56 Гумилев перечисляет различные строфические формы, присущие французской поэзии. В отличие от традиции русского символизма «Цех поэтов», возглавлявшийся Гумилевым, декларировал отказ от частого употребления твердых строфических форм. Ср. у И. Северянина: «Уж возникает „Цех поэтов“ / (Куда бездари, как не в „Цех“!), / Где учат этих, учат тех, / Что можно жить без триолетов, / И без рондо, и без... стихов» (Богомолов-1987).

57 Теодор Фоллэн де Банвиль (1823—1891) — французский поэт, прославленный совершенным владением стихотворной техникой (Богомолов-1987).

58 Уильям Хиклинг Прескотт (1796—1859) — американский историк, авто книги «Завоевание Мексики (1843). Гумилев пользовался изданием 1885 года, вышедшим под заглавием «Завоевание Мехики» (другое издание называлось «Завоевание Мексики Фердинандом Кортецем») (Богомолов-1987).

59 Сергей Васильевич Чехонин (1878—1936) — известный русский художник, мастер книжной графики и миниатюрной живописи. Возможно, имеется в виду миниатюра-заставка к изданию поэмы «Мик» 1918 г., две заключительные главы которой, как было сказано выше, Гумилев должен был отправить Чуковскому. В издании 1918 г., действительно, имеется миниатюра с диким пейзажем и множество декоративных заставок, однако их автор нигде не указан. Принадлежность их С. Чехонину не очевидна, но вероятна. По мнению Г. Пржиборовской (Пржиборовская-2008. С. 183), слова о миниатюре могли относиться к одному из портретов Ларисы Рейснер, выполненных Чехониным. Известны три ее акварельных портрета работы Чехонина, однако, по нашему мнению, все они относятся к более позднему периоду, да и вряд ли Гумилев мог просить прислать ему на фронт живописный портрет своей возлюбленной. Скорее речь могла идти о миниатюре для издания книги.

60 Содома (Джованни Антонио Бацци, 1477—1549) — итальянский художник. Гумилев упоминает его в стихотворении «Пиза» (ПСС-2, № 81).

61 Отсылка на уничтоженную картину Леонардо да Винчи «Леда с Лебедем», которую Гумилев упоминает в стихотворении «Флоренция» (ПСС-2, № 95).

62 Имеется в виду Вячеслав Иванович Иванов (1866—1949).

63 В Болонье был открыт в XII веке старейший европейский университет, его Гумилев упоминает в стихотворении «Болонья» (ПСС-2, № 97). Отметим, что в этом письме Лариса Рейснер обращается к Гумилеву как бы через призму его итальянских стихотворений в сборнике «Колчан», который он ей, безусловно, ранее подарил.

64 Увы, Рейснер оказалась права, замысел пьесы о завоевании Мексики так и не наполнился героями и содержанием.

 

 

Окончание следует

Анастасия Скорикова

Цикл стихотворений (№ 6)

ЗА ЛУЧШИЙ ДЕБЮТ В "ЗВЕЗДЕ"

Павел Суслов

Деревянная ворона. Роман (№ 9—10)

ПРЕМИЯ ИМЕНИ
ГЕННАДИЯ ФЕДОРОВИЧА КОМАРОВА

Владимир Дроздов

Цикл стихотворений (№ 3),

книга избранных стихов «Рукописи» (СПб., 2023)

Подписка на журнал «Звезда» оформляется на территории РФ
по каталогам:

«Подписное агентство ПОЧТА РОССИИ»,
Полугодовой индекс — ПП686
«Объединенный каталог ПРЕССА РОССИИ. Подписка–2024»
Полугодовой индекс — 42215
ИНТЕРНЕТ-каталог «ПРЕССА ПО ПОДПИСКЕ» 2024/1
Полугодовой индекс — Э42215
«ГАЗЕТЫ И ЖУРНАЛЫ» группы компаний «Урал-Пресс»
Полугодовой индекс — 70327
ПРЕССИНФОРМ» Периодические издания в Санкт-Петербурге
Полугодовой индекс — 70327
Для всех каталогов подписной индекс на год — 71767

В Москве свежие номера "Звезды" можно приобрести в книжном магазине "Фаланстер" по адресу Малый Гнездниковский переулок, 12/27

Владимир Дроздов - Рукописи. Избранное
Владимир Георгиевич Дроздов (род. в 1940 г.) – поэт, автор книг «Листва календаря» (Л., 1978), «День земного бытия» (Л., 1989), «Стихотворения» (СПб., 1995), «Обратная перспектива» (СПб., 2000) и «Варианты» (СПб., 2015). Лауреат премии «Северная Пальмира» (1995).
Цена: 200 руб.
Сергей Вольф - Некоторые основания для горя
Это третий поэтический сборник Сергея Вольфа – одного из лучших санкт-петербургских поэтов конца ХХ – начала XXI века. Основной корпус сборника, в который вошли стихи последних лет и избранные стихи из «Розовощекого павлина» подготовлен самим поэтом. Вторая часть, составленная по заметкам автора, - это в основном ранние стихи и экспромты, или, как называл их сам поэт, «трепливые стихи», но они придают творчеству Сергея Вольфа дополнительную окраску и подчеркивают трагизм его более поздних стихов. Предисловие Андрея Арьева.
Цена: 350 руб.
Ася Векслер - Что-нибудь на память
В восьмой книге Аси Векслер стихам и маленьким поэмам сопутствуют миниатюры к «Свитку Эстер» - у них один и тот же автор и общее время появления на свет: 2013-2022 годы.
Цена: 300 руб.
Вячеслав Вербин - Стихи
Вячеслав Вербин (Вячеслав Михайлович Дреер) – драматург, поэт, сценарист. Окончил Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии по специальности «театроведение». Работал заведующим литературной частью Ленинградского Малого театра оперы и балета, Ленинградской областной филармонии, заведующим редакционно-издательским отделом Ленинградского областного управления культуры, преподавал в Ленинградском государственном институте культуры и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Автор многочисленных пьес, кино-и телесценариев, либретто для опер и оперетт, произведений для детей, песен для театральных постановок и кинофильмов.
Цена: 500 руб.
Калле Каспер  - Да, я люблю, но не людей
В издательстве журнала «Звезда» вышел третий сборник стихов эстонского поэта Калле Каспера «Да, я люблю, но не людей» в переводе Алексея Пурина. Ранее в нашем издательстве выходили книги Каспера «Песни Орфея» (2018) и «Ночь – мой божественный анклав» (2019). Сотрудничество двух авторов из недружественных стран показывает, что поэзия хоть и не начинает, но всегда выигрывает у политики.
Цена: 150 руб.
Лев Друскин  - У неба на виду
Жизнь и творчество Льва Друскина (1921-1990), одного из наиболее значительных поэтов второй половины ХХ века, неразрывно связанные с его родным городом, стали органически необходимым звеном между поэтами Серебряного века и новым поколением питерских поэтов шестидесятых годов. Унаследовав от Маршака (своего первого учителя) и дружившей с ним Анны Андреевны Ахматовой привязанность к традиционной силлабо-тонической русской поэзии, он, по существу, является предтечей ленинградской школы поэтов, с которой связаны имена Иосифа Бродского, Александра Кушнера и Виктора Сосноры.
Цена: 250 руб.
Арсений Березин - Старый барабанщик
А.Б. Березин – физик, сотрудник Физико-технического института им. А.Ф. Иоффе в 1952-1987 гг., занимался исследованиями в области физики плазмы по программе управляемого термоядерного синтеза. Занимал пост ученого секретаря Комиссии ФТИ по международным научным связям. Был представителем Союза советских физиков в Европейском физическом обществе, инициатором проведения конференции «Ядерная зима». В 1989-1991 гг. работал в Стэнфордском университете по проблеме конверсии военных технологий в гражданские.
Автор сборников рассказов «Пики-козыри (2007) и «Самоорганизация материи (2011), опубликованных издательством «Пушкинский фонд».
Цена: 250 руб.
Игорь Кузьмичев - Те, кого знал. Ленинградские силуэты
Литературный критик Игорь Сергеевич Кузьмичев – автор десятка книг, в их числе: «Писатель Арсеньев. Личность и книги», «Мечтатели и странники. Литературные портреты», «А.А. Ухтомский и В.А. Платонова. Эпистолярная хроника», «Жизнь Юрия Казакова. Документальное повествование». br> В новый сборник Игоря Кузьмичева включены статьи о ленинградских авторах, заявивших о себе во второй половине ХХ века, с которыми Игорь Кузьмичев сотрудничал и был хорошо знаком: об Олеге Базунове, Викторе Конецком, Андрее Битове, Викторе Голявкине, Александре Володине, Вадиме Шефнере, Александре Кушнере и Александре Панченко.
Цена: 300 руб.
На сайте «Издательство "Пушкинского фонда"»


Национальный книжный дистрибьютор
"Книжный Клуб 36.6"

Офис: Москва, Бакунинская ул., дом 71, строение 10
Проезд: метро "Бауманская", "Электрозаводская"
Почтовый адрес: 107078, Москва, а/я 245
Многоканальный телефон: +7 (495) 926- 45- 44
e-mail: club366@club366.ru
сайт: www.club366.ru

Почта России