ВОЙНА И ВРЕМЯ

Евгений Степанов

«И СМЕРТИ Я ЗАГЛЯДЫВАЮ В ОЧИ…»

6 июля 1915 года —
«самый знаменательный день моей жизни…»

Казалось бы, начало дня 5 июля не предвещало никаких бурных событий последующих суток. Все было как обычно: отбитая попытка наступления противника, рядовая смена на дежурстве одних частей другими. В одном из донесений этого дня от Гусарского полка сказано: «Ввиду начавшегося наступления на фронте Оренбургской казачьей дивизии было приказано занять спешенными частями южную опушку леса, что к югу от Заболотце на фронте от дороги Заболотце — Джары до дороги кол. Выгранка — кордон Арсеньевский. Вечером выяснилось, что оренбуржцы удержались на своем участке, и дивизии было приказано перейти в район Заболотце для смены 3 кавалерийской дивизии на участке Литовиж — Джарки. 1 бригада заняла окопы на вышеназванном участке, а 2 бригада составила резерв в Заболотце». В журнале боевых действий
2-й батареи, подчиненной заступившей на дежурство 1-й бригаде, сказано: «Дивизия составила резерв корпуса, которому был дан участок на правом берегу Буга. Ввиду того, что днем замечено шевеление противника против участка 3 кавалерийской дивизии, 1 бригаде приказано было быть оседланными. В 5 ¹/₂ дня, ввиду того, что против 3 кав. дивизии оставалось все спокойно, бригаду расседлали. В 8 ч. вечера батарея вновь оседлана, чтобы идти с бригадой на смену 3 кав. дивизии, участок бригады от д. Литовиж до д. Джары. Л.-гв. конно-гренадерский полк, которому был придан 2-й взвод, занял правый участок. 2 взвод сменил 5-ю конную батарею у высоты 209 восточнее д. Литовиж. Полк выступил на смену в 9 вечера и в 11 ч. взвод сменил батарею. 1 и 3 взводы с Л.-гв. Уланским полком должны были занять левый участок. Батарея вы­ступила в 10 ч. вечера, и к 12 ч. ночи подошла к позиции 6 конной батареи у высоты 189 на опушке леса, которую должна была сменить».

Днем из штаба 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии поступило следующее распоряжение: «Приказ № 4015 от 5 июля 1915 года. Вверенной мне дивизии приказано сменить части 3-й кавалерийской дивизии и занять участок на реке Западный Буг от д. Литовиж исключительно до д. Джарки (сейчас — село Заставное в Волынской области Украины) включительно. Для этого приказываю: <…> 2) Л.-Гв. Уланскому полку при 4-х пулеме­тах занять левый участок от столба № 15 до восточной окраины дер. Джарки включительно. <…> Частям 1 бригады прибыть к 9 вечера к штаб-квартирам полков 3-го Драгун­ского Новороссийского — близ кор. 189, 3-го Гусар­ского Елисаветинского —
на дороге из Заболотце в лес, что севернее Джарки. К 8 часам вечера в оба полка в д. Заболотце прибудут провод­ники от названных полков. К смене приступить с таким расчетом, чтобы все передовые части были на своих местах к 10 час. 30 м. вечера. Коново­дов оставить в лесу в тылу своих участков по выбору командиров пол­ков. Немедленно по получении сего командующему 1-й бригады ор­ганизовать детальную рекогносцировку эскадронных участков полка. <…> 2-й бригаде прибыть в 7 час. вечера в д. Заболотце, где стать квартир-биваком, оставаясь в полной готовности. Уланам обеспечить связь ­с соседним Оренбургским казачьим полком».

И, наконец, краткая запись в журнале боевых действий стоявшей в резерве 5-й батареи конной артиллерии: «Пришли в Заболотце в темноту, было
8 ч. вечера и заняли позиции у господского двора фронта на дер. Джары. Шел страшный ливень. Ночью противник атаковал крупными силами Уланское
охранение, сбил его и занял д. Джары и Джарки».

А теперь предоставим слова автору «Записок кавалериста». Этому бою были посвящены две публикации в «Биржевых ведомостях», соответственно главы XII и XIII, появившиеся в печати 13 и 14 декабря 1915 года.

XII

Теперь я хочу рассказать о самом знаменательном дне моей жизни, о бое шестого июля 1915 г. Это случилось уже на другом, совсем новом для нас фронте. До того бы­ли у нас и перестрелки, и разъезды, но память о них тускнеет по сравнению с тем днем.

Накануне зарядил затяжной дождь. Каждый раз, как нам надо было выходить из домов, он усиливался. Так усилился он и тогда, когда поздно вечером нас повели сменять сидевшую в окопах армейскую кавалерию.

Дорога шла лесом, тропинка была узенькая, тьма — полная, не видно вытянутой руки. Если хоть на минуту отстать, приходилось скакать и натыкаться на обвисшие ветви и стволы, пока наконец не наскочишь на круп передних коней. Не один глаз был подбит и не одно лицо расцарапано в кровь.

На поляне — мы только ощупью определили, что это поляна, — мы спешились. Здесь должны были остаться ко­новоды, остальные — идти в окоп. Пошли, но как? Вытя­нувшись гуськом и крепко вцепившись друг другу в пле­чи. Иногда кто-нибудь, наткнувшись на пень или прова­лившись в канаву, отрывался, тогда задние ожесточенно толкали его вперед, и он бежал и окликал передних, бес­помощно хватая руками мрак. Мы шли болотом и ругали за это проводника, но он был не виноват, наш путь действительно лежал через болото. Наконец, пройдя версты три, мы уткнулись в бугор, из которого, к нашему удивле­нию, начали вылезать люди. Это и были те кавалеристы, которых мы пришли сменить.

Мы их спросили, каково им было сидеть. Озлоблен­ные дождем, они молчали, и только один проворчал себе под нос: «А вот сами увидите, стреляет немец, должно быть, утром в атаку пойдет». «Типун тебе на язык, — поду­мали мы, — в такую погоду да еще атака!»

Собственно говоря, окопа не было. По фронту тянулся острый хребет невысокого холма, и в нем был пробит ряд ячеек на одного-двух человек с бойницами для стрельбы. Мы забрались в эти ячейки, дали несколько залпов в сто­рону неприятеля и, установив наблюденье, улеглись под­ремать до рассвета. Чуть стало светать, нас разбудили: неприятель делает перебежку и окапывается, открыть частый огонь.

Я взглянул в бойницу. Было серо, и дождь лил по-пре­жнему. Шагах в двух-трех¹ передо мной копошился австриец, словно крот, на глазах уходящий в землю. Я выстрелил. Он присел в уже выкопанную ямку и взмах­нул лопатой, чтобы показать, что я промахнулся. Через минуту он высунулся, я выстрелил снова и увидел новый взмах лопаты. Но после третьего выстрела уже ни он, ни его лопата больше не показались.

Другие австрийцы тем временем уже успели закопать­ся и ожесточенно обстреливали нас. Я переполз в ячейку, где сидел наш корнет. Мы стали обсуждать создавшееся положение. Нас было полтора эскадрона, то есть человек восемьдесят, австрийцев раз в пять больше. Неизвестно, могли бы мы удержаться в случае атаки.

Так мы болтали, тщетно пытаясь закурить подмочен­ные папиросы, когда наше внимание привлек какой-то странный звук, от которого вздрагивал наш холм, словно гигантским молотом ударяли прямо по земле. Я начал вы­глядывать в бойницу не слишком свободно, потому что в нее то и дело влетали пули, и наконец заметил на половине расстояния между нами и австрийцами разрывы тя­желых снарядов. «Ура! — крикнул я, — это наша артилле­рия кроет по их окопам».

В тот же миг к нам просунулось нахмуренное лицо рот­мистра. «Ничего подобного, — сказал он, — это их недоле­ты, они палят по нам. Сейчас бросятся в атаку. Нас обошли с левого фланга. Отходить к коням!»

Корнет и я, как от толчка пружины, вылетели из око­па. В нашем распоряжении была минута или две, а надо было предупредить об отходе всех людей и послать в соседний эскадрон. Я побежал вдоль окопов, крича: «К ко­ням... живо! Нас обходят!» Люди выскакивали, расстег­нутые, ошеломленные, таща под мышкой лопаты и шаш­ки, которые они было сбросили в окопе. Когда все вы­шли, я выглянул в бойницу и до нелепости близко увидел перед собой озабоченную физиономию усатого австрий­ца, а за ним еще других. Я выстрелил не целясь и со всех ног бросился догонять моих товарищей.

*  *  *

Нам надо было пробежать с версту по совершенно от­крытому полю, превратившемуся в болото от непрерывно­го дождя. Дальше был бугор, какие-то сараи, начинался редкий лес. Там можно было бы и отстреливаться, и продолжать отход, судя по обстоятельствам. Теперь же, вви­ду поминутно стреляющего врага, оставалось только бе­жать, и притом как можно скорее.

Я нагнал моих товарищей сейчас же за бугром. Они уже не могли бежать и под градом пуль и снарядов шли тихим шагом, словно прогуливаясь. Особенно страшно было видеть ротмистра, который каждую минуту привыч­ным жестом снимал пенсне и аккуратно протирал сыре­ющие стекла совсем мокрым носовым платком. <...>

Вскоре на бугре показались и австрийцы. Они шли сзади шагах в двухстах и то стреляли, то махали нам ру­ками, приглашая сдаться. Подходить ближе они боялись, потому что среди нас рвались снаряды их артиллерии. Мы отстреливались через плечо, не замедляя шага.

Слева от меня из кустов послышался плачущий крик: «Уланы, братцы, помогите!» Я обернулся и увидел завязший пулемет, при котором остался только один человек из коман­ды да офицер. «Возьмите кто-нибудь пулемет», — приказал ротмистр. Конец его слов был заглушен громовым разрывом снаряда, упавшего среди нас. Все невольно прибавили шаг.

Однако в моих ушах все стояла жалоба пулеметного офицера, и я, топнув ногой и обругав себя за трусость, быстро вернулся и схватился за лямку. Мне не пришлось в этом раскаяться, потому что в минуту большой опасно­сти нужнее всего какое-нибудь занятие. Солдат-пулемет­чик оказался очень обстоятельным. Он болтал без пере­рыва, выбирая дорогу, вытаскивая свою машину из ям и отцепляя от корней деревьев. Не менее оживленно ще­бетал и я. Один раз снаряд грохнулся шагах в пяти от нас. Мы невольно остановились, ожидая разрыва. Я для чего-то стал считать — раз, два, три. Когда я дошел до пяти, я сообразил, что разрыва не будет. «Ничего на этот раз, везем дальше... что задерживаться?» — радостно объ­явил мне пулеметчик, — и мы продолжали свой путь.

Кругом было не так благополучно. Люди падали, од­ни ползли, другие замирали на месте. Я заметил шагах в ста группу солдат, тащивших кого-то, но не мог бросить пулемета, чтобы поспешить им на помощь. Уже потом мне сказали, что это был раненый офицер нашего эскадрона. У него были прострелены ноги и голова. Когда его под­хватили, австрийцы открыли особенно ожесточенный огонь и переранили нескольких несущих. Тогда офицер потребовал, чтобы его положили на землю, поцеловал и перекрестил бывших при нем солдат и решительно приказал им спасаться. Нам всем было его жаль до слез. Он последний со своим взводом прикрывал общий отход. К счастью, теперь мы знаем, что он в плену и поправля­ется.

XIII

Наконец мы достигли леса и увидели своих коней. Пули летали и здесь; один из коноводов даже был ранен, но мы все вздохнули свободно, минут десять пролежали в цепи, дожидаясь, пока уйдут другие эскадроны, и лишь тогда сели на коней.

Отходили мелкой рысью, грозя атакой наступавшему врагу. Наш тыльный дозорный ухитрился даже привезти пленного. Он ехал оборачиваясь, как ему и полагалось, и, заметив между стволов австрийца с винтовкой наперевес, бросился на него с обнаженной шашкой. Австриец уро­нил оружие и поднял руки. Улан заставил его подобрать винтовку — не пропадать же, денег стоит — и, схватив за шиворот и пониже спины, перекинул поперек седла, как овцу. Встречным он с гордостью объявил: «Вот, георги­евского кавалера в плен взял, везу в штаб». Действитель­но, австриец был украшен каким-то крестом.

Только подойдя к деревне З., мы выпутались из авст­рийского леска и возобновили связь с соседями. Послали сообщить пехоте, что неприятель наступает превосходны­ми силами, и решили держаться во что бы то ни стало до прибытия подкрепления. Цепь расположилась вдоль клад­бища, перед ржаным полем, пулемет мы взгромоздили на дерево. Мы никого не видели и стреляли прямо перед со­бой в колеблющуюся рожь, поставив прицел на две тыся­чи шагов и постепенно опуская, но наши разъезды, видевшие австрийцев, выходящих из лесу, утверждали, что наш огонь нанес им большие потери. Пули все время ло­жились возле нас и за нами, выбрасывая столбики земли. Один из таких столбиков засорил мне глаз, который мне после долго пришлось протирать.

Вечерело. Мы весь день ничего не ели и с тоской жда­ли новой атаки впятеро сильнейшего врага. Особенно удручающе действовала время от времени повторявшаяся команда: «Опустить прицел на сто!» Это значило, что на столько же шагов приблизился к нам неприятель.

*  *  *

Оборачиваясь, я позади себя сквозь сетку мелкого дождя и наступающие сумерки заметил что-то странное, как будто низко по земле стелилась туча. Или это был кустарник, но тогда почему же он оказывался все ближе и ближе? Я поделился своим открытием с соседями. Они тоже недоумевали. Наконец один дальнозоркий крик­нул: «Это наша пехота идет!» — и даже вскочил от радостного волнения. Вскочили и мы, то сомневаясь, то веря и совсем забыв про пули.

Вскоре сомненьям не было места. Нас захлестнула тол­па невысоких коренастых бородачей, и мы услыхали обо­дряющие слова: «Что, братики, или туго пришлось? Ничего, сейчас все устроим!» Они бежали мерным шагом (так пробежали десять верст) и нисколько не запыхались, на бе­гу свертывали цигарки, делились хлебом, болтали. Чувствовалось, что ходьба для них естественное состояние. Как я их любил в тот миг, как восхищался их грозной мощью.

Вот уж они скрылись во ржи, и я услышал чей-то звонкий голос, кричавший: «Мирон, ты фланг-то загибай австрийцам!» — «Ладно, загнем», — был ответ. И сейчас же грянула пальба пятисот винтовок. Они увидели врага.

Мы послали за коноводами и собрались уходить, но я был назначен быть для связи с пехотой. Когда я прибли­жался к их цепи, я услышал громовое «ура». Но оно как-то сразу оборвалось, и раздались отдельные крики: «Лови, держи! Ай, уйдет!» — совсем как при уличном скандале. Неведомый мне Мирон оказался на высоте положения. Половина нашей пехоты под прикрытием огня остальных зашла австрийцам во фланг и отрезала полтора их батальона. Те сотнями бросали оружие и покорно шли в указанное им место, к группе старых дубов. Всего в этот вечер было захвачено восемьсот человек и кроме того возвращены утерянные вначале позиции.

Вечером, после уборки лошадей, мы сошлись с верну­вшимися пехотинцами. «Спасибо, братцы, — говорили мы, — без вас бы нам была крышка!» — «Не на чем, — отвечали они, — как вы до нас-то держались? Ишь ведь их сколько было! Счастье ваше, что не немцы, а австрийцы». Мы согласились, что это действительно было счастье.

Так выглядит описание боя 6 июля 1915 года у Николая Гумилева, который заслуженно получил за него второй Георгиевский крест. И следует это не столько из достаточно спокойного, лишенного экзальтации текста «Записок», сколько из других официальных документов, сохранившихся в многочисленных архивных папках, где детально описываются все подробности этого боя — с разных «точек зрения».

Точность и объективность рассказа Гумилева подтверждают свидетель­ства других участников боя, сохранившиеся в делах о пред­ставлении к наградам офицерского состава дивизии. В отличие от «вольноопределяющихся», которых представляли к награждению Георгиевскими крестами «списком», без детального и индивидуального описания «подвига», для представления к награждению высшими наградами офицерского состава требовалось подробное изложение событий как со стороны командного состава, так и ближайших свидетелей. В нашем случае особый интерес представляет дело о представлении к награждению Георгиевским оружием командира эскадрона Ее Величества ротмистра князя Ильи Кропоткина, того эскадрона, в котором служил Гумилев (в «Записках» Илья Кропоткин фигурирует как «нахмуренное лицо рот­мистра», который заглянул в «ячейку», когда Гумилев сидел в ней вместе с корнетом — однофамильцем командира). Ведь как раз на эскадрон ЕВ пришелся главный удар австрийцев. Рассказы очевидцев боя, составленные по горячим следам, практически не нуждаются в комментариях, они лишь полностью подтверждают точность описания боя Гумилевым, в чем-то дополняя его. Из них следует то, что опасность для всех участников боя была действительно реальной, я бы сказал, более серьезной, чем это следует из гумилевского рассказа. В первую очередь приведем описание боя командиром л.-гв. Уланского полка генерал-майора ­Д. М. Княжевича:

«6 июля полк занимал участок оборонительных позиций на пере­правах через р. Западный Буг от дер. Джарки до надписи 15. Задача полка за­ключалась
в обороне переправ и обеспечении позиции у дер. Заболотце до подхода пехоты. Ротмистр князь Кропоткин с эскадроном и пулеме­тами занимал крайний левый фланг полкового участка у дер. Джарки, наиболее ответственный по условиям местности, как кратчайшее напра­вление от противника в охват левого фланга полка. Ночью противник повел наступление по всему фронту, причем особенно энергично на участок князя Кропоткина, с явным намерением сбить наш левый фланг и, зайдя в тыл полку, отрезать путь отступления к позиции
у дер. Заболотце. Оценив обстановку, ротмистр князь Кропоткин оказал противнику дли­тельное упорное сопротивление, отражая ружейным и пулеметным огнем настойчивый натиск пехотных цепей, с расстояния, доходив­шего до 50 шагов. Несмотря на слабость позиции, оборудованной ночью, под проливным дождем, и потери в офицерах и нижних чинах, ротмистр князь Кропоткин стойко держался против превосходящих сил противника, являясь примером доблести и хладнокровия, и лич­ным мужеством действуя на чинов эскадрона, чем дал возможность полку задержать противника на переправах в продолжение нескольких часов и затем в порядке отойти на позиции
у д. Заболотце («деревня З.») и сдать ее пехоте, подошедшей лишь под вечер. Серьезность операции противни­ка свидетельствует результат контратаки пехоты, которой было взято под Заболотцами 14 офицер­ских и 840 нижних чинов одними плен­ными. Свиты Ев. Вел. Ген.-майор Княжевич».

Свидетельство помощника командира полка, полковника М. Е. Маслова:

«Заняв ночью на 6 июля окопы с левого фланга левого моего боево­го участка, ротмистр князь Кропоткин с рассветом был атакован сильно превосходящими силами, обороняя с эскадроном вверенные ему окопы, энергичным огнем отражая повторные атаки противника. Только благо­даря стойкости и спокойствию обороны удалось с горстью людей (око­ло 50 человек) своего спешенного эскадрона отражать атаки как пуле­метным, так и ружейным огнем, принимая во внимание, что окопы не были ограждены проволокой и были весьма мелкого профиля, когда и управлять ими было трудно. Несмотря на то, что противник, восполь­зовавшись мертвым пространством и тайно приготовленным ходом сообщений, накопившись, прорвался с фланга, ротмистр князь Кропоткин продолжал обороняться и только тогда приказал вынести пулеметы и уланам отходить, причем сам отошел последним, когда получил при­казание от командира полка отходить. Затем, постепенно отходя, пользуясь всякой возможностью, задерживал огнем наступление противника...»

Рассказ корнета князя С. А. Кропоткина (из эскадрона Ее Величест­ва, именно к нему в «ячейку» переполз Гумилев, где они «болтали, тщетно пытаясь закурить подмоченные папиросы»):

«6 июля 1915 г. наш эскадрон занимал левофланговый участок по­зиции нашего полка у дер. Джарки на реке Буг. В 2 ч. 30 мин. ночи против­ник, открыв убийственный огонь, начал переправу. Командир эскадро­на, предупредив эскадрон об ответственности участка, приказал, не­смотря на сравнительную нашу малочисленность, держаться во что бы то ни стало. С рассветом выяснилось, что численность наступающего противника доходит до одного батальона пехоты. К этому времени по­доспели посланные нам на подкрепление один взвод улан при двух пу­леметах. Противник неоднократно пытался приблизиться к нашим око­пам, но каждый раз ружейным и пулеметным огнем был отброшен. В 7 часов утра выяснилось, что противник обходит наш левый фланг, но командир эскадрона, послав туда имевшееся в эскадроне ружье-пулемет, приказал все-таки держаться, и только когда пришло приказание отойти на другую позицию и когда противник, распространяясь у нас в тылу, бросился, примкнув штыки, на наши окопы, командир эскадро­на ротмистр князь Кропоткин приказал отходить, причем ввиду малой численности людей несколько раз сам лично вез пулемет. Отойдя к 9 ч. утра на указанную позицию, мы сдерживали австрийцев до вечера, ко­гда нас сменила пехота».

Полковник Уланского полка князь В. М. Андроников особенно отметил значение упорной обороны эскадрона князя Кропоткина у Джарок:

«Во время боя 6 июля 1915 г., продолжавшегося с ночи до вечера, я был неоднократно посылаем командиром полка для выяснения обстановки, вследствие чего свидетельствую о нижеследующем: 1) Главный удар австрийцев был направлен через дер. Джарки (на правом берегу Зап. Буга у переправы) на дер. Заболотце на фронт и в охват левого фланга участка Ротмистра Князя Кропоткина. Отброшенный пехотой Ген. Ад. Мищенко обратно к реке противник укрепился и упорно держался именно в районе Джарок, считая этот пункт существенно важным. 2) Опрошенные пленные австрийские офицеры (14) показали, что почти все они проходили через Джарки, куда вследствие важности направления и серьезности сопротивления была направлена большая часть пехоты, участвовавшей в ночном наступлении. 3) В случае менее упорной обороны переправ на Буге противник дошел бы на наших плечах до позиций у дер. Заболотце ранее подхода туда пехоты Ген. Ад. Мищенко. 4) Если бы противнику удалось отбросить эскадрон Ротмистра Князя Кропоткина, полк был бы обойден с левого фланга и австрийцам было бы ближе до д. Заболотце, чем нам. 5) Полк мог длительно задерживать превосходящие силы противника, не опасаясь за свой фланг и тыл лишь благодаря правильным действиям Ротмистра Князя Кропоткина, что явилось залогом успеха всего дня...»

Свидетельство поручика эскадрона № 4 барона В. Е. Каульбарса: «6 июля 1915 г. наш эскадрон в составе меня и 50 улан, под командованием ротмистра Бибикова, занимал окопы западнее д. Джарки. Мы сменили эскадрон Елисаветградцев около 1 часа ночи. Австрийцы, пользуясь темнотой, подошли вплотную к реке Западный Буг и сильным огнем отогнали наши секреты. После этого они силою около 1 батальона переправились через реку и обрушились с рассветом на наш эскадрон и на эскадрон Ея Величества, находившийся слева от нас. <…> Только когда взвод австрийцев, прорвавшись между нашим эскадроном и эскадроном ЕВ, начал нас обстреливать слева, а с фронта австрийцы подошли на 300 шагов, ротмистр Бибиков приказал отходить…»

Из наградных листов на капитана Чебышева из л.-гв. конной артиллерии: (свидетельства Д. Княжевича, И. Кропоткина, М. Маслова): «6 июля 1915 года Л.-Гв. конной арт. капитан Чебышев командовал взводом конной артиллерии, входившей вместе с Л.-Гв. Уланским полком в состав вверенного мне отряда. Л.-Гв. Уланский полк занимал много наскоро построенных окопов вдоль реки Буг, к северу от дер. Джарки, протяженностью около 3-х верст. Ввиду сильного обстрела позиции ружейным и артиллерийским огнем, занимать позиции пришлось ночью под проливным дождем. Капитан Чебышев со взводом артиллерии занимал позиции за центром полка в расстоянии 2-х верст от противника. С 2-х часов ночи еще в темноте противник повел наступление густыми цепями на редкую цепь улан. Уланы встретили противника сильным ружейным и пулеметным огнем и упорно задерживали его. Когда начало светать, капитан Чебышев открыл губительный огонь по наступающим цепям противника, чем временно задержал их интенсивное наступление. К семи часам утра противник начал обходить фланги улан и небольшая часть противника зашла в тыл. Как наблюдательный пункт, так и взвод начали обстреливать ружейным огнем, но несмотря на это капитан Чебышев продолжал огонь, энергично поддерживая улан. Когда же под сильным натиском во много раз превосходящего числом противника уланы начали отходить (по приказанию), капитан Чебышев снялся (по моему приказанию) и занял другую позицию у кладбища дер. Заболотце, откуда и прикрыл дальнейший отход улан на позиции у Заболотце. Результатом упорной обороны на переправах улан, (благодаря поддержке артиллерии) явилась задержка наступления противника на 12 часов. Благодаря этому высланная для занятия переправ пехота (части 83 пехотной дивизии) успела подойти к Заболотце, поддержать улан и быстрым переходом опрокинуть противника на другой берег Буга…»

Некоторые дополнительные подробности дневного боя 6 июля можно найти в заполняемых в полевых условиях, в короткие периоды затишья журналах боевых действий различных частей. Вот описание со стороны находившегося поначалу в резерве Гусарского полка: «На рассвете противник перешел в наступление и выбил 1-ю бригаду из занимаемых ею окопов. 2 бригада поднялась по тревоге, сосредоточившись на восточной окраине д. Заболотце. К 1 часу дня противник занял северную окраину леса, что к югу от Заболотце. Согласно полученным приказаниям полк с 2 пулеметами занял спешенными частями Господский двор — кладбище и ф<ольварк> дер. Заболотце, и встретил наступление противника ружейным и пулеметным огнем (командир полковник Гревс). Для обеспечения нашего правого фланга были выдвинуты на высоту 206 (см. немецкую карту) три эскадрона Улан Е. В. Для обеспечения левого фланга кол<онии> Выгранка была занята 2-й бригадой 16 кавалерийской дивизии. На восточной окраине д. Заболотце находился Л.-Гв. Драгунский полк в резерве, а в дер. Биличи — 1-я бригада. Полку было приказано держаться на занимаемых позициях до подхода пехоты. Противник, встреченный огнем спешенных эскадронов, остановил свое наступление и начал окапываться в 600—900 шагах от наших цепей. В 9 ч. вечера подошла пехота, которая дружным натиском очистила лес от противника, взяв к утру 840 пленных. Ночью полк был в резервной колонне на восточной окраине Заболотце».

Деятельное участие в бое принимала и артиллерия. Журнал военных действий 5 батареи: «Австрийцы, наступающие на наши 2 дивизии кавалерии, определяются не менее как 2—3 полка пехоты с легкой и тяжелой артиллерией. Продолжая наступать, они к утру 6 июля вытеснили наши спе­шенные цепи от р. Буг, заняли высоту 100,4, а также и лес впереди д. Заболотце. Наблюдательный пункт, бывший на холме впереди го­сподского двора, сразу же попал под ружейный огонь с опушки леса. Батарея открыла огонь. Позиция неудачна, так как занимали ее ночью, под проливным дождем, но другой нет. Весь день батарея обстреливала лес западнее Заболотце, на опушке которого окопались австрийцы. К вечеру положение создалось следующее. После ночного боя наша конница отошла на дер. Заболотце и заняла западную ее окраину, гос­подский двор и фольварк, а также холмы, идущие с севера на юг парал­лельно Заболотцам и далее на Мотовины. Гусары с пулеметами целый день вели перестрелку; драгуны ¹/₂ эскадрона атаковали в конном строю окопы противника, но попали под очень сильный огонь гаубичной батареи, отошли обрат­но. Противник, не успев переправить свою артиллерию через Буг, дер­жал себя пассивно, вероятно, кроме того, переоценивая наши силы. На­ша артиллерия сильным огнем прекращала всякие попытки выхода про­тивника из леса. На ночь батарея, оставив на позиции взвод (2) пол.<ковника> Хитрово, отошла на бивак в д. Новины. В 4 ч. дня подошли на помощь 3 батальона (в составе 300—400 человек каждый) 331 Орского пехотного полка 83 пехотной дивизии. Окопавшись под углом к нашему расположению, они, когда стемнело, после 10 минут ружейной перестрелки, несмот­ря на полную темноту и густой лес, штыковым ударом во фланг переправившимся австрийцам, обратили их в бегство, захватили около 700 пленных при 20 офицерах и одного штаб-офицера. Наши потери в этот день ничтожны. Но ввиду превосходства сил Орцы должны были остановиться и окопаться (на линии Иваничи — дорога на Джарки)».

После отхода улан к Заболотцу бой продолжался весь день. Из донесений от улан в штаб дивизии: «6 июля. 2 ч. 30 м. дня. Противник наступает цепя­ми в направлении на кладбище и господский двор, что у костела. <…> Эскадрон ЕВ правым флангом у кладбища. Ближайшие к противни­ку цепи на расстоянии 500—600 шагов. <…> Противник обстреливает нашу позицию, кладбище, стреляет большим прицелом, пули летят через господский двор. В эскадроне ЕВ есть небольшие потери». О сложной и неоднозначной обстановке говорит такая фраза в од­ном из донесений: «3 ч. 25 м. дня. <…> По слухам, еще не проверен­ным, взят в плен эскадрон Л.-Гв. Уланского полка». Слух этот, к счастью, не подтвердился: «В 4 часа дня подошли 2 эскадрона улан и расположи­лись северо-западнее кладбища. Потом подошли остальные эскад­роны улан туда же. Ко мне подошло 2 пулемета. Перестрелка толь­ко против эскадрона ЕВ. С правого фланга нашей пехоты еще не видно. Остальное без перемен».

Итоги этого боя подведены в приказе № 355 по Уланскому полку от 6 июля 1915 года. Там перечи­сляются все потери полка в этом бою, в том числе сказано об офицере, о котором написал Гумилев: «§ 1. Сего числа ранен и остался на поле сражения поручик Хлебников. Предписано означенного обер-офицера исключить из спи­сков полка». Был ранен офицер эскадрона Гумилева Сергей Владимирович Хлебников². Из офицер­ского состава в этот день был ранен в голову штабс-ротмистр барон Ро­зен, из нижних чинов: 3 — убиты или остались на поле сражения, 8 — ранены и отправлены в госпиталь, мно­гие — ранены, но остались в строю. Только в 9 ч. вечера 6 июля начальником дивизии было отдано рас­поряжение № 4028: «Приказ № 4028. 9 ч. вечера. С занятием пехотой позиции, и когда пехота пройдет через линию, занимаемую частями вверенной мне дивизии, полкам сосредоточиться: <…> Уланам и Конно-гренадерам — в лесу северо-западнее Колонии Гурова. Штаб дивизии — в Новины».

Результаты этого боя попали на первые полосы столичных газет. Так, в газете «Биржевые ведомости» № 14951, среда, 8 (21) июля 1915 года в разделе «ВОЙНА», «От штаба Верховного Главнокомандующего» сообщалось: <…> «На Буге, на участке Литовиж — Сокаль — Потуржице, НАШИ ВОЙСКА ПОТЕС­НИЛИ ПЕРЕПРАВИВШИЕСЯ НА ПРАВЫЙ БЕРЕГ ЧАСТИ НЕПРИЯТЕЛЯ. В УПОРНОМ БОЮ НАМИ ЗАХВАЧЕНО ДО 1000 ПЛЕННЫХ. В других районах значительных боевых столкновений не было. 8 июля 1915 года».

За этот бой приказом по 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии от 5 декабря 1915 года за № 148б за отличия в делах против германцев Н. С. Гумилев был награжден Георгиевским крестом 3-й степени: «На основании представленной Командующим 3-й Армии (приказ 3 Армии от 14 сентября с. г. № 495) мне власти нижепоименованные нижние чины за мужество и храбрость, оказанные в боях, награждаются: <…> Георгиевским крестом 3 степени: <…> 5. Улан вол. Николай Васильев (sic!) Гумилев, № 108868; (статья статуса — 67, п. 4) — за бой 6 июля». Объявлено об этом приказом по Уланскому полку № 527 от 25 декабря 1915 года. В приказе № 528 по Уланскому полку от 26 декабря 1915 года объявлено: «Ниже поименованные нижние чины согласно ст. 96 ста­тута производятся как награжденные Георгиевскими крестами: <…> 3 степени эскадрона Ея Величества улан из вольноопределяющих­ся Николай Гумилев <…> в унтер-офицеры...» Следует заметить, что звание это Гумилеву было присвоено еще в январе 1915 года, после награждения первым Георгиевским крестом. Возможно, это был перевод его из чина младшего унтер-офицера в чин старшего унтер-офицера, в армии такие различия существовали. Всего за бой 6 июля в л.-гв. Уланском полку было вручено 86 Геор­гиевских крестов, что говорит о нешуточности испытаний, кото­рое выдержал поэт в «самый знаменательный день своей жизни».

6 июля датированы два важных письма, посланных Гумилевым в Петро­град, однако по их тексту очевидно, что посланы они были на самом деле вечером следующего дня, то есть 7 июля. Понять это не сложно. 5 и 6 июля, вместе с ночным боем, слились для поэта в единые, непрерывные сутки. Да и первая половина 7 июля прошла неспокойно. Вечером пехоте удалось лишь оттеснить австрийцев от Заболотца к Джарам, попутно захватив в лесу много пленных, но противник по-прежнему оставался на правом, русском берегу Буга, и требовалось отбросить его на противоположный, австрийский берег. «Пехота закрепила за собой взятое пространство, а дивизия находится на восточной окраине Заболотце, обеспечивая левый фланг дивизии. Заболотце обстреливается артиллерийским огнем». Из приказа по 2-й гвардейской кавалерийской дивизии от 7 июля: «Приказ № 4048, 9 ч. 30 м. вечера. Приказываю 1-му Кавалерийскому корпусу совместно с частями 83 пехотной дивизии атаковать противника, утвердившегося на правом берегу Буга в районе Джары — Джарки, и отбросить за реку. Моей дивизии наступать к востоку от дороги Заболотце — Джары <…> Общий резерв: Уланы — 5 эскадрон (+ 3 Гусар) — состоит в моем распоряжении, и стоять: уланам в кустарниках за левым флангом дивизии, близ кол.<онии> Гурова (левый фланг: конно-гренадеры)».

Для того, чтобы выяснить расположение противника, в этот день от улан посылались разведывательные эскадроны. Сохранилось донесение поручика Чичагова от уланского разъезда эскадрона ЕВ. Михаил Чичагов — друг Гумилева, с которым чаще всего они отправлялись в разъезды. Не исключено, что и в составлении самого донесения поэт принимал участие: «7 июля. От поручика Чичагова. 3-25 дня — лес у кол<онии> Выгранка (где нарисован на карте пунктир). Австрийцы густыми цепями ведут наступление с утра на Оренбургскую дивизию, с полудня начали наступать на 16 дивизию. Наступление ими ведется из Джар, через высоту 100,4 ими занятую, откуда они расходятся веером по направлению на всю опушку леса. Левый фланг 16 дивизии кончается у дороги Джары — кол<ония> Выгранка, где граничит с Оренбургской дивизией. В 16 дивизии 3 полка в цепи на опушке леса. 1 полк в резерве. Нашим сильным артиллерийским огнем наступление противника на 16 дивизию приостановлено. В лощине против опушки леса между дорогами Джары — Кол<ония> Выгранка и Джары — Заболотце накопилось до 1 батальона. Противник шрапнелью обстреливает наши цепи на опушке леса. Перехожу для наблюдения на правый фланг 16 дивизии. Поручик Чичагов».

Только под вечер 7 июля уланы были отправлены на бивак в соседнюю д. Биличи, откуда Гумилев наконец-то смог направить домой письма, весьма своеобразно «отчитаться» перед женой о событиях на Буге. Письмо, адресованное Ахматовой, красноречиво говорит о личности поэта, и, как мне кажется, не лишено подтекста, которой Ахматова должна была понять:

«6 июля 1915. Дорогая моя Аничка, наконец-то и от тебя письмо, но, очевидно, второе (с Сологубовским), первого пока нет. А я уж послал тебе несколько упреков, прости меня за них. Я тебе писал, что мы на новом фронте. Мы были в резерве, но дня четыре тому назад перед нами потеснили армейскую дивизию и мы пошли поправлять дело. Вчера с этим покончили, кое-где выбили неприятеля и теперь опять отошли валяться на сене и есть вишни³. С австрийцами много легче воевать, чем с немцами. Они отвратительно стреляют. Вчера мы хохотали от души, видя как они обстреливали наш аэроплан. Снаряды рвались по крайней мере верст за пять от него. Сейчас война приятная, огорчают только пыль во время переходов и дожди, когда лежишь в цепи. Но то и другое бывают редко. Здоровье мое отлично.

Ну и задала же ты мне работу с письмом Сологубу. Ты так трогательно умоляла меня не писать ему кисло, что я трепетал за каждое мое слово — мало ли что могло почудиться в нем старику. Однако все же сочинил и посылаю тебе копию. Лучше, правда, не мог, на войне тупеешь.

Письмо его меня порадовало, хотя я не знаю, для чего он его написал. А уж наверно для чего-нибудь! Впрочем, я думаю, что оно достаточная компенсация за его поступки по отношению лично ко мне, хотя желанье „держаться подальше от акмеистов“ до сих пор им не искуплено.

Что же ты мне не прислала новых стихов? У меня кроме Гомера ни одной стихотворной книги и твои новые стихи для меня была бы такая радость.
Я целые дни повторяю „где она, где свет веселый серых звезд ее очей“⁴ и думаю при этом о тебе, честное слово.

Сам я ничего не пишу — лето, война и негде, хаты маленькие и полны мух.

Целуй Львенка, я о нем часто вспоминаю и очень люблю.

В конце сентября постараюсь опять приехать, может быть, буду издавать „Колчан“. Только будет ли бумага, вот вопрос.

Целую тебя, моя дорогая, целуй маму и всех.

Да, пожалуйста, напишите мне, куда писать Мите и Коле маленькому. Я забыл номер Березинского полка.

Твой всегда Коля».

Одновременно Гумилев, по просьбе Ахматовой, написал письмо Ф. Сологубу:

«6 июля 1915. Многоуважаемый Федор Кузьмич, горячо благодарю Вас за Ваше мнение о моих стихах и за то, что Вы пожелали мне его высказать. Это мне тем более дорого, что я всегда Вас считал и считаю одним из лучших вождей того направленья, в котором протекает мое творчество.

До сих пор ни критика, ни публика не баловали меня выражением своей симпатии. И мне всегда было легче думать о себе как о путешественнике или воине, чем как о поэте, хотя, конечно, искусство для меня дороже и войны и Африки. Ваши слова очень помогут мне в трудные минуты сомнения, которые, вопреки Вашему предположенью, бывают у меня слишком часто.

Простите меня за внешность письма, но я пишу с фронта. Всю эту ночь мы ожесточенно перестреливались с австрийцами, сейчас отошли в резерв и нас сменили казаки; отсюда слышно и винтовки и пулеметы.

Искренне преданный Вам Н. Гумилев».

Письма написаны черными чернилами на листах белой, сложенной вдвое бумаги. От письма Сологубу сохранился конверт с почтовыми штемпелями. На одной стороне конверта рукой Гумилева написан адрес: «Из Действующей Армии. Песочное, Ярославской губ., село Красное, усадьба Тихменевых. ЕВ Федору Кузьмичу Сологубу. Внизу — От Н. Гумилева, лейб Гвардии Уланского Ея Величества полка, эскадрон Ея Величества.» На этой стороне штемпель — Военно-полевая. Запад. почта 10. 7. 15. На другой стороне конверта штемпель получателя — ПЕСОЧНОЕ 16. 7. 15. То есть до местного военного почтового отделения письма добрались только 10 июля. Привожу эти сведения, потому что они нам пригодятся ниже.

Все эти дни Уланский полк оставался на прежних позициях. Продолжалось освобождение нашей территории от находившихся все еще в Джарах австрийцев: «8 июля. Началось наступление 83 пехотной дивизии совместно с 4 кав. корпусом. Пехота заняла лес, потом Заболотце. Обстрел окопов из Джары. В 1 ¹/₂ ч. дня противник перешел в контратаку — отбита. Бивак в Биличи». Заметим, что бои в тот день происходили нешуточные — пехота понесла большие потери: «3 батальона 331 пехотного полка были брошены в атаку на укрепленные позиции у д. Джары, понесли очень большие потери, отхлынули назад (потери в батальонах от 40 до 70%). Бивак в Новины». Приказ из штаба дивизии на следующий день: «9 июля. 1 час дня. № 4051. Приказываю занять и укрепиться по линии от столба 19 на южной опушке леса до дороги Заболотце — Джары и далее до пересечения ручья с дорогой кол.<онии> Выгранка, а затем по опушке леса до связи с Оренбургской дивизией… Л.-Гв. Уланскому и Гусарскому полкам по смене их частями 3-й кавалерийской дивизии сосредоточиться: <…> уланам — в Биличи». Назначен новый начальник 1 бригады: «Перестрелка, на тех же позициях. Командиром 1 бригады назначен Св<иты> Его В. г<енерал>-м<айор> Шевич».

Летний отход вдоль Буга

До 11 июля Уланский полк был в резерве в прежнем районе, стоял в д. Биличи. В этот день в полку был зачитан приказ: «Высочайшим приказом 11 сего июля полковник Л.-Гв. Уланского Ея Величества полка Маслов⁵ назначен Флигель-Адъютантом Его Императорского Величества. О таковой перемене предписываю внести в послужной список названного Штаб-офицера. Основание: телеграмма начальника Штаба Гвардейского корпуса № 8813. Командир дивизии Свиты Его Величества Генерал-майор Эрдели». Об этом событии Гумилев вскоре напишет Ахматовой. С этого дня начался отход русской армии к северу, вдоль Западного Буга. 11 июля вся дивизия в 11 ч. дня вышла двумя колоннами в район Устилуга, приграничного украинского городка, знаменитого еще и тем, что возле него сохранилось родовое имение Игоря Стравинского. Улан­ский полк с 11 по 15 июля перешел на левый, занятый противником, берег Буга, чтобы прикрывать отступление пехотных частей. В официальном журнале 2-й Гвардейской кавалерийской диви­зии отход армии вдоль Буга был обозначен следующим образом:

«— Марш маневр в районе Устилуг — Городло — Чернявка: — с 11 по 13 июля.

— Бои в районе Лушков — Городло — с 13 по 16 июля.

— Бои в районе Бережница — Цегельна — Скричичин — Мазурня: — с 17 по 19 июля.

Операция на правом берегу р. Западный Буг.

Арьергардные бои по прикрытию отхода 13 Армии.

— Бои в районе Чернявка — Корытница — Юшев — Кладнев — Стенжаричи — Никитичи: — с 20 по 27 июля.

— Расположение на позиции по правому берегу р. Западный Буг и бои в районе Ольшанка — Кошары — Кол<ония> Александровская: — с 31 июля по 1 августа.

— Бои в районе посад Богдан — Дубица: с 2 по 4 августа.

— Бои в районе фол<ьварка> Колпин — Дуричи — Збунин — Страды: — с 5 по 11 августа

— Арьергардные бои по прикрытию отхода 29 Корпуса в р-не Брест — Кобрин: — с 12 по 16 августа».

События эти отражены в XIV главе «Записок кавалериста» и военных документах. В приказе № 4056 от 11 июля говорится: «Нашей диви­зии приказано командующим армии перейти спешно тремя полками с артиллерией в Устилуг, а один полк двинуть на Млыниск. Л.-Гв. Уланскому полку с получением приказа выступить через Грибовица — Нискиничи в Млыниск. Задача полку поставлена следующая: про­извести набег в тыл противнику в районе Грубешов (сейчас — польский городок Хрубешув. — Е. С.), внося панику в обо­зы противника, и препятствовать его сосредоточению севернее Грубешова...»

Уланы должны были отвлекать на себя неприятеля, чтобы пехотные дивизии, сосредоточенные на левом, австрийском берегу Буга, могли спокойно отойти на другой, наш берег и начать запланированный отход армии в глубь территории. «11 июля, 11-50 вечера. Командующий армией приказал одной бригаде дивизии выдвинуться к д. Цегельна (западнее м. Корытница) для оказания содействия 45 и 81 дивизиям по занятию прежних их расположений, а именно по линии: госп. двор Степанковичи — высота 106,2 — южная окраина леса до дер. Копылов. По исполнении сего приказываю немедленно отправить в дер. Цегельню Уланский полк и Конно-гренадер под общим командованием генерала Княжевича. Генералу Княжевичу немедленно выслать разведку на фронт Убродовище — Лиска. По выполнении поставленной задачи отряду Княжевича отойти к п. Городло. <…> Приказ № 4075, 11-30 вечера. В ночь с 11 на 12 дивизии расположиться: 1 бригаде — на бивак в дер. Лушков (штаб в Чернявке — напротив Городло)».

Из донесений Княжевича: «12 июля. Вверенный мне отряд находится при штабе 45 пехот­ной дивизии. Пехота успешно выполняет свою задачу и вскоре надеется ее окончить, нашей помощи никто не просит, и потому пока нахожусь в резе­рве (послано из Цегельны, на левом берегу Буга); 14 июля. <…> 2 эскадрона Л.-Гв. Уланского полка поддерживают связь между цепями пехоты и частью занимают позиции в лесу. Только что начался сильный обстрел ­д. Копылов тяжелыми снарядами, наша артиллерия молчит». В эти дни в полк пришло следующее распоряжение: «Ввиду предполагавшегося ночью наступ­ления полки бригады были вызваны для уничтожения и сжигания запасов фуража и хлеба». Первые два эпизода главы XIV относятся к этим дням — с 12 по 15 июля.

XIV

В те дни заканчивался наш летний отход. Мы отсту­пали уже не от невозможности держаться, а по приказам, получаемым из штабов. Иногда случалось, что после дня ожесточенного боя отступали обе стороны и кавалерии потом приходилось восстанавливать связь с неприятелем.

Так случилось и в тот великолепный, немного пасмур­ный, но теплый и благоуханный вечер, когда мы поседла­ли по тревоге и крупной рысью, порой галопом, помча­лись неизвестно куда, мимо полей, засеянных клевером, мимо хмелевых беседок и затихающих ульев, сквозь ред­кий сосновый лес, сквозь дикое кочковатое болото. Бог знает, как разнесся слух, что мы должны идти в атаку. Впереди слышался шум боя. Мы спрашивали встречных пехотинцев, кто наступает, немцы или мы, но их ответы заглушались стуком копыт и бряцаньем оружия.

Мы спешились в перелеске, где уже рвались немецкие снаряды. Теперь мы знали, что нас прислали прикрывать отход нашей пехоты. Целые роты в полном порядке выхо­дили из лесу, чтобы построиться на поляне позади нас. Офицеры старательно выкликали: «В ногу, в ногу!» Жда­ли командира дивизии, и все подтянулись, лихо заломи­ли фуражки набекрень и даже выравнялись, совсем как на плацу.

В это время наш разъезд привез известие, что мимо нас, верстах в трех, дефилирует немецкая пехота в составе одной бригады. Нами овладело радостное волнение. Пе­хота в походном порядке, не подозревающая о присутствии неприятельской кавалерии, — ее добыча. Мы видели, как наш командир подъехал к начальнику дивизии, офи­церы говорили, что надо, чтобы пехота поддержала нас ружейным и пулеметным огнем. Однако из этих переговоров ничего не вышло. У начальника дивизии был категорический приказ отходить, и он не мог нас поддержать.

Пехота ушла, немцев не было. Темнело. Мы шагом поехали на бивак и по дороге поджигали скирды хлеба, чтобы не оставался врагу. Жалко было подносить огонь к этим золотым грудам, жалко было топтать конями хлеб на корню, он никак не хотел загораться, но так весело было скакать потом, когда по всему полю, докуда хватал взгляд, зашевелились, замахали красными рукавами высо­кие костры, словно ослепительные китайские драконы, и послышалось иератическое бормотанье раздуваемого ветром огня.

15 июля улан сменили конногренадеры, и полк отошел в Лушков. «15 июля. Конно-гренадеры пришли на смену Улан в дер. Бережница, и Уланы сменившись уходят в дер. Лушков. На 5 утра: на фронте Улан все благополучно». С 15 по 17 июля уланы пе­решли в расположенный почти напротив Устилуга, находящийся сейчас в Польше, Лушков, получив короткий отдых. Пребывание там и последу­ющие две недели отхода войск вдоль Буга не отражены в «Записках кавалериста», однако от этого периода сохранилось, помимо многочисленных документов, два письма Гумилева к Ахматовой, частично восполняющих этот «про­бел». В Лушкове Уланский полк простоял в резерве до 17 июля. Оттуда — письмо Ахматовой от 16 июля⁶:

«16 июля 1915. Дорогая Аничка, пишу тебе и не знаю в Слепневе ли ты или уже уехала. Когда поедешь, пиши мне с дороги, мне очень интересно, где ты и что делаешь. Мы все воюем, хотя теперь и не так ожесточенно. За 6-е и 7-е наша дивизия потеряла до 300 человек при 8 офицерах и нас перевели верст за пятнадцать в сторону. Здесь тоже беспрерывный бой, но много пехоты, и мы то в резерве у нее, то занимаем полевые караулы и т. д. Здесь каждый день берут по нескольку сот пленных, все германцев, а уж убивают без счету, здесь отличная артиллерия и много снарядов. Солдаты озверели и дерутся прекрасно.

По временам к нам попадают газеты, все больше „Киевская мысль“ и не очень поздняя, сегодня, например, от 14-го. Погода у нас неприятная: дни жаркие, ночи холодные, по временам проливные дожди. Да и работы много — вот уж 16 дней ни одной ночи не спали полностью, все урывками. Но, конечно, несравнимо с зимой.

Я все читаю Илиаду; удивительно подходящее чтенье. У ахеян тоже были и окопы, и загражденья, и разведки. А некоторые описанья, сравненья и замечанья сделали бы честь любому модернисту. Нет, неправ был Анненский, говоря, что Гомер как поэт умер.

Помнишь, Аничка, ты была у жены полковника Маслова; его только что сделали флигель-адъютантом.

Целую тебя, моя Аня, целуй маму, Леву и всех; погладь Молли.

Твой всегда Коля.

Курры и гуси!⁷»

Письмо написано фиолетовым карандашом (чернильным?) на трех сторонах сложенного вдвое листа белой бумаги. Конверт сохранился. На лицевой стороне адрес: Московско-Виндаво-Рыбинская ж. д. Полустанок Подобино, усадьба Слепнево. Анне Андреевне Гумилевой. Внизу, под адресом, отметка: «за отсутствием распечатано Анной Ивановной». На этой стороне штемпель — «ПЕТЕРГОФ 20. 7. 15». На другой стороне конверта штемпель — «ПОДОБИНО ТВЕР. губ. 21. 7. 15». Видимо, из полка письмо вначале прошло цензуру в Петергофе, а потом было направлено далее в Слепнево. В Слепнево письмо пришло 21 июля, когда Ахматовой там, как и предполагал Гумилев, уже не было, и его вскрыла мать, А. И. Гумилева. Видимо, позже она переслала его Ахматовой.

На некоторое время 1-я бригада с Уланским полком была подклю­чена вначале к 5-му, а затем ко 2-му Кавказскому корпусу и направлена в авангарде отходящих на север частей, вдоль правого берега Буга. Из Лушкова Уланский полк вышел 17 июля и перешел на правый, русский берег Буга. В составе 1-й бри­гады Уланский полк начал от­ход, делая остановки: 17 июля — в Скричичине (на левом берегу); 18 и 19 июля — в Погулянках (это исчезнувший небольшой лесной хутор, располагавшийся в районе села Высоцк; в этих краях сохранились как сами населенные пункты, так и их названия). Следующие две остановки на ночлег были в больших старинных украинских селах: 20 июля в Штуне, а 21 июля в Ровно. Затем почти недельная остановка, с 22 по 27 июля, в Столенских Смолярах, где 1-я бригада дожидалась подхода отставшей 2-й бригады. По ходу движения — постоянные разведочные разъезды, сторожевые охранения.

Вот как этот период отражен в хранящихся в РГВИА документах. «Донесение от г.-м. Дабича от 17 июля. Вследствие занятия дер. Юзефов нашей пехотой, расположились на бивак всей бригадой с 2 батареей и 4 пулеметами в дер. Скричичин. Бродов и переправ между Матче — Дубенка по рекогносцировке улан нет. В Дубенках мост. Выслали разведку переправ от Дубенка до Доробуск. <…> 18 июля. Согласно приказа командира 5 Кавказского корпуса бригаде сосредоточиться в ф<ольварке> Погулянка, где остановилась на ночлег. Задача: наблюдения за р. Буг — разъезды на участке Гусынки — Кладков. Ввиду полного отсутствия помещений и воды в ф<ольварке> Погулянка, буду просить разрешения перейти завтра в другое место. <…> Приказ № 30 от 18 июля по 5 Кавказ. армейскому корпусу (с. Дубенка). Г.-м. Дабичу (1 бригада 2-й Гв. кав. дивизии) выслать разведку на Белополье, Стрельцы, Юзефов, хутор урочища Кемпа, Матче. После занятия пехотой своих участков коннице отойти на правый берег Буга и наблюдать разъездами р. Буг на участке корпуса. Командир 5 Кавказ. армейского корпуса ген.-лейтенант Истомин». «19 июля. Ввиду отхода пеших войск за р. Западный Буг бригада должна была соединиться у ф<ольварка> Погулянка. В 1 ч. ночи батарея выступила и к 4 ч. утра пришла к фольварку и встала в лесу на бивак. Ввиду того, что не было воды, и все были под открытым небом, в 9 ч. вечера, когда квартирьеры нашли место, к 12 ч. ночи перешли в д. Штунь».

«19 июля. 2 Гв. Кавалерийская дивизия временно исключается из состава 4 кавалерийского корпуса и непосредственно подчиняется командующему Армией, и на все время дальнейшего отхода армии, если таковой будет, военной дорогой дивизии назначается дорога 23 корпуса». «19 июля, 9 ч. вечера. Генерал Дабич доносит, что бригада сосредоточена у фол<ьварка> Погулянка. ­С разрешения командира 5 Кав. корпуса выступили с бригадой в д. Штунь. <…> 20 июля. Штунь. Выслать разведку уланам и конно-гренадерам (по эскадрону). <…> В 12-20 дня. Все спокойно, бригада с 2 батареей и пулеметами расположилась на бивак в д. Штунь».

«20 июля. Переформирование. Из штаба Армии. Исключить из состава 4-й кавалерийский корпус. 1 бригада дивизии предоставлена в распоряжение командира 5-го Кавказского корпуса, 2 бригада — в XXIII корпус». «21 июля. Бригада вышла из состава 5 Кавказ. корпуса и вошла в состав 2 Кавказ. корпуса, для чего бригада перешла, выступив в 7 ч. вечера, в район д. Ровно в расположение 2 Кавказ. корпуса. Батарея встала в лесу в отдельных домах к юго-востоку от Ровно».

«22 июля. 1 бригада во 2-м Кавказском корпусе (Генерал Дабич). Отход от Буга возможен только под сильным натиском. Австрийская конница с цепями германской пехоты движется от Высоцка на Бендюны; в 11 вечера противник был вытеснен на левый берег Буга». «22 июля. Ввиду отхода Армии к северу бригада выступила в 8 ч. утра и пошла по направлению на Роговые Смоляры, которые оказались заняты. Были посланы квартирьеры, а бригада тем временем оставалась в лесу и расседлана. Место оказалось в Столенских Смолярах, куда бригада и пошла. В походном движении батарея шла в середине бригады за головным полком — Л.-Гв. Уланским полком. <…> Дневка в Столенских Смолярах до 28 июля».

В Столенских Столярах 1-я бригада с Уланским полком задержалась почти на неделю, так как было принято решение подтянуть туда же и 2-ю бригаду: «2 бригаде 2-й Гв. кав. дивизии перейти в Столенские Смоляры. Собрать все эскадроны и 29 июля к 6 ч. вечера прибыть в Залесье. Обозы в Любомль. 30-го прибыть в район Столенские Смоляры». 1-я бригада с Уланским полком далеко оторвалась как от противника, так и от соседних воинских частей, поэтому несколько дней на фронте наблюдалось затишье. «23 июля, 9-15 дня. Без перемен, выслать разъезды на левый берег Буга. <…> 24 июля, Столенские Смоляры. На фронте 2 Кавказского корпуса перемен нет. 6 ч. вечера. На фронте 2 Кавказского корпуса все спокойно. Разведка и наблюдение за истекшие сутки установила охраняющие части противника. Разведке на левый берег, дальше Сосновиц — Плиште — Мельники — Сверже, пройти не удалось. <…> 25 июля. На фронте 2 Кавказского корпуса ночь прошла спокойно. Противник занимает пехотными частями село Сосновец и дер. Плиште. Есть донесения о пленных немцах и австрийцах». Располагаясь в Столенских Смолярах, Гумилев со своим эскадроном ежедневно направлялся в разведку.

Из Столенских Смоляр 25 июля Гумилев отправил Ахматовой второе письмо, где пишет о своем намерении в начале августа попасть в Петроград, что, возможно, осуществилось, хотя с этим связана одна трудноразрешимая загадка:

«25 июля 1915. Дорогая Аничка, сейчас получил твое и мамино письма от 16-го, спасибо, что вы мне так часто пишете. Письма идут, оказывается, десять дней. На твоем есть штемпель „просм<отрено> военной цензурой“.

У нас уже несколько дней все тихо, никаких боев нет. Правда, мы отошли, но немец мнется на месте и боится идти за нами. Ты знаешь, я не шовинист. И, однако, я считаю, что сейчас, несмотря на все отходы, наше положенье ничем не хуже, чем в любой из прежних моментов войны. Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело и больше чем когда-либо верю в победу.

У нас не жарко, изредка легкие дожди, в общем, приятно. Живем мы сейчас на сеновале и в саду, в хаты не хочется заходить, душно и грязно. Молока много, живности тоже, беженцы продают очень дешево. Я каждый день ем то курицу, то гуся, то поросенка, понятно все вареное. Папирос, увы, нет и купить негде. Ближайший город верст за восемьдесят⁸. Нам прислали махорки, но нет бумаги. Это грустно.

Стихи твои, Аничка, очень хороши, особенно первое, хотя в нем есть неверно взятые ноты, напр.<имер> стр<ока> 5-я и вся вторая строфа; зато последняя строфа великолепна; только описка? „Голос Музы еле слышный...“. Конечно, „ясно или внятно слышный“ надо было сказать. А еще лучше „так далеко слышный“⁹.

Второе стихотворенье или милый пустячок (размер его чет<ырехстопный> хорей говорит за это), или неясно. Вряд ли героине поручалось беречь душу от Архангела. И тогда 9-я и 10-я строчки возбуждают недоуменье¹⁰. В первом стихотвореньи очень хороша (что ново для тебя) композиция. Это мне доказывает, что ты не только лучшая русская поэтесса, но и просто крупный поэт.

Пожалуйста, не уезжай, не оставив твоего точного адреса в Слепневе, потому что я могу приехать неожиданно и хочу знать, где тебя найти¹¹. Тогда я с дороги запрошу телеграммой „где Аня?“, и тогда ответьте мне телеграммой же в Петербург, Николаевский вокзал, до востребованья, твой адрес.

Целую тебя, маму, Леву. Пожалуйста, скучай как можно меньше, и уж вовсе не хворай. Маме я писал 10-го. Получила ли она?¹²

Твой всегда Коля».

Но вернемся в Столенские Смоляры. В начале 1990-х годов удалось пройти по всем тем местам, где побывал поэт летом и осенью 1915 года. В Столенских Смолярах тогда еще стояла построенная в начале прошлого века огромная ветряная мельница, свидетельница тех лет. Сложнейшее инженерное сооружение из дерева, гармонично соединившее в себе конструктивность и красоту. Сохранился в селе еще один свидетель пребывания там русской кавалерии в 1915 году. Местный житель показал растущий у него во дворе старый каштан. По рассказам его отца, к этому дереву привязывали своих коней русские кавалеристы, когда они останавливались в селе во время Первой мировой войны.

После отправки письма в Петроград полк простоял там же еще 2 дня: «26 июля, Столенские Смоляры. 6 ч. дня — новых сведений о противнике не было. <...> Везде разведчиков встречает очень сильный огонь. Имеющиеся у противника сторожевые собаки еще больше затрудняют работу разведчиков. <…> 27 июля, Столенские Смоляры. Ночь прошла спокойно. По реке Буг на фронте Гришев — Сверже — Гусыне противник укрепляется и местами ставит проволочные заграждения по дороге Гусыне — Тверже — Рудка».

28 и 29 июля Уланский полк перешел в расположенное на берегу Буга село Забужье. «28 июля, ввиду перегруппировки армии, бригаде приказано перейти в д. Забужье за правый фланг 2 Кавказского корпуса. Бригада выступили в 8 ч. утра и в 3 ч. дня перешла в Забужье. Батарея шла за головным Конно-гренадерским полком». «Приказ № 45 от 29 июля по 2 Кавказ. корпусу. Боевой участок: Забужье — Мельники — православное кладбище вблизи Гущи. Для этого расположиться генералу Дабичу с 1-й бригадой 2-й Гв. кав. дивизии — севернее окраины д. Забужье до господского двора Забужье вкл<ючая> (высота на левом фланге)». В районе Забужья в начале 1990-х годов проходила граница России с Польшей — сложная конст­рукция из колючей проволоки. Хотя границей с Польшей являлся сам Буг, привилегия пользоваться рекой, купаться и ловить рыбу рас­пространялась лишь на поляков. Тогда еще советскому человеку не то что по­дойти, даже увидеть Буг было большой проблемой. За все время путешест­вия удалось сделать это лишь раза два, да и то после длительных переговоров с пограничниками, с начальниками застав, — под конвоем вооруженных солдат, без права что-либо фотографировать. Как нигде ощущалось здесь, у электрифицированной колючей проволоки, что ты живешь не где-нибудь, а в «социалистическом лагере». Удивительно было то, что, как нам рассказали сами пограничники, полная модернизация полосы и ужесточение пограничного режима было осуществлено в начале эпохи перестройки — в 1988—1989 годах. До этого все было много проще — по берегу Буга просто стоял небольшой заборчик из колючей проволоки, без электрификации. Все это мы увидели и услышали в августе 1991 года, за несколько дней до памятного 19-го числа...

И в 1915 году затишью подходил конец. Две бригады 2-й Гв. кавалерий­ской дивизии соединились, разведка постоянно обнаруживала приближение противника. «29 июля. Ввиду отхода 3 Кавказского корпуса на позиции к д. Стульно, 1 бригаде приказано занять и оборонять д. Забужье и связывать 3-ью и 13-ую Армии (3 Кавказский и 2 Кавказский корпуса), и в случае напора противника во время отхода 3 Кавказского корпуса прикрывать отход. В 9 ч. вечера 2 взвод встал на позиции севернее деревни». «2 бригаде приказано перейти в переход в Столенские Смоляры на присоединение к 1 бригаде. Выступили в 1 ч. дня, бивак в Куты (30 верст)». «30 июля. Донесение из Столен­ских Смоляр, 11-45 ч. дня. 1 бригада займет участок кол<онии> Александровск — до Ольшанки включ<ая> 2 бригаде перейти в Залесье. По смене
1 бригады частями пехоты 2-го корпуса штаб дивизии переходит из дер. Галедин в Залесье. Штабу вашей бригады находиться в Рытец. <…> 2 бригада пришла в Столенские Смоляры в 4 ч. дня (34 версты). <…> Позиции 2 батареи 1 бригады восточнее северной окраины Забужье, потом на юго-западной окраине. <…> Ввиду отхода 3 Армии в ночь с 29 на 30 на линии Парчев — Калач — Мацошин — ф<ольварк> Стульно и удлинения фронта 2 Кавказского корпуса на д. Мельники — Забужье, вверенной мне бригаде приказываю оборонять участок р. Буг у д. Забужье, для чего: <…> правый боевой участок 4 эскадрона улан — до северной части д. Забужье, <…> 1 эскадрону улан — прикрытие 2 батареи».

Планомерный отход русской армии продолжался, и 31 июля произошло первое столкновение с противником. «31 июля. 3-я Армия в 2 ч. утра начинает отход на фронте севернее Влодава. 13-й Армии приказано растянуть свой фронт по Бугу к северу от д. Орхов, во что бы то ни стало удерживать фронт. 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии вверяется для упорной обороны уча­сток от кол<онии> Александровская до дер. Ольшанка включительно. Для чего приказываю: 1) 1 бригаде (Г.-м. Дабич) немедленно с моими частями 2 Кавказского корпуса перейти и занять для упорной обороны участок от д. Ольшанка вкл<ючая> до кирпичного завода вкл<ючая>. <…> Разведка: командиру 1 бригады выслать 4 офицерских разъезда на фронт Стулино — Мацошин — Ганск по левому берегу Буга. Работа разъездов до 6 ч. утра 2 августа. Возвращаясь, иметь в виду, что все мосты через Буг будут уничтожены. Штаб дивизии в Залесье». В один из таких разъездов вдоль Буга, с переходом на левый берег реки, направился 31 июля эскадрон Гумилева. Разъезд дошел до села Собибор. Это австрийское (сейчас польское) село располагалось точно напротив украин­ского села Кошары, которое в советское время, сохранив свое название, было из «стратегических» соображений перенесено с берега Буга в глубь территории на километр. От старых Кошар на берегу сохранилось лишь кладбище рядом с погранич­ной вышкой.

* * *

Весь конец этого лета для меня связан с воспоминани­ями об освобожденном и торжествующем пламени. Мы прикрывали общий отход и перед носом немцев поджига­ли все, что могло гореть: хлеб, сараи, пустые деревни, по­мещичьи усадьбы и дворцы. Да, и дворцы! Однажды нас перебросили верст за тридцать на берег Буга. Там совсем не было наших войск, но не было и немцев, а они могли появиться каждую минуту.

Мы с восхищением обозревали еще не затронутую войной местность. Те из нас, что были прожорливее дру­гих, отправились поужинать у беженцев: гусей, поросят и вкусный домашний сыр; те, что были почистоплотнее, принялись купаться на отличной песчаной отмели. По­следние прогадали. Им пришлось спасаться нагишом, та­ща в руках свою одежду, под выстрелами неожиданно показавшегося на той стороне немецкого разъезда.

На берег были высланы цепь стрелков и разъезд на случай, если понадобится переправляться. С лесистого пригорка нам отлично было видно деревню на том берегу реки. Перед ней уже кружили наши разъезды. Но вот от­туда послышалась частая стрельба, и всадники карьером понеслись назад через реку, так что вода поднялась бе­лым клубом от напора лошадей. Тот край деревни был занят, нам следовало узнать, не свободен ли этот край.

Мы нашли брод, обозначенный вехами, и переехали реку, только чуть замочив подошвы сапог. Рассыпались цепью и медленно поехали вперед, осматривая каждую ложбину и сарай. Передо мной в тенистом парке возвы­шался великолепный помещичий дом с башнями, веран­дой, громадными венецианскими окнами. Я подъехал и из добросовестности, а еще больше из любопытства ре­шил осмотреть его внутри.

Хорошо было в этом доме! На блестящем паркете за­лы я сделал тур вальса со стулом — меня никто не мог ви­деть, — в маленькой гостиной посидел на мягком кресле и погладил шкуру белого медведя, в кабинете оторвал уголок кисеи, закрывавший картину, какую-то Сусанну со старцами, старинной работы. На мгновенье у меня мелькнула мысль взять эту и другие картины с собой. Без подрамников они заняли бы немного места. Но я не мог угадать планов высшего начальства; может быть, эту ме­стность решено ни за что не отдавать врагу.

Что бы тогда подумал об уланах вернувшийся хозя­ин? Я вышел, сорвал в саду яблоко и, жуя его, поехал дальше.

Нас не обстреляли, и мы вернулись назад. А через не­сколько часов я увидел большое розовое зарево и узнал, что это подожгли тот самый помещичий дом, потому что он заслонял обстрел из наших окопов. Вот когда я горько пожалел о своей щепетильности относительно картин.

Передовые уланские разъезды пришли в Кошары утром. Из донесений от уланских разъездов: «31 июля. По полученным от трех офицерских разъездов сведениям, д. Собибор в 2 ч. 50 м. дня оказалась занята смешанной немецкой конницей силою до одного эскадрона. Неприятельские дозорные выходят из деревни, но при появ­лении наших разведчиков возвращаются обратно. Наши разъезды при подходе к д. Собибор обстреливаются ружейным огнем». Участвуя в одном из этих разъездов в Собибор, Гумилев и посетил расположенный на окраине села брошенный помещичий дом с сохранившейся обстановкой и старинными картинами.

Вот как дальнейшие события отражены в журналах боевых действий сопровождавших конницу артиллерийских батарей. Донесение состоявшей при 1-й бригаде и Уланском полку 2-й артиллерийской батареи: «31 июля. Бригаду на участке д. Забужье сменили части пехоты 2 Кавказского корпуса, и бригаде было приказано идти к северу, где на всю дивизию был дан участок д. Ольшанка — кол<ония> Александровская. <…> Бригада вышла из состава 2 Кавказского корпуса и была подчинена командующему Армией. В 6 ч. утра батарея выступила на присоединение к бригаде, к которой и пошла, идя за головным Л.-Гв. Уланским полком на д. Ольшанку. Бригаде был дан участок обороны деревень Ольшанка и Кошары <…> Остановились на бивак в Кошарах, встали на позиции восточнее деревни. В 2 ¹/₂ часа дня появились на левом берегу пешие части противника. В 5 ч. дня выяснили, что это были разведывательные части противника, которые обстреляла артиллерия. В 6 ¹/₂ ч. вечера разведывательные эскадроны противника, усиленные пешими частями, стали продвигаться вперед. 1 взвод открыл огонь. На позиции — все батареи. В 7 ¹/₂ ч. вечера 3 взвод переменил позицию и встал левее позиции батареи, чтобы обстреливать южную окраину дер. Собибор. Батарея открывала огонь, как только части противника выходили из деревни. Ночь провели на позиции». Под этой записью стоит приписка: «Благодарю подполковника Кузьмина-Караваева за точное изложение событий. Принять к руководству: 1) заполнять пропуски, пока события свежи в памяти; 2) точно обозначать местоположения обстрела целей (окопы и т. д.)».

От присоединившейся к дивизии 5-й батареи: «Дивизии приказано занять в 7 ч. утра участок от кол<онии> Александровской до Ольшанки по Бугу. 3 Армия отходит, заходя правым плечом назад. Полученный прорыв между 13 и 3 Армией должен быть заполнен кавалерией нашей дивизии. Батарея в районе Рытец (Кошары и Рыбецкое озеро). Бивак — Пулемец. Совместно со 2 батареей открыли огонь по передовым ча­стям германцев, подошедшим к дер. Собибор и занявшим ее. Метким ог­нем препятствовали выходу их из деревни, чем задержали противника на всю ночь. <…> Батарея заняла наблюдательный пункт на берегу Буга. Все утро окапывалась. По просьбе командира Гусарского полка полковника Гревса намечена позиция правее за расположением гусар для обстрела по наблюдаемой от нас лощине. Батарея обстреляла отдельно стоящий дом за ф<ольварком> Собибор, где были поставлены немцами пулеметы. Вечером произведена пристрелка по раз­ным направлениям, а именно, окраины ­д. Собибор, окопы за восточной ее опушкой, фол<ьварк> Собибор, отдельный дом за ним, лес западнее де­ревни на прицелах. Зажгли несколько домов».

Во время этой пристрелки и был подожжен отдельно стоявший поме­щичий дом, сохранившийся для нас лишь на страницах «Записок кава­лериста». А картины взять с собой Гумилев хотел, потому что он намеревался вскоре попасть в Петроград, о чем писал из Столенских Смоляр Ахматовой. Об этом — в самом конце.

Заключительные XV—XVII главы «Записок кавалериста», которые мы здесь опустим, описывают события конца августа, первой половины сентября, происходившие в глухих болотистых лесах Белоруссии. А пока — о не отраженных в «Записках» августовских событиях в полку, о впечатляющем прощании войск с Бугом.

После Кошар уланы прошли Шацк и Шацкие озера. В этом районе сейчас сходятся границы трех стран — Польши, Украины и Белоруссии. В начале августа отход вдоль Буга на Брест продолжался. Уланский полк проходил через Новосады — 2 августа, Черск — 3 августа, Кобелка — 4 августа, Оттоки — 5 августа. Последний участок обороны на Буге, который занимал Уланский полк, располагался от фольварка Колпин до д. Оттоки. Стоял при этом полк в д. Медно (с 6 по 10 августа). В документах, по дням, это выглядит следующим образом:

«1 августа. Согласно телеграммы командующего армии № 01140 дивизии приказано перейти в район дер. Черск — Новосады. 1) 1 бригаде сосредоточиться в дер. Пулемец, откуда выступить в 2 часа дня 2 августа (после снятия частей 51 пехотной дивизии) и перейти в заданный район (не позже 6 ч. вечера). Штаб дивизии в 6 ч. вечера будет в ф. Мытница. <…> Из 1 бригады от Дабича. Спокойно. Противник занимает Собибор, Волчино, Зберже, Стульно (на левом берегу Буга)».

«2 августа. 1 взвод был сменен легкой батареей 52 арт. бригады. В 9 ч. утра батарея — в Пулемец. В 2 ч. дня бригада пошли к северу. Батарея шла за Л.-Гв. Уланским ЕВ полком. Дошедши до д. Новосады, батарея встала на бивак. <…> Обстрел Собибора по вчерашней пристрелке. В 7 ч. утра дивизию сменили части 51 пехотной дивизии. В 2 ч. дня — в Пулемец и с бригадой перешли в район Черск — Новосады. Бивак — Новосады (24 версты через Пища — Мельники — Гута). Дорога очень тяжелая, песок. Бригада в армейском резерве».

«Приказ № 4180 по 2 Гв. кав. дивизии от 3 августа. Занять участок обороны по Бугу от дер. Оттоки искл<ючая> до ф<ольварка> Колпин вкл<ючая> (левее — 27 пехотная дивизия). 1 бригаде немедленно по получении выступить и следовать на север для занятия участка по правому берегу Буга от отметки 65,0 до ф<ольварка> Колпин включ<ая>. Батарее занять поз<ицию> 65,5, что восточнее дер. Дуричи и дороги на Медно. Иметь 2 эскадрона в резерве. Штаб дивизии будет в 3 ч. дня в Медно».

В течение первой недели августа Уланский полк, в составе 1-й бригады, непрерывно ведя наблюдения за противником, продолжал планомерно отходить вдоль Буга на север, в сторону Брест-Литовска. Трудно предположить, что в это время Гумилев, находясь вдали от связанной со столицей железной дороги, мог покинуть полк. «4 августа. Дивизии приказано наблюдать уча­сток от фол<ьварка> Колпин до дер. Оттоки. 1-я бригада назначена для наблюдения. 2-я — резерв. Сбор бригады — у дома лесника на дороге между
д. Оттоки и Медно. В 7 ч. вечера сменить на позиции 3 батарею 21 арт. бригады. <…> Дивизия будет сменена подошедшей пехотой. Дивизия передвигается по Бугу к северу. Вечером нас сменила пехота. Сборный пункт дивизии у будки
ж/д севернее д. Кобелка. После смены в 11 ч. ночи пошли в Медно. На бивак стали в 4 утра (18 верст). 1 бригада занимает участок от ф<ольварка> Колпина до Оттоки». «5 августа. В 11 утра 1 взвод пошел на позиции у выс<оты> 65,5, стрелял по рывшему окопы противнику. Когда взвод противника открыл огонь по 1-му взводу, то последний заставил его быстро замолчать. Другой взвод опять стрелял по равнинным окопам противника. <…> Донесение от Дабича — Нироду из дома лесника: на фронте улан спокойно».

«6 августа. Сегодня с наступлением темноты приказано произвести смену 1-й бригады, занимающей позиции по правому берегу Буга от Оттоки искл<ючая> до ф<ольварка> Колпин вкл<ючая> (2-ю бригаду на смену). Полкам 1 бригады и 2-й Конной батареи по смене перейти в дер. Медно, где стать квартиро-биваком. Штаб Уланского полка в доме лесника у высоты 67,9, штаб 1-й бригады — в 3-х верстах севернее выс<оты> 68,7 в доме лесника. <…> Донесение от улан: перед сменой полк обстрелян 2-мя тяжелыми орудиями, наблюдательный пункт и окопы 6-го эскадрона, но прекратили огонь после нескольких выстрелов взвода 2 батареи. <…> От Княжевича. Перед сменой прибыть к дому лесника на дороге Медно — Оттоки».

«7 августа. В 12 ч. ночи дивизия вышла из состава 13 Армии, которая расформирована, и вошла в состав 3 Армии генерала от инфантерии Леша; дневка». В течение нескольких дней Уланский полк располагался в районе Медно, на дневке. Это самая ранняя дата, когда Гумилев теоретически мог ненадолго съездить в Петроград, хотя, заметим, никаких особых причин в это время у него на то не было. Позже, в конце августа, такая причина появится. Кроме того, расположение полка не способствовало возможности быстро добраться до Петрограда, да и планы командования на ближайшее будущее были еще не определены. Куда надо будет возвращаться? Вопрос немаловажный…

«8 августа. Дивизия вышла из 2 Кавказского корпуса и вошла в состав 29 Армейского корпуса. В 7 ч. вечера батарея с драгунами пошла на смену гусар и 5 батареи. <…> На тех же позициях, обстреливал Сухры. Сильный туман. Вечером смена, отошли в Медно».

«9 августа. Обстреливали Шостаки. Позиция у Дуричи. Стреляли по дыму костров в лощине западнее д. Шостаки. Вечером Уланский полк сменил драгун». Как видно из документов, отдых был очень коротким, и уже 9 августа Уланский полк вышел на боевое дежурство. В этот же день, приказом по IX Армии № 391 от 9 августа брат Гумилева Дмитрий Гумилев за отличия в делах против неприятеля был награжден орденом Св. Станислава 3-й степени с мечом и бантом».

«10 августа. Снялись с позиции в 9 ¹/₂ утра и пошли в Медну. В 8 ч. вечера — перейти в Бродятки (перешли в 10 ч. вечера)». «Перейти в Страдечь, позиции у Дуричи. Обстрел д. Сухры и Залеще. Позиция найдена севернее высоты 65,5. Наблюдательный пункт на берегу Буга. Батарея входит в состав отряда г.-м. Княжевича в составе: Уланский полк, 107 пехотный Троицкий полк, 3 батарея 27 арт. бригады (12 орудий) и 5 Гв. конная батарея (6 орудий). На ночь — в Страдечь». «Донесение от Княжевича. Наступление противника на наш Оттокский арьергард началось около 8-30 утра. Уланы способствуют отходу. <…> Лишь в 9 ч. вечера противник прорвался в количестве конной роты между расположением 7 роты и эскадрона ЕВ, но попав под перекрестный огонь, был вынужден отойти на левый берег Буга. Таким образом, отряд выполнил задачу, задержав противника на сутки на передовой позиции (у улан есть потери — 4 ранено и 2 контужено)».

Наконец, 11 августа в дивизии состоялось прощание с Бугом: «11 августа. Батарея с драгунами перешла в Заслучно (от Буга). <…> Батарея открыла огонь по Сухрам и броду около деревни (74 снаряда). День прошел тихо. Вечером получено приказание отхода с линии Буга. Батарее приказано отойти на бивак за Страдечь в 3 верстах в лес и по хуторам. Перед снятием с позиций вместе
с 4 батареей 27 артиллерийской бригады дали в разные стороны по 4 очереди беглого огня. Это было сделано по приказанию генерала Княжевича для прощания с Бугом. После этого с хором трубачей Уланского полка генерал Княжевич уехал. Батарея пришла на бивак в 12 ч. ночи. По дороге играли марши всех полков и другие музыкальные номера. Через ¹/₂ часа батарея вновь постреляла и отошла на бивак к фол<ьварку> на дороге в Медно. С этого дня начинается отступлении армии от Буга на Кобрин и далее на Слуцк».

Оборвем наш рассказ на этой красочно описанной картине прощания Уланского полка с Бугом. В последующие дни полк наблюдал пожар Брест-Литов­ска. Как следует из документов, прославившейся в 1941 году Брестской крепости изрядно досталось и в середине августа 1915 года. Все дальнейшие бои, в которых участвовал Гумилев в Уланском полку, проходили на нашей территории, в глухих болотистых лесах Белоруссии. Там и закончилась его служба вольноопределяющимся Уланского полка. Далее, уже в офицерском чине, после полугодового пребывания в Петрограде и обучения в школе прапорщиков, год службы в 5-м Гусарском Александрийском полку «черных гусар», почти год службы во Франции, в Русском экспедиционном корпусе. Оставалось еще почти три года войны. Но об этом, как и о загадке его посещения Петрограда в августе 1915 года — в другой раз. 14 августа Николай Гумилев вместе со своим полком достиг района Кобрина, где мы его и покинем.

POST SCRIPTUM

Непонятно, когда Гумилев смог надеть второй крест, скорее всего, не раньше, чем возвратился в строй после сдачи экзаменов в школе прапорщиков и длительного пребывания в Петрограде зимой 1915—1916 годов. Обычно награды вручались непосредственно в боевых частях, перед строем. Неизвестно ни одной фотографии Гумилева с двумя Георгиевскими крестами. Единственное изображение с двумя крестами — силуэт работы художницы Е. С. Кругликовой. В записях Лукницкого в «Трудах и днях», записанных со слов самой Кругликовой, сказано: «1916. Встреча с Е. С. Кругликовой у проф. Веселовского. Е. С. Кругликова сделала силуэт Н. Г.». Скорее всего, силуэт этот сделан осенью 1916 года, когда Гумилев был откомандирован из 5-го Гусарского полка для сдачи офицерских экзаменов. В бывший свой Уланский полк Гумилев ненадолго заезжал в начале апреля 1916 года, по дороге в свой новый Гусар­ский полк. Тогда, видимо, ему и вручили эту награду.

За первый год службы поэт был награжден двумя солдатскими Георгиев­скими крестами. Третьего Георгия он получить уже не мог, так как был произведен в прапорщики, младший офицерский чин. Офицерам Георгиевских крестов не вручали. Впереди было еще три года войны. После Уланского полка Гумилев почти год прослужил в Гусарском полку, и его служба там не прошла неотмеченной. 23 марта 1917 года командование полком подготовило «Список обер-офицеров 5-го гусар­ского Александрийского полка, представленных за боевые отличия к наградам». В списке значатся четыре офицера. Третий из них — прапор­щик Николай Гумилев. В графе: «Какие награды испрашиваются», против его фамилии написано — «Орден Святого Станислава 3 ст. с мечами и бантом. <…> Представление направлено Командиру 5-й Армии 23 марта 1917 г. за № 1923». В приказе по полку № 112 от 13 апреля 1917 го­да объявлено: «Приказом по войскам 5 армии от 30 марта 1917 года № 269 за отличия в делах против неприятеля корнет Ланген 1-й (Николай), прапорщики Гейне
и Гумилев награждены орденами Св. Станислава 3 ст. с мечами и бантом и поручик Варпеховский мечами и бантом к ордену Св. Станислава 3 ст. Означенные награды внести в послужные списки названных обер-офицеров. Справка: приказ 5 кавалерийской дивизии от 10 апр. с. г., за № 85». Это была третья боевая награда поэта, но о ней обычно забывают. Сам орден, видимо, Гумилев так никогда и не получил. Судить об этом можно по ответу из штаба армии на запрос командования полка, связанный с задержкой в высылке орденов: «Ордена по обык­новению получаются не ранее одного года, а потому ходатайство о высыл­ке ордена Св. Станислава 3 степени с мечами и бантами штабс-ротмистру вверенного Вам полка <…> за несвоевременность подлежит отклонению, так как бесполезно». Ясно, что через год, весной 1918 года, Гумилев никак уже не мог получить свой заслуженный орден Св. Ста­нислава с мечами и бантом.

¹ Здесь явная опечатка — следует читать: «Шагах в двухстах-трехстах…».

² Случайно удалось получить любопытную информацию о судьбе его и его потомков. С. В. Хлебников родился 7.9.1882 в С.-Петербурге, из потомственных дворян, был женат на графине Ольге Евграфовне Комаровской, в корнетах Уланского полка с 10 августа 1902 года — это сведения из его послужного списка в РГВИА, ф. 409, № 317—705. О судьбе потомков раненого русского офицера С.В. Хлебникова написал в своей книге «Мир Николая Гумилева» А. Б. Давидсон (М., «Русское слова», 2008, с.184). После революции Хлебников оказался в эмиграции. Его сын Юрий Сергеевич Хлебников, с которым Давидсон познакомился на научной конференции в Нью-Йорке в 1987 году (где тот работал переводчиком в ООН), поведал Давидсону о том, что отца вскоре вызволили из плена, обменяв на двух немецких офицеров. Внука Хлебникова, совсем юного, Давидсон узнал тогда же. Встречался он с внуком и не так давно в Москве: это трагически погибший, убитый в Москве главный редактор журнала «Форбс» Павел, или, как у нас принято — Пол Хлебников. Странные судьбы: дед-дворянин выжил после ранения на войне, попав в плен, а внук — погиб в мирное время в центре Российской столицы…

³ Как видно из письма, о самом бое — ни слова, но я бы обратил внимание эту фразу: «…Вчера с этим покончили, кое-где выбили неприятеля и теперь опять отошли валяться на сене и есть вишни…» Это все, что написал Гумилев Ахматовой о вчерашнем бое. Никакой бравады. Но фраза про вишни, как мне кажется, возникла не случайно, а как отсылка к «Выстрелу» Пушкина, к описанию рассказа Сильвио о своем поединке, и через это — к намеку на то, что здесь, на фронте, все не так просто и благостно. Ахматова слишком хорошо знала Пушкина, чтобы этого не понять. Вспомним этот пушкинский фрагмент: «… Я стоял на назначенном месте с моими тремя секундантами. С неизъяснимым нетерпением ожидал я моего противника. <...> Я увидел его издали. Он шел пешком, с мундиром на сабле, сопровождаемый одним секундантом. Мы пошли к нему навстречу. Он приближился, держа фуражку, наполненную черешнями. Секунданты отмерили нам двенадцать шагов. <…> Жизнь его наконец была в моих руках; я глядел на него жадно, стараясь уловить хотя одну тень беспокойства... Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня. Его равнодушие взбесило меня. Что пользы мне, подумал я, лишить его жизни, когда он ею вовсе не дорожит?..» Так вел себя и сам Пушкин во время дуэли с офицером Зубовым, состоявшейся в июне 1822 года в Кишиневе. По рассказам современников, «на поединок с Зубовым Пушкин явился с черешнями и завтракал ими, пока тот стрелял. Зубов стрелял первый и не попал».

⁴ Гумилев цитирует стихотворение Ахматовой «Долго шел через поля и села…» из сборника «Белая стая», написанное в мае 1915 года, когда они были вместе (хотя считается, что стихотворение это обращено к Борису Анрепу).

⁵ Замечу, что с семьей Масловых чета Гумилевых была знакома еще по Петербургу. 5 июня приказом по Уланскому полку было объявлено: «Приказ № 324. В дополнение к § 3 приказа по полку от 3 июня с. г. за № 322 Полковник Маслов награжден Георгиевским оружием за то, что в бою 20 ноября 1914 г. на позиции у д. Велеполе при отходе дивизии, под натиском противника на новую позицию, объединил под своей командой 3 эскадрона, совместно с конно-гренадерами удерживал натиск противника и дал возможность выполнить этот отход». ­М. Е. Маслов был награжден за тот же бой, за который Гумилев получил свой первый Георгиевский крест.

⁶ Любопытно, что в этот же день Ахматова, находясь еще в Слепневе, отправила письмо Гумилеву, о его получении Гумилев написал ей в своем следующем письме. К сожалению, ни одного «военного» письма Ахматовой Гумилеву пока не обнаружено. Предположительно сохранилось одно письмо Ахматовой, посланное в 1917 году в Париж, когда Гумилев служил там в Русском экспедиционном корпусе, при Военном Комиссаре, но текст его пока мне не известен.

⁷ Эти таинственные «Курры и гуси» периодически встречаются в письмах Гумилева Ахматовой. Возможно, смысл этой фразы поведал Гумилев Ирине Одоевцевой в последние годы своей жизни. Вот как она передает его рассказ в своих мемуарах «На берегах Сены»:
«Я всегда весело и празднично возвращался к ней. Придя домой, я по раз установленному ритуалу кричал: „Гуси!“ И если она была в хорошем настроении, — что случалось очень редко, — звонко отвечала: „И лебеди“ или просто „Мы!“, — и я, не сняв даже пальто, бежал к ней в „ту темно-синюю комнату“ и мы начинали бегать и гоняться друг за другом. Но чаще я на свои „Гуси!“ не получал ответа и сразу отправлялся к себе в свой кабинет, не заходя к ней. Я знал, что она встретит меня обычной ненавистной фразой: „Николай, нам надо объясниться!“, за которой последует сцена ревности на всю ночь».

⁸ Во всех публикациях этого письма сказано: «Ближайший город верст за восемь-десять…», однако думаю, что следует читать не «восемь-десять», а «восемьдесят», так как это, с одной стороны, соответствует реальному местоположению Столенских Смоляр (ближайшие относительно крупные города примерно в восьмидесяти верстах — Брест-Литовск и Ковель), а, с другой стороны, если бы было «восемь верст» — разве это расстояние для кавалериста? В оригинале после слова «восемь» перенос на следующую строку, тире или перенос в тексте отсутствует, а конечное «ъ» (ять) вполне можно принять за «ь» (мягкий знак).

⁹ Написанное в Слепневе в июне 1915 года стихотворение «Ведь где-то есть простая жизнь и свет...». Ахматова не вняла совету мужа и оставила не понравившуюся ему строку без изменений. Стихотворение обращено к Н.В. Недоброво.

¹⁰ Второе стихотворение — «Не хулил меня, не славил...» — написано в начале июля 1915 года в Слепневе. Десять лет спустя Ахматова, перечитывая П. Лукницкому это письмо, говорила: «О стихотворении АА в письме Николаю Степановичу — где он протестует против „Архангела“… — „Из религиозного чувства протестовал…“ Николай Степанович протестовал также против слова „еле“ в строке АА: „И голос музы еле слышный…“ Да. Для него муза не могла говорить еле слышным голосом. Ему она являлась в славе лучей и звонко говорила ему…». Второе стихотворение посвящено Борису Анрепу, который в своих воспоминаниях дал реальный комментарий к непонятным Гумилеву девятой и десятой строчкам про «душу»: ­«В 1915 году я виделся с А. А. во время моих отпусков или командировок с фронта. Я дал ей рукопись своей поэмы „Физа“ на сохранение; она ее зашила в шелковый мешочек и сказала, что будет беречь как святыню». Рукопись поэмы Анрепа до сих пор не обнаружена.

¹¹ По «Трудам и дням» Лукницкого, Гумилев в первую декаду августа на несколько дней приезжал в Петроград. Но это маловероятно, так как в это время войска находились в непрерывном движении и вдали от железной дороги. Однако в конце августа у Гумилева появился существенный повод попасть в Петроград, и возможности для этого были благоприятнее, но об этом в другой раз.

¹² Несколько слов о судьбе писем Гумилева близким и матери. Недавно удалось обнаружить их «следы». В основном, все известные письма Гумилева сохранились случайно. Обширнейшая многолетняя переписка с Ахматовой несколько раз подвергалась «сожжению», уцелели лишь разрозненные письма периода замужества — Анна Андреевна никогда не отличалась склонностью их сохранять, хотя, безусловно, помимо полутора десятков уцелевших писем 1912—1917 годов были десятки — исчезнувших, посланных как из африканских путешествий, так и с фронта. Но, пожалуй, особенно огорчает утрата его переписки с ближайшими родственниками, с матерью. А ведь, как стало только что известно, письма эти сохранялись еще до войны (а может быть, и позже) — в Бежецке. Их видел и даже перечислил
в своих записях Павел Лукницкий. По предварительной описи архива Лукницкого в ИРЛИ, «Альбом III-7», № 67, в папке, озаглавленной «Биографическая канва», где собраны подготовительные материалы к «Трудам и дням», лежит много разрозненных листочков, разложенных по годам. На них Лукницкий отмечал просмотренные им документы и свидетельства современников, и среди них множество ссылок на письма родственникам, которые он видел и читал, как я думаю, когда в 1920-х годах посещал Бежецк. Лукницкий даже называет даты полученных матерью писем. Вот приведенный им перечень прочитанных военных писем Гумилева родным. За 1914 год: 9 и 25 сентября, 8, 17, 20, 23 и 31 октября, 2, 14, 18 и 31 декабря. За 1915 год: 10 января, 2 и 6 марта, 12 июня, 6 и 10 июля, 30 августа
(с важной для нас пометкой Лукницкого, что «вчера вернулся в полк»). Листки с выписками Лукницкого за 1916 год, видимо, потеряны, по крайней мере, в упомянутой папке их нет. За 1917 год: 9 февраля из Окуловки, 4 марта из Окуловки, 15 марта из лазарета, 22 апреля из Петрограда, 11 мая из Петрограда (с пометкой Лукницкого: «15 мая выезжает за границу»), 20 мая из Стокгольма (с пометкой: «завтра будет в Христиании»), в этот же день, оттуда же — письмо Леве, 5 июня из Бергена, 9 июня из Лондона, 25 (12) сентября из Парижа
(с пометкой: «только что вернулся из двухнедельной командировки в центр Франции»). К сожалению, Лукницкий, видимо, не переписал всех этих писем, только дал упомянутые выше «примечания» к ним. Единственные два сохранившихся письма матери, вошедшие
в ПСС-8 (№ 150 и 161 от 1. 10. 1916 и 17. 2. 1917) не входят в вышеперечисленные.